Язык у него заплетался, он нес какую-то ахинею, а временами порывался исполнить любимую песню своей молодости. Это почему-то оказалась «Гляжу как безумный на черную шаль».
Я заглянул за барьер — в бутылке «Черносмородиновой» оставалось на два пальца. Доза явно превышала возможности Кузьмича. Собственной рукой я лишил себя источника достоверной информации. Однако жалеть об этом было поздно. Обняв старика за поясницу, я вывел его на воздух, застегнул бушлат, покрепче нахлобучил на седые вихры офицерский треух и вручил сумку, в которой тот приносил еду. Время, слава Богу, было самое спокойное, поэтому вся эта сцена шла при пустом зале. Затем я повернул Кузьмича лицом к его пятиэтажке, после чего ему оставалось только благополучно пересечь двор, и сказал: «Поехали!»
— С-стоп! — твердо произнес мой сменщик разворачиваясь. — Ты мне вот что скажи… Ты с этой… с собакой… сегодня выходил?
Я вздохнул. Вот оно. Началось.
— Нет, — сказал я. — Чего не было, того не было.
— А х-хто выходил?
— Ну, — замялся я. — Мне откуда знать?
— Как это — откуда? — ехидно прицелился мутным глазом Кузьмич. — Чья собака?
— Допустим, — сказал я. — И что тебя беспокоит?
— Со Степаном гуляла дама. И я эту даму где-то реально видел. Так?
Все было ясно. Старик заметил Сабину, тут его и перемкнуло. Интересно, прикладываться он начал до или после этого видения?
— Само собой, — кивнул я. — Все нормально, Кузьмич. Это одна моя родственница. Дальняя.
— Ага, — согласился он без особого энтузиазма. — Вот и смотрю — знакомая личность. И все равно, где-то я не понимаю…
Тут он перескочил на каких-то слесарей, попутно выяснилось, что «родственница» выходила уже дважды, — и вдруг сник, махнул рукой и поплелся прямиком через двор, загребая сапогами. Как я мог ему объяснить, кого он видел, если он сам себе не поверил?
Я вернулся на пост, снял трубку домофона и набрал на пульте 0-24.
Сабина откликнулась сразу, будто дежурила в прихожей.
Поздоровавшись, я поинтересовался, как идут дела, и получил исчерпывающий ответ. Старший лейтенант убыл в седьмом часу, оставив телефон инженера из ЖЭКа. Велел позвонить, сослаться на него и вызвать кого-нибудь, кто заменит замки в тамбуре и в квартире. «Вот они, Кузьмичевы слесаря», — ухмыльнулся я и стал слушать дальше. В девять она позвонила, парни пришли в десять, за полтора часа все сделали и даже прибрали за собой, немало удивив этим Сабину. «Все-таки милиция у нас — страшная сила», — заметила она ядовито, из чего я заключил, что большая часть ночи у Домушника и Сабины прошла в беседах.
— Да! — вдруг воскликнула она. — Знаете, Егор, он все-таки позвонил!
— Кто? — спросил я, хотя мог бы и сам догадаться. Кому же еще?
— Зеленое пальто.
— Чего он хочет?
— Расскажу, — пообещала Сабина. — Интересный господин. Уже вежливый.
Моему зятю не позавидуешь. В восемь я выйду со Степаном, и мы поговорим. Но не это меня беспокоит…
Я насторожился:
— Что-нибудь еще?
— Ничего существенного. Нервы шалят. Вечером мы все это обсудим.
Нервы! Эта женщина продолжала меня удивлять. После всего, что случилось, у нее, понимаете ли, пошаливают нервы. Другой бы давно сидел в палате с пробковыми стенками.
— Разумеется, — сказал я, и Сабина положила трубку.
Тут было что обсудить. Вопрос о том, кого Павел Николаевич Романов отправил в крематорий вместо тещи, так и оставался открытым. И шансов получить внятный ответ практически не было. Павлуша далеко, а те, кому он заплатил за весь этот загробный спектакль, будут молчать. Мало ли «бесхоза» в любом морге… Дело, в сущности, нехитрое. Странно другое: действовал он таким образом, будто и сам верил в гибель Сабины на все сто. А это уже радикально меняло ситуацию.
Я вспомнил, как наш преподаватель криминалистики, старый, как праотец Ной, еврей, однажды заметил:
"Не важно, что ты видишь. Важно то, что ты потом сможешь вспомнить.
Иногда это может спасти кому-то жизнь. Иногда — нет. Главное в том, что мы успеваем увидеть гораздо больше, чем осознаем".
У старика были прозрачные, как пергамент, желтые уши и вечно опухшие тяжелые веки, но в своем деле он был бог. Поэтому следующие пару часов я посвятил ревизии событий последней недели, но в результате только окончательно запутался, плюнул и бросил это гиблое занятие. С моей точки зрения, Романов вел себя как последний идиот, и тем не менее должна же быть во всем этом какая-то логика?
Я сидел и тупо тер виски, голова трещала. Честное слово, сейчас мне совсем не помешала бы некоторая доза «Черносмородиновой», но бутылку хозяйственный Кузьмич уволок с собой. Постепенно в подъезд потянулся вечерний народ, подъехали одна-две машины, я здоровался, отвечал на какие-то вопросы, выходил покурить — и все это словно в каком-то полусне.
Странная все-таки штука — жизнь. Тем более в этой стране. Как-то, между прочим, Сабина поведала мне одну историю из тех времен, когда она трудилась на химкомбинате. Суть ее сводилась к следующему.
Проработав два года, она получила комнатуху в гостинке. Соседкой напротив оказалась одинокая женщина лет сорока пяти, тощая и синяя, как снятое молоко. Одним словом, продукт того же комбината. Дважды в месяц, как по расписанию, эта женщина прикалывала на дверь своей комнаты прощальное письмо, из которого следовало, что она решила окончательно свести счеты с жизнью, а сама, раздевшись донага, распахивала окно, запирала дверь на жиденький крючок и садилась на подоконник, свесив ноги наружу со своего пятого этажа. В конце концов находился чудак, который, ознакомившись с письмом, выбивал дверь и вваливался в ее комнату. Тут-то она и затаскивала его в постель, чего, собственно, и добивалась таким извилистым путем.
«К чему я это? — сказала тогда Сабина. — А вот к чему. Все мы выучились жить в тюрьме, в аду, на помойке, в дурдоме. Мы знаем, как положено вести себя с бандитами, извращенцами, патологическими трусами и лгунами. Никто не умеет одного — жить нормально. И не говорите мне про Америку, Егор! Этот век забыл, что такое нормальная жизнь, и уже не вспомнит до самого конца. Нормальная жизнь ему ни к чему, как бессолевая диета при саркоме. Какой дурак станет сидеть на диете, если вокруг столько соблазнов и не известно, что там еще случится завтра?»
Единственное, что я мог сделать для Сабины, употребить свои не бог весть какие обширные юридические знания на то, чтобы по возможности помочь распутать все узлы.
Сунув кипятильник в сломанный электрочайник, я воткнул его в розетку.
Когда вода закипела, спустился грузовой лифт. Из него вывалились Сабина со Степаном, настолько довольные друг другом, что даже выражение у них было одинаковое. Однако не успели они преодолеть несколько шагов, отделявших лифт от моего поста, как стало ясно, что планы на ближайшие полчаса у них совершенно разные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Я заглянул за барьер — в бутылке «Черносмородиновой» оставалось на два пальца. Доза явно превышала возможности Кузьмича. Собственной рукой я лишил себя источника достоверной информации. Однако жалеть об этом было поздно. Обняв старика за поясницу, я вывел его на воздух, застегнул бушлат, покрепче нахлобучил на седые вихры офицерский треух и вручил сумку, в которой тот приносил еду. Время, слава Богу, было самое спокойное, поэтому вся эта сцена шла при пустом зале. Затем я повернул Кузьмича лицом к его пятиэтажке, после чего ему оставалось только благополучно пересечь двор, и сказал: «Поехали!»
— С-стоп! — твердо произнес мой сменщик разворачиваясь. — Ты мне вот что скажи… Ты с этой… с собакой… сегодня выходил?
Я вздохнул. Вот оно. Началось.
— Нет, — сказал я. — Чего не было, того не было.
— А х-хто выходил?
— Ну, — замялся я. — Мне откуда знать?
— Как это — откуда? — ехидно прицелился мутным глазом Кузьмич. — Чья собака?
— Допустим, — сказал я. — И что тебя беспокоит?
— Со Степаном гуляла дама. И я эту даму где-то реально видел. Так?
Все было ясно. Старик заметил Сабину, тут его и перемкнуло. Интересно, прикладываться он начал до или после этого видения?
— Само собой, — кивнул я. — Все нормально, Кузьмич. Это одна моя родственница. Дальняя.
— Ага, — согласился он без особого энтузиазма. — Вот и смотрю — знакомая личность. И все равно, где-то я не понимаю…
Тут он перескочил на каких-то слесарей, попутно выяснилось, что «родственница» выходила уже дважды, — и вдруг сник, махнул рукой и поплелся прямиком через двор, загребая сапогами. Как я мог ему объяснить, кого он видел, если он сам себе не поверил?
Я вернулся на пост, снял трубку домофона и набрал на пульте 0-24.
Сабина откликнулась сразу, будто дежурила в прихожей.
Поздоровавшись, я поинтересовался, как идут дела, и получил исчерпывающий ответ. Старший лейтенант убыл в седьмом часу, оставив телефон инженера из ЖЭКа. Велел позвонить, сослаться на него и вызвать кого-нибудь, кто заменит замки в тамбуре и в квартире. «Вот они, Кузьмичевы слесаря», — ухмыльнулся я и стал слушать дальше. В девять она позвонила, парни пришли в десять, за полтора часа все сделали и даже прибрали за собой, немало удивив этим Сабину. «Все-таки милиция у нас — страшная сила», — заметила она ядовито, из чего я заключил, что большая часть ночи у Домушника и Сабины прошла в беседах.
— Да! — вдруг воскликнула она. — Знаете, Егор, он все-таки позвонил!
— Кто? — спросил я, хотя мог бы и сам догадаться. Кому же еще?
— Зеленое пальто.
— Чего он хочет?
— Расскажу, — пообещала Сабина. — Интересный господин. Уже вежливый.
Моему зятю не позавидуешь. В восемь я выйду со Степаном, и мы поговорим. Но не это меня беспокоит…
Я насторожился:
— Что-нибудь еще?
— Ничего существенного. Нервы шалят. Вечером мы все это обсудим.
Нервы! Эта женщина продолжала меня удивлять. После всего, что случилось, у нее, понимаете ли, пошаливают нервы. Другой бы давно сидел в палате с пробковыми стенками.
— Разумеется, — сказал я, и Сабина положила трубку.
Тут было что обсудить. Вопрос о том, кого Павел Николаевич Романов отправил в крематорий вместо тещи, так и оставался открытым. И шансов получить внятный ответ практически не было. Павлуша далеко, а те, кому он заплатил за весь этот загробный спектакль, будут молчать. Мало ли «бесхоза» в любом морге… Дело, в сущности, нехитрое. Странно другое: действовал он таким образом, будто и сам верил в гибель Сабины на все сто. А это уже радикально меняло ситуацию.
Я вспомнил, как наш преподаватель криминалистики, старый, как праотец Ной, еврей, однажды заметил:
"Не важно, что ты видишь. Важно то, что ты потом сможешь вспомнить.
Иногда это может спасти кому-то жизнь. Иногда — нет. Главное в том, что мы успеваем увидеть гораздо больше, чем осознаем".
У старика были прозрачные, как пергамент, желтые уши и вечно опухшие тяжелые веки, но в своем деле он был бог. Поэтому следующие пару часов я посвятил ревизии событий последней недели, но в результате только окончательно запутался, плюнул и бросил это гиблое занятие. С моей точки зрения, Романов вел себя как последний идиот, и тем не менее должна же быть во всем этом какая-то логика?
Я сидел и тупо тер виски, голова трещала. Честное слово, сейчас мне совсем не помешала бы некоторая доза «Черносмородиновой», но бутылку хозяйственный Кузьмич уволок с собой. Постепенно в подъезд потянулся вечерний народ, подъехали одна-две машины, я здоровался, отвечал на какие-то вопросы, выходил покурить — и все это словно в каком-то полусне.
Странная все-таки штука — жизнь. Тем более в этой стране. Как-то, между прочим, Сабина поведала мне одну историю из тех времен, когда она трудилась на химкомбинате. Суть ее сводилась к следующему.
Проработав два года, она получила комнатуху в гостинке. Соседкой напротив оказалась одинокая женщина лет сорока пяти, тощая и синяя, как снятое молоко. Одним словом, продукт того же комбината. Дважды в месяц, как по расписанию, эта женщина прикалывала на дверь своей комнаты прощальное письмо, из которого следовало, что она решила окончательно свести счеты с жизнью, а сама, раздевшись донага, распахивала окно, запирала дверь на жиденький крючок и садилась на подоконник, свесив ноги наружу со своего пятого этажа. В конце концов находился чудак, который, ознакомившись с письмом, выбивал дверь и вваливался в ее комнату. Тут-то она и затаскивала его в постель, чего, собственно, и добивалась таким извилистым путем.
«К чему я это? — сказала тогда Сабина. — А вот к чему. Все мы выучились жить в тюрьме, в аду, на помойке, в дурдоме. Мы знаем, как положено вести себя с бандитами, извращенцами, патологическими трусами и лгунами. Никто не умеет одного — жить нормально. И не говорите мне про Америку, Егор! Этот век забыл, что такое нормальная жизнь, и уже не вспомнит до самого конца. Нормальная жизнь ему ни к чему, как бессолевая диета при саркоме. Какой дурак станет сидеть на диете, если вокруг столько соблазнов и не известно, что там еще случится завтра?»
Единственное, что я мог сделать для Сабины, употребить свои не бог весть какие обширные юридические знания на то, чтобы по возможности помочь распутать все узлы.
Сунув кипятильник в сломанный электрочайник, я воткнул его в розетку.
Когда вода закипела, спустился грузовой лифт. Из него вывалились Сабина со Степаном, настолько довольные друг другом, что даже выражение у них было одинаковое. Однако не успели они преодолеть несколько шагов, отделявших лифт от моего поста, как стало ясно, что планы на ближайшие полчаса у них совершенно разные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83