Мне в конторе разгильдяйки не нужны! Время пошло! — Пухлая рука изо всех сил треснула по краю столешницы, и Водрезов охнул, стал трясти ушибленными пальцами.
Распалив себя до критической температуры, он теперь сидел красный, тяжело дышал.
Катя развернулась и бегом бросилась из приемной.
В десять минут она уложилась — сортировка не слишком толстой пачки документов занимает немного времени. Подхватив со стола разноцветные папки с надписями на корешочках, кинулась обратно. Скороговоркой бросила секретарше:
— Я без доклада, он ждет, — и, не заметив, что каблук ее туфли зацепился за край коврового покрытия, рванула на себя тяжеленную дверь.
Дверь поддалась легко, но Катя, не удержав равновесия, в кабинет Водорезова не вошла, а в буквальном смысле влетела — головой вперед, инстинктивно вытянув руки, обронив все до одной папки, из которых весело вытряхнулись и разъехались по полу востребованные начальником бумаги. Что-то треснуло, чем-то хрустнуло, где-то разорвалось… Еще не вставая с пола, Катя почувствовала, как по колготкам вниз с легкой щекоткой поползла проклятая стрелка. И, кажется, у туфли отвалился каблук!
— Боже мой, Катя, голубушка! Вы не ушиблись? — кинулся к ней шеф. Злости в нем как не бывало, испуганный за здоровье сотрудницы Водорезов снова стал самим собой. — Погодите, не вставайте, потрясите головой — вот так! Не болит? Не кружится? А руки-ноги? Пошевелите! Пошевелите, я вам говорю! Не болит? Слава богу! Ну теперь вставайте, только осторожно, не торопитесь, давайте я вам помогу!
— Спасибо, Игорь, Михайлович, ничего страшного, я сама, спасибо… Вот бумаги, вы просили…
— Да бог с ними, с бумагами, главное, что с вами все в порядке!
Ей было стыдно, обжигающе стыдно, стыдно и за свою нерасторопность, неуклюжесть, за порванные колготки и сломанный каблук… Катя провела рукой по юбке — так и есть, разошлась по самому шву!
Поспешно отвернуться, попридержать пальцами разверстые края — но, конечно, все было бесполезно, оба мужчины все равно были свидетелями ее позора!
Оба! — и шеф, и его загадочный гость, который тоже поспешил на помощь Катюше. Чувствуя, как по лицу дорожками заструились частые слезы, она искоса взглянула на этого человека, теперь его можно было разглядеть — и чуть не завыла с досады и новой нахлынувшей волны стыда!
Гостем Водорезова был Петр Истомин, ее первая любовь, брат когда-то лучшей подруги, тот самый, о ком она мечтала с такой страстью, что даже не пошла на его свадьбу!
— Знаете что, Катерина? — с фальшивой бодростью в голосе заговорил ее начальник. — Сегодня явно не ваш день. Так бывает, я даже по себе это знаю. Давайте не будем рисковать дальше, а устроим-ка вам отгул, а? Как вы на это смотрите? Оставьте бумаги здесь, не надо, не собирайте, я сам — и езжайте, голубушка, домой. Тем более что вам надо привести себя в порядок. Посидите дома, отдохните, а уж завтра попрошу вас прийти на работу в другом настроении…
«Жизнь кончена. Кончена жизнь», — говорила она себе, ковыляя к себе. Мимо людей в приемной она прошла, не замечая их. Посетители же взирали на растрепанную и заплаканную девушку в разорванной юбке, с ужасом: уж не насилует ли этот Водорезов своих сотрудниц в промежутках между деловыми встречами?!
От слез все плыло перед глазами. «Дойду до туалета, там и доплачусь», — подумала Катя, чувствуя приближение истерики.
В это время в кабинете Игоря Водорезова мужчины, еще не пришедшие в себя после стремительного Катюшиного визита, посмотрели друг на друга, похлопали глазами и засмеялись. Хозяин кабинета в конце концов рухнул обратно в крутящееся кресло и, колыхаясь от хохота всем телом, плеснул в стакан теплой минералки.
— Кто это такая? — спросил гость, поглаживая слегка посеребренный висок. Теперь у него улыбались только глаза да слегка подрагивали на колене длинные пальцы.
Референт мой, из начинающих. Образование, правда, не юридическое, а филологическое, но я такую и искал, чтобы речи и доклады по-русски грамотно могла составлять. Вообще-то она довольно толковая девица, просто с ней всегда что-то не то происходит — то опоздает, то упадет… наверно, я сам виноват. Напугал бедняжку, разорался, угрожать начал, она и голову потеряла. Ой, не могу! Как она тут… На ковре-то!
Водорезов снова зашелся в приступе неудержимого веселья.
— Мне кажется, я где-то ее видел… А впрочем, не важно. Вернемся к нашим баранам, Игорь. Со временем у меня сегодня не очень.
— Да-да. Извини, не смог удержаться — очень уж у нее глупое лицо было. Надо этой Андреевой под каким-нибудь предлогом премию, что ли, выписать, пусть утешится. Так, теперь о тебе. Значит, решение окончательное? Развод?
— Окончательное. И знаешь, Игорь, я бы предпочел, чтобы ее как можно меньше тревожили. У Аньки на руках маленький ребенок, и потом, сестра не совсем здорова. Я потому и пришел к тебе, чтобы, во-первых, попросить заняться этим делом лично, а во-вторых, чтобы оградить ее от этих хлопот… Все твои расходы будут учтены, в этом не сомневайся.
Я не сомневаюсь. Аньке твоей привет передавай, помню ее хорошо — бедовая была девчонка. Не беспокойся, Петро, сделаем все в лучшем виде. На днях подготовим для нее все бракоразводные документы, пусть один раз придет, подпишет — и все. Больше никаких хлопот, пусть сидит дома, сына растит. У нее ведь сын?
— Сын. Алешка. И ты знаешь, хороший такой пацаненок. Смешной…
В туалетной комнате Катя окунула в ладони алое зареванное лицо. Раз, другой, третий. Перед глазами стоял Петр Истомин — господи, господи, за что ты меня так наказал, почему мы встретились именно так?!
Сейчас Катюше казалось (а может быть, так оно и было на самом деле), что все эти годы она подсознательно ждала именно его. Его! К своим воспоминаниям о Петре она вернулась не сейчас — они пришли к ней несколько месяцев назад, пришли, как добрые старые знакомые, и встали на защиту от прежнего, стыдного, страшного…
Это случилось в тот день, когда, вернувшись с работы домой, она обнаружила в своей квартире Валентика, удобно расположившегося в кресле. Ноги его были сложены на стеклянный столик, потускневшие глаза в рамке красных век бездумно пялились в телевизор.
— Привет, моя хорошая! — Валентик не сделал ни малейшего движения, чтобы встать навстречу застывшей в дверях Катерине, но вытянул губы трубочкой и издал звук, отдаленно похожий на звук воздушного поцелуя.
— Не хочешь здороваться? Жаль, жаль, жаль… А почему ты не спрашиваешь меня, что я тут делаю? Неужели тебе это неинтересно? А как я провел все это время — «все-е эй го-ды-ы без тебя-я», — провел он треснувшим тенорком и засмеялся, обнажая неожиданно черные зубы, — чего поделываю, чем жил-занимался — тоже неинтересно? Молчишь? Странно. Ты знаешь, я ведь могу и обидеться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Распалив себя до критической температуры, он теперь сидел красный, тяжело дышал.
Катя развернулась и бегом бросилась из приемной.
В десять минут она уложилась — сортировка не слишком толстой пачки документов занимает немного времени. Подхватив со стола разноцветные папки с надписями на корешочках, кинулась обратно. Скороговоркой бросила секретарше:
— Я без доклада, он ждет, — и, не заметив, что каблук ее туфли зацепился за край коврового покрытия, рванула на себя тяжеленную дверь.
Дверь поддалась легко, но Катя, не удержав равновесия, в кабинет Водорезова не вошла, а в буквальном смысле влетела — головой вперед, инстинктивно вытянув руки, обронив все до одной папки, из которых весело вытряхнулись и разъехались по полу востребованные начальником бумаги. Что-то треснуло, чем-то хрустнуло, где-то разорвалось… Еще не вставая с пола, Катя почувствовала, как по колготкам вниз с легкой щекоткой поползла проклятая стрелка. И, кажется, у туфли отвалился каблук!
— Боже мой, Катя, голубушка! Вы не ушиблись? — кинулся к ней шеф. Злости в нем как не бывало, испуганный за здоровье сотрудницы Водорезов снова стал самим собой. — Погодите, не вставайте, потрясите головой — вот так! Не болит? Не кружится? А руки-ноги? Пошевелите! Пошевелите, я вам говорю! Не болит? Слава богу! Ну теперь вставайте, только осторожно, не торопитесь, давайте я вам помогу!
— Спасибо, Игорь, Михайлович, ничего страшного, я сама, спасибо… Вот бумаги, вы просили…
— Да бог с ними, с бумагами, главное, что с вами все в порядке!
Ей было стыдно, обжигающе стыдно, стыдно и за свою нерасторопность, неуклюжесть, за порванные колготки и сломанный каблук… Катя провела рукой по юбке — так и есть, разошлась по самому шву!
Поспешно отвернуться, попридержать пальцами разверстые края — но, конечно, все было бесполезно, оба мужчины все равно были свидетелями ее позора!
Оба! — и шеф, и его загадочный гость, который тоже поспешил на помощь Катюше. Чувствуя, как по лицу дорожками заструились частые слезы, она искоса взглянула на этого человека, теперь его можно было разглядеть — и чуть не завыла с досады и новой нахлынувшей волны стыда!
Гостем Водорезова был Петр Истомин, ее первая любовь, брат когда-то лучшей подруги, тот самый, о ком она мечтала с такой страстью, что даже не пошла на его свадьбу!
— Знаете что, Катерина? — с фальшивой бодростью в голосе заговорил ее начальник. — Сегодня явно не ваш день. Так бывает, я даже по себе это знаю. Давайте не будем рисковать дальше, а устроим-ка вам отгул, а? Как вы на это смотрите? Оставьте бумаги здесь, не надо, не собирайте, я сам — и езжайте, голубушка, домой. Тем более что вам надо привести себя в порядок. Посидите дома, отдохните, а уж завтра попрошу вас прийти на работу в другом настроении…
«Жизнь кончена. Кончена жизнь», — говорила она себе, ковыляя к себе. Мимо людей в приемной она прошла, не замечая их. Посетители же взирали на растрепанную и заплаканную девушку в разорванной юбке, с ужасом: уж не насилует ли этот Водорезов своих сотрудниц в промежутках между деловыми встречами?!
От слез все плыло перед глазами. «Дойду до туалета, там и доплачусь», — подумала Катя, чувствуя приближение истерики.
В это время в кабинете Игоря Водорезова мужчины, еще не пришедшие в себя после стремительного Катюшиного визита, посмотрели друг на друга, похлопали глазами и засмеялись. Хозяин кабинета в конце концов рухнул обратно в крутящееся кресло и, колыхаясь от хохота всем телом, плеснул в стакан теплой минералки.
— Кто это такая? — спросил гость, поглаживая слегка посеребренный висок. Теперь у него улыбались только глаза да слегка подрагивали на колене длинные пальцы.
Референт мой, из начинающих. Образование, правда, не юридическое, а филологическое, но я такую и искал, чтобы речи и доклады по-русски грамотно могла составлять. Вообще-то она довольно толковая девица, просто с ней всегда что-то не то происходит — то опоздает, то упадет… наверно, я сам виноват. Напугал бедняжку, разорался, угрожать начал, она и голову потеряла. Ой, не могу! Как она тут… На ковре-то!
Водорезов снова зашелся в приступе неудержимого веселья.
— Мне кажется, я где-то ее видел… А впрочем, не важно. Вернемся к нашим баранам, Игорь. Со временем у меня сегодня не очень.
— Да-да. Извини, не смог удержаться — очень уж у нее глупое лицо было. Надо этой Андреевой под каким-нибудь предлогом премию, что ли, выписать, пусть утешится. Так, теперь о тебе. Значит, решение окончательное? Развод?
— Окончательное. И знаешь, Игорь, я бы предпочел, чтобы ее как можно меньше тревожили. У Аньки на руках маленький ребенок, и потом, сестра не совсем здорова. Я потому и пришел к тебе, чтобы, во-первых, попросить заняться этим делом лично, а во-вторых, чтобы оградить ее от этих хлопот… Все твои расходы будут учтены, в этом не сомневайся.
Я не сомневаюсь. Аньке твоей привет передавай, помню ее хорошо — бедовая была девчонка. Не беспокойся, Петро, сделаем все в лучшем виде. На днях подготовим для нее все бракоразводные документы, пусть один раз придет, подпишет — и все. Больше никаких хлопот, пусть сидит дома, сына растит. У нее ведь сын?
— Сын. Алешка. И ты знаешь, хороший такой пацаненок. Смешной…
В туалетной комнате Катя окунула в ладони алое зареванное лицо. Раз, другой, третий. Перед глазами стоял Петр Истомин — господи, господи, за что ты меня так наказал, почему мы встретились именно так?!
Сейчас Катюше казалось (а может быть, так оно и было на самом деле), что все эти годы она подсознательно ждала именно его. Его! К своим воспоминаниям о Петре она вернулась не сейчас — они пришли к ней несколько месяцев назад, пришли, как добрые старые знакомые, и встали на защиту от прежнего, стыдного, страшного…
Это случилось в тот день, когда, вернувшись с работы домой, она обнаружила в своей квартире Валентика, удобно расположившегося в кресле. Ноги его были сложены на стеклянный столик, потускневшие глаза в рамке красных век бездумно пялились в телевизор.
— Привет, моя хорошая! — Валентик не сделал ни малейшего движения, чтобы встать навстречу застывшей в дверях Катерине, но вытянул губы трубочкой и издал звук, отдаленно похожий на звук воздушного поцелуя.
— Не хочешь здороваться? Жаль, жаль, жаль… А почему ты не спрашиваешь меня, что я тут делаю? Неужели тебе это неинтересно? А как я провел все это время — «все-е эй го-ды-ы без тебя-я», — провел он треснувшим тенорком и засмеялся, обнажая неожиданно черные зубы, — чего поделываю, чем жил-занимался — тоже неинтересно? Молчишь? Странно. Ты знаешь, я ведь могу и обидеться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22