Синеватые жилки на Лилиных висках упруго вздулись, глаза расширились.
- Уберите.., - теперь её губы были почти белыми. - Пожалуйста, уберите!.. Я не знаю, как объяснить, я не могу объяснить... Ну, зачем мне её убивать?
- Скажите, кто пригласил вас в кафе? Мне безразлично, кто это: мужчина, женщина. Я просто должен знать фамилию этого человека!
Она по-прежнему неотрывно смотрела на снимок, забыв надеть очки. Огромные расширенные глаза, и это непонятное выражение...
- Простите, что?..
- Я должен знать фамилию человека, пригласившего вас в кафе.
- А разве показаний официанта недостаточно? Разве недостаточно того, что меня видел и помнит, чуть ли не весь обслуживающий персонал? Вот вы говорите, "плащ", "очки". Но официант ведь вспомнил мое лицо? Разве не так? Зачем же вы спрашиваете? Что вы пристали ко мне с этими вашими синими пальцами?.. Я не имела права посидеть в кафе? Вот скажите, не имела? Да, может быть, я ждала любовника!
- Валерия Киселева?
- Мы не поддерживаем отношений, и я... Я больше не имею отношения к этой даче!
- Назовите фамилию подруги, пригласившей вас в кафе.
Она вдруг вся как-то сникла, вместо того, чтобы надеть очки, убрала их в сумочку и тихо уронила:
- Нет... Я ничего больше не буду говорить. Доказывайте, что хотите. Ни Олеси, ни, тем более, её мужа я не убивала.
Андрей отметил это "тем более", подумал о том, что возможное отсутствие у Муратовой болезни этого Рено-Рейно хоть и не доказательство, но за него все-таки можно будет зацепиться. Ведь, в самом же деле, не травма руки была у той женщины, которая схватилась за стойку. Ведь склонен же официант считать, что у женщины, заказавшей после полуночи кофе, пальцы были совершенно нормальные...
Он снова ощутил что-то похожее на тревогу, почему-то вспомнил о заболевшем саксофонисте и ещё о том, что проспал и не успел утром побриться. Включил свет: дождь все не кончался, и в кабинете было довольно темно.
Лиля, сложив тонкие пальцы домиком, держала их перед лицом.
Андрей неожиданно спросил:
- Лилия Владимировна, а у вас в детстве было какое-нибудь прозвище?
- Хотите узнать, не звали ли меня "львом" или "львенком"? - она кисло усмехнулась. - Нет, меня звали "белкой"... Я не похожа на льва.
Она оставалась такой же скучной и вялой, и когда у неё снимали отпечатки пальцев, и когда брали волосы на экспертизу.
Пропуск на выход он подписал: оснований для задержания не было никаких. Жующий Красовский вошел в кабинет, когда Лиля уже брала из рук Андрея узкий белый листок.
Медицинские карточки на стол Серега выложил довольно демонстративно. Она скользнула по ним пустым взглядом. Андрей успел удивиться тому, что карточек две - её и ребенка. Потом вспомнил, что Груздев говорил, что-то о наследственности в связи с этим самым синдромом Рено.
Красовский сладко чавкнул над ухом, от него пахло шоколадом. И физиономия его светилась непередаваемым, злым удовлетворением.
- Чего жуешь? - негромко спросил Андрей.
- "Лиона", - мурлыкающим голосом отозвался тот, не сводя пристального, насмешливого взгляда с направляющейся к дверям Муратовой. И продемонстрировал обложку от импортной шоколадки с оскаленной мордой льва и желтой надписью "Лион".
И в этот миг у него внутри что-то оборвалось... Лев... Львенок... "Лион"... Телевизор... Синие пальцы?.. Нет... Лампочки?.. Нет... Что-то еще, что-то...
Он поднял голову и встретился взглядом с Лилей, все ещё стоящей в дверях. Со взглядом её расширенных, отчаянных, почти желтых глаз...
"Лион"... "Лев"... Олеся подписала рисунок "лев", а не "львенок"... Лев... Лион...
Пауза длилась всего секунду или две. Муратова резко развернулась и стремительно вышла, хлопнув дверью.
- Я не хрена не понял, - сообщил Красовский, выбрасывая смятую обертку в корзину для бумаг, - но у той бабы, на которую заведена карточка, не может быть детей. В принципе. Никогда!.. Или она скрывает что-то медицинское, ту же болезнь Рено, например, или я дурак... Вот карта ребенка. В ней указано, что мать - Лилия Владимировна Бокарева.
- Подожди, - проговорил Андрей, наваливаясь локтями на стол и обхватывая лоб ладонями. - Она ведь была переводчицей... Подожди, подожди, подожди...
* * *
В этой клинике были необычно широкие светлые коридоры и выполненные "под дерево" двери индивидуальных одноместных палат. Почти из-за каждой двери доносился звук работающего телевизора: по двум программам одновременно шли какие-то сериалы. Телевизор "Сони" работал и в холле. Огромном круглом холле, уставленном по периметру дорогой кожаной мебелью. Обыкновенным, "больничным", здесь был, пожалуй, лишь цветок в кадке. То ли фикус, то ли ещё какой-нибудь уродец из этого же семейства с широкими и глянцево блестящими темными листьями.
Согласно выписке из обменной карты, прикрепленной к медицинской карточке маленькой Оли Бокаревой, Лилия Владимировна Бокарева рожала именно здесь, в платной гинекологической клинике номер сто шестнадцать и благополучно произвела на свет сильно недоношенную девочку весом всего лишь в полтора килограмма.
- Вот ещё только гинекологии не хватало! - бурчал Красовский по дороге сюда. - И так по делу - бабье, бабье, бабье! Два мужика - и те какие-то недоделанные...
Теперь он молчал. О чем-то причитала только молодая сестра из архива, периодически уточняющая, разрешила ли главврач шариться в историях болезней и родов.
- Но вы же нашли вашу Бокареву? - спрашивала она. - Нашли ведь? Что ещё вам нужно? Давайте я поищу, вы только скажите. Вы же не разберетесь: тут не только по алфавиту, тут по годам, по патологии, по анамнезу.
Но Андрей искал сам, потому что знал, что из медперсонала клиники пока нельзя доверять никому. И нашел-таки. Запомнил фамилию доктора, подписавшего заключение, сложил историю родов в папку и, мотнув головой Красовскому, быстро вышел из архива.
Потом была невысокая русоволосая женщина в белом халате с проступающими на щеках красными пятнами, холодно и зло утверждающая:
- Ребенок Кузнецовой умер... Какие у вас основания, чтобы делать такие заявления? Я официально заявляю: ребенок умер.
Она не боялась. Или боялась, но не настолько, чтобы рассказать все. Испугалась акушерка. Ее фамилия тоже фигурировала в истории родов. Что-что, а пугать Серега Красовский умел: начал с обязательного увольнения, а закончил сроком. До пяти лет.
Андрей смотрел на эту рыжеволосую девушку с сероватым лицом, усыпанным веснушками, и думал о том, что её все-таки уволят. На самом деле, уволят, как и педиатра с аккуратной, стильной стрижкой и алыми пятнами на щеках.
Он молчал и слушал, ни о чем не спрашивая, уже заранее зная почти все, что она скажет. А она говорила о том, что эта (она не называла её иначе как "эта") легла в клинику полтора года назад, о том, как она сразу строила из себя невесть что и не хотела ни с кем разговаривать, о том, как ей выделили самую лучшую палату.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92