Человек погладил животное.
– Соскучился, Пардус? Не грусти, зверюга. Скоро все будет по-нашему.
Кот Пардус мягко толкнулся лбом в ноги хозяина, желтые глаза светились почти человеческим умом и лукавством.
– Побили нам лица, сударь мой еретик. Несчастен тот человек, который принужден судьбою терпеть бесчинство варваров.
– Ты и сам не промах, любезный друг. Все же не стоило кусать человека, пусть даже он и местный уроженец.
– Еще неизвестно, кому от этого хуже, мне или ему. Если бы при мне оказался меч, я бы поучил этих невеж…
– Оставим этот разговор. Займемся лучше твоим оружием…
На широком дощатом столе в единственной комнате маленького дома, приютившего беглецов, лежал топор, крепкая рукоять средней длины, короткое навершие, одинаково удобное и для удара, и для метания, конец рукояти окован металлом.
– Хороший топор, Хайни, хоть и не лохаберская секира. В чем суть испытания?
– Метнуть это куда надо и попасть.
– Ты видел, как они это делают?
– Да.
– Тогда пойди прогуляйся, я подумаю, что тут можно предпринять.
Хайни подчинился охотно, не без тайного удовольствия освободившись от компании насмешливого волшебника. Вскоре он уже шел, осторожно ступая по деревянному настилу, прикрывшему глинистую почву улицы, и цепко поглядывал по сторонам.
Удивляло обилие жилищ, построенных из целых древесных стволов, на дверях – ни замков, ни запоров. Хайни уже знал, что ценности местные жители держали прямо в бочках и чанах, ничуть не опасаясь воров. По-видимому, воровать было не принято, либо наказание за кражу полагалось слишком уж суровое. Ладер вздохнул – велик соблазн, но лучше удержаться. Не хватало еще после многотрудного бегства из Церена спасаться от разъяренных чужеземцев.
Широкая заболоченная улица вывела прямиком к рыночной площади. Покупая, продавая и меняя, суетилась, горланила толпа. Посредине возвышался бревенчатый помост с бревенчатыми же ступенями, на него как раз взбирался некий верткий человечек, скорее всего, городской глашатай.
Хайни заинтересовался. Среди скопища людей там и здесь мелькали нарумяненные, нарядно, – но необычно одетые женщины – из-под головных уборов с тульей на шею и плечи опускались белые покрывала, длинные, свободные, с широкими рукавами платья местные красавицы надевали одно под другое.
Мужчины выглядели попроще, они скрепляли свои длинные плащи застежкой на правом плече и разве что этим отличались от церенцев. По-видимому, площади не избегали и монахи – в толпе попадались здоровяки в черных рясах, причем без привычной для Империи выбритой макушки. В одном миряне от персон духовных отличались не особо – оружие открыто носили как те, так и другие.
Хайни пожал плечами – снаряжение оводчан отличалось от принятого в Империи: топор, кистень, продолговатый кинжал на поясе и лук со стрелами за спиной. Десяток верховых дружинников как раз раздвигали толпу. Ладер пригляделся и ахнул – конские поводья оказались прорезанными с одного конца. Старший из всадников вдел в прорезь палец левой руки. Конская плеть висела у него на правом мизинце, остальные пальцы оставались свободными. «Они же могут натягивать луки на скаку».
Хайни чувствовал себя неуютно – на спину скользкой лягушкой пристроился холодок, припомнилась ночная беседа с Людвигом. В тот вечер друзья, избитые, но непобежденные духом, беззаботно и поначалу довольно-таки весело шли домой из негостеприимного питейного заведения, то и дело цепляясь ногами за выбоины. Беглый еретик, обычно замкнутый и осторожный, говорил, захлебывался словами, вытирал кровь с разбитой губы. Нашествие. Война. Неведомый народ…
Сейчас мимо Ладера равнодушно проезжали суровые беспощадные воины – наемники-кметы. Такие служат правителю за стол, кров, щедрую плату и традиционный почет, не знают иного дела, кроме войны. Раз такие люди опасаются нашествия – кто же тогда вот-вот нагрянет с востока?
Старший всадник, седоусый, с бритым до синевы подбородком, уже проехал мимо, скользнув по Ладеру безучастным взглядом, когда Хайни словно почувствовал толчок. Второй всадник посмотрел совсем иначе. Такими взглядами не удостаивают ни случайного прохожего, ни мимолетного знакомца – только задушевного врага, по которому давно тоскует стрела, печалится кинжал или скучает длинный клинок. Лицо наемника показалось незнакомым. Хайни задумчиво почесал ухо, скрученное шрамом в розовый узелок. Прошлое порою ведет себя как истинный скупец, не желая делиться серебряными монетами воспоминаний.
Тщедушный глашатай тем временем уже забрался на помост, расправил свиток и принялся читать неожиданно звучным, глубоким голосом. Народ всколыхнулся, придвинулся к помосту. Ладер, далеко уступая Людвигу в лингвистических способностях, почти не понимал смысла речей. Здесь и там раздавались задиристые выкрики, кто-то попытался перебить чтение, кучка местных уроженцев резво приближалась, явно намереваясь вскарабкаться наверх и посчитаться с вестником, сбросив его со ступеней вниз головой. Иные уже нагибались, черпая в кулак добротную, жирную грязь. Ошметки глины бойко шлепали о помост.
Расталкивая ряды горожан, на помощь глашатаю торопился тот самый конный десяток: с прорезанными поводьями. Хайни с жадным интересом наблюдал назревающее неустройство, прикидывая, выйдет мятеж или нет и чем может такое кончиться не в великой Империи Церена, но здесь, в городе восточных варваров, чьи обычаи кажутся столь же удивительными, сколь и нелепыми.
В отдалении, укрывшись за спинами шумных горожан, незаметно устроился человек в длинном одеянии, он-то отлично понимал смысл происходящего. Оводецкие династические порядки не располагали к шуткам. Внук прославленного Нрава, князь Хруст, неистово ревновал к славе воинственного деда. Родственная ревность обязывала. Ближний летописец не жалел дифирамбов, сравнивая оводецкого правителя в суровости со львом, в истребительности с крокодилом, а в храбрости – с туром. Шутники утверждали, с легкостью клевеща, что неплохо бы сравнить князя и со зверем-бегемотом – в чревоугодии.
Все это не мешало правителю быть постоянным источником совсем не шуточных бед для собственных подданных. Князь в очередной раз согнал с престола дядю, и теперь в состоянии некоторого замешательства придерживался известной на дальнем западе поговорки, что беса следует разить до того, как он успеет навредить. Угодить на роль княжеского беса было совсем нетрудно.
Безбородый нахмурился, думая о своем. Хруст постепенно, со вкусом войдя в роль жестокого тирана, творил такое, что летописцы сопредельных земель не знали, как заносить подробности на пергамент. Шепотом передавали истории о закопанных заживо, повешенных, расчлененных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
– Соскучился, Пардус? Не грусти, зверюга. Скоро все будет по-нашему.
Кот Пардус мягко толкнулся лбом в ноги хозяина, желтые глаза светились почти человеческим умом и лукавством.
– Побили нам лица, сударь мой еретик. Несчастен тот человек, который принужден судьбою терпеть бесчинство варваров.
– Ты и сам не промах, любезный друг. Все же не стоило кусать человека, пусть даже он и местный уроженец.
– Еще неизвестно, кому от этого хуже, мне или ему. Если бы при мне оказался меч, я бы поучил этих невеж…
– Оставим этот разговор. Займемся лучше твоим оружием…
На широком дощатом столе в единственной комнате маленького дома, приютившего беглецов, лежал топор, крепкая рукоять средней длины, короткое навершие, одинаково удобное и для удара, и для метания, конец рукояти окован металлом.
– Хороший топор, Хайни, хоть и не лохаберская секира. В чем суть испытания?
– Метнуть это куда надо и попасть.
– Ты видел, как они это делают?
– Да.
– Тогда пойди прогуляйся, я подумаю, что тут можно предпринять.
Хайни подчинился охотно, не без тайного удовольствия освободившись от компании насмешливого волшебника. Вскоре он уже шел, осторожно ступая по деревянному настилу, прикрывшему глинистую почву улицы, и цепко поглядывал по сторонам.
Удивляло обилие жилищ, построенных из целых древесных стволов, на дверях – ни замков, ни запоров. Хайни уже знал, что ценности местные жители держали прямо в бочках и чанах, ничуть не опасаясь воров. По-видимому, воровать было не принято, либо наказание за кражу полагалось слишком уж суровое. Ладер вздохнул – велик соблазн, но лучше удержаться. Не хватало еще после многотрудного бегства из Церена спасаться от разъяренных чужеземцев.
Широкая заболоченная улица вывела прямиком к рыночной площади. Покупая, продавая и меняя, суетилась, горланила толпа. Посредине возвышался бревенчатый помост с бревенчатыми же ступенями, на него как раз взбирался некий верткий человечек, скорее всего, городской глашатай.
Хайни заинтересовался. Среди скопища людей там и здесь мелькали нарумяненные, нарядно, – но необычно одетые женщины – из-под головных уборов с тульей на шею и плечи опускались белые покрывала, длинные, свободные, с широкими рукавами платья местные красавицы надевали одно под другое.
Мужчины выглядели попроще, они скрепляли свои длинные плащи застежкой на правом плече и разве что этим отличались от церенцев. По-видимому, площади не избегали и монахи – в толпе попадались здоровяки в черных рясах, причем без привычной для Империи выбритой макушки. В одном миряне от персон духовных отличались не особо – оружие открыто носили как те, так и другие.
Хайни пожал плечами – снаряжение оводчан отличалось от принятого в Империи: топор, кистень, продолговатый кинжал на поясе и лук со стрелами за спиной. Десяток верховых дружинников как раз раздвигали толпу. Ладер пригляделся и ахнул – конские поводья оказались прорезанными с одного конца. Старший из всадников вдел в прорезь палец левой руки. Конская плеть висела у него на правом мизинце, остальные пальцы оставались свободными. «Они же могут натягивать луки на скаку».
Хайни чувствовал себя неуютно – на спину скользкой лягушкой пристроился холодок, припомнилась ночная беседа с Людвигом. В тот вечер друзья, избитые, но непобежденные духом, беззаботно и поначалу довольно-таки весело шли домой из негостеприимного питейного заведения, то и дело цепляясь ногами за выбоины. Беглый еретик, обычно замкнутый и осторожный, говорил, захлебывался словами, вытирал кровь с разбитой губы. Нашествие. Война. Неведомый народ…
Сейчас мимо Ладера равнодушно проезжали суровые беспощадные воины – наемники-кметы. Такие служат правителю за стол, кров, щедрую плату и традиционный почет, не знают иного дела, кроме войны. Раз такие люди опасаются нашествия – кто же тогда вот-вот нагрянет с востока?
Старший всадник, седоусый, с бритым до синевы подбородком, уже проехал мимо, скользнув по Ладеру безучастным взглядом, когда Хайни словно почувствовал толчок. Второй всадник посмотрел совсем иначе. Такими взглядами не удостаивают ни случайного прохожего, ни мимолетного знакомца – только задушевного врага, по которому давно тоскует стрела, печалится кинжал или скучает длинный клинок. Лицо наемника показалось незнакомым. Хайни задумчиво почесал ухо, скрученное шрамом в розовый узелок. Прошлое порою ведет себя как истинный скупец, не желая делиться серебряными монетами воспоминаний.
Тщедушный глашатай тем временем уже забрался на помост, расправил свиток и принялся читать неожиданно звучным, глубоким голосом. Народ всколыхнулся, придвинулся к помосту. Ладер, далеко уступая Людвигу в лингвистических способностях, почти не понимал смысла речей. Здесь и там раздавались задиристые выкрики, кто-то попытался перебить чтение, кучка местных уроженцев резво приближалась, явно намереваясь вскарабкаться наверх и посчитаться с вестником, сбросив его со ступеней вниз головой. Иные уже нагибались, черпая в кулак добротную, жирную грязь. Ошметки глины бойко шлепали о помост.
Расталкивая ряды горожан, на помощь глашатаю торопился тот самый конный десяток: с прорезанными поводьями. Хайни с жадным интересом наблюдал назревающее неустройство, прикидывая, выйдет мятеж или нет и чем может такое кончиться не в великой Империи Церена, но здесь, в городе восточных варваров, чьи обычаи кажутся столь же удивительными, сколь и нелепыми.
В отдалении, укрывшись за спинами шумных горожан, незаметно устроился человек в длинном одеянии, он-то отлично понимал смысл происходящего. Оводецкие династические порядки не располагали к шуткам. Внук прославленного Нрава, князь Хруст, неистово ревновал к славе воинственного деда. Родственная ревность обязывала. Ближний летописец не жалел дифирамбов, сравнивая оводецкого правителя в суровости со львом, в истребительности с крокодилом, а в храбрости – с туром. Шутники утверждали, с легкостью клевеща, что неплохо бы сравнить князя и со зверем-бегемотом – в чревоугодии.
Все это не мешало правителю быть постоянным источником совсем не шуточных бед для собственных подданных. Князь в очередной раз согнал с престола дядю, и теперь в состоянии некоторого замешательства придерживался известной на дальнем западе поговорки, что беса следует разить до того, как он успеет навредить. Угодить на роль княжеского беса было совсем нетрудно.
Безбородый нахмурился, думая о своем. Хруст постепенно, со вкусом войдя в роль жестокого тирана, творил такое, что летописцы сопредельных земель не знали, как заносить подробности на пергамент. Шепотом передавали истории о закопанных заживо, повешенных, расчлененных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106