- Вам тоже кажется, что она на котенка похожа? Мордашка такая, да? И щечки?
- Хорошенькая, - констатировала хозяйка. - Не знаю, что там за мама была, но мне почему-то кажется, что она - копия ты. Говорят же, если люди долго вместе живут, друг на друга походить начинают? Тем более, мама и дочка... А как у вас с Вадимом сложилось-то?
- Как? Как у всех складывается... Сначала отдельно спали: он на полу, я на диване. Потом Оленьку привезли. Заботы, то да се... Пить он перестал, правда. Абсолютно. Завязал - как отрезал. Работу неожиданно хорошую нашел. Он же сейчас управляющий компанией: зарабатывает очень хорошо, правда, выше по должности расти уже некуда, но нам и так прекрасно жилось... Ну что? Привезли Оленьку. Я поначалу к ней ничего не чувствовала. Даже думала, может я какая-нибудь дефективная? Живой ребенок, маленький, лежит-пищит. В карточке написано, что я её родила. От Вадима. А у меня в душе ничего не шевелится: лишний раз прикасаться к ней не хочется...
На плите засвистел чайник, направив на стенку навесного шкафчика упругую струю белого пара. Кира Петровна метнулась к плите, зацепив ногой табуретку. Конфорку выключила, но осталась стоять у окна, помешивая шумовкой овощное рагу. Лиля все-таки всунула в розовый ротик дочери пару ложек супа.
- ...Ну вот... Потом потихоньку-помаленьку, как-то даже незаметно для себя привыкать стала. Уже жалко её, когда плачет, а на улицу с коляской выхожу - гордость какая-то. Изгоем, правда, себя чувствовала, Робинзоном на необитаемом острове. Район новый, незнакомый, работу бросила. С подружками встречаться нельзя, Вадим попросил даже с бывшими сокурсницами не видеться. Если бы все открылось, и Оленьку бы у нас, наверняка, отобрали, и Алла бы с "волчьим билетом" с работы вылетела... Как, интересно, сейчас она? Проклинает нас, наверное?.. Вот... Вадик сначала никак ко мне не относился: как к прислуге, как к домработнице приходящей. Олесины фотографии все рассматривал, гладил. А однажды сидели мы с ним на диване, телевизор смотрели, он меня за талию и обнял... Знаете, Кира Петровна, я прекрасно и тогда понимала, и сейчас, что это в нем мужское начало взыграло. Ну и что? Правда, ведь?.. В общем, все у нас случилось, и больше он уже на пол спать не уходил.
Хозяйка раскрыла маленький целлофановый пакетик, вкусно запахло какими-то специями.
- ...И стало у нас понемножку все налаживаться. Помню, как он в первый раз мне цветы подарил. Не считая, тех что на свадьбе, конечно...Потом уже гулять вместе ходили с колясочкой... Знаете, мне, в самом деле, начинало казаться, что Вадим что-то ко мне чувствует. Я так старалась, так хотела!
- А почему же это к тебе ничего не чувствовать? Сколько раз тебе повторять: не принижай себя никогда в жизни! Уж не знаю, какая там у твоего мужа была раскрасавица, только раскрасавиц ведь тоже трудно любить. А сами они, и подавно, никого кроме себя не любят... Думаешь, Вадим твой на дочку смотрел и не вспоминал никогда, что стервоза эта заявление подписала, чтобы ребенка убили? Это же, извините, не аборт! Шестой месяц! Он там уже все чувствует: и больно ему, и страшно. Только что называется - "плод", а, по сути, уже ребенок.
Девочка заерзала на табуретке, норовя соскользнуть вниз. Лиля придержала её рукой.:
- Все понимаю, Кира Петровна, все понимаю! Я и не жалела никогда ни о чем, надеялась, может все так сложится, что ещё одного родим. Чувствовала то я себя в последнее время очень прилично. До мая... Да, в мае я замечать стала, что что-то во всем этом не так...
Самое странное, что Вадим совершенно не изменился. Только, может быть, глаза стали чуточку холоднее. Лиля недоумевала: или же играет он так хорошо, или ей, в самом деле, мерещится?
"Кажется, кажется, кажется", - уговаривала она себя. - "Этого просто не может быть. Он бы сказал... Да и зачем ему кто-то? Какая-то другая, такая же обыкновенная как я женщина? Я ещё понимаю, если бы вдруг вернулась Олеся".
Но женщина была. Более того, она шарилась в её вещах, висящих в шкафу! Шарилась совершенно бесцеремонным образом. Лиля видела, что платья и блузки висят не так, не в том порядке, как развешивала она сама. Не так лежит нижнее белье. И, главное, пахнет чужими, незнакомыми духами. Она запомнила этот запах, как помнят родинку на теле собственного ребенка, потом специально зашла в парфюмерный отдел универмага и вычислила. Это был обыкновенный "Турбуленс". Квадратная коробка с чуть скругленными краями, разводы в виде морских волн.
Разводы... Лиля тогда сразу подумала про развод. Про то, что прошло уже полтора года, Оленька большая. Про то, что без её, Лилиной, помощи уже вполне можно обойтись. Развод с матерью девочки, развод с Лилией Владимировной Бокаревой, произведший на свет недоношенную малютку Оленьку... Интересно, как будут смотреть на неё в суде? Малютка-дочь остается с отцом...
Она не хотела развода, она чувствовала, что просто умрет. Одна, никому не нужная, чужая. Она плакала, когда нашла под раковиной в ванной клочок ваты, испачканный в губной помаде кофейного цвета... "Турбуленс" и кофейная помада... "Турбуленс" и кофейная помада... Оказывается, это было ещё не самое страшное.
Самым страшным оказалось другое. Телефонный звонок. Обычный телефонный звонок. Лиля схватила трубку мокрыми руками (она стирала) и поспешно крикнула: "Алло!"
Ей не ответили: в трубке слышалось сдержанное дыхание. Она ещё пару раз "аллекнула", потом опустила трубку на рычаг. Вернулась в ванную, две белых шелковых рубахи Вадима яростно запихала в стиральную машину вместе с его же старой зеленой ветровкой: ей казалось, что от них пахнет ненавистным "Турбуленсом".
На следующий день опять позвонили. И опять, и опять. А дня через три... Дня через три на том конце провода рассмеялись. Это был тихий и хриплый женский смех. Тихий-тихий, и от этого жуткий.
Лиля подумала, что сходит с ума. Не тогда, когда услышала этот смех, не тогда, когда накапала себе чуть ли не полстакана корвалола, а потом, когда достала с антресолей фотографии Олеси и уселась с ними на диване.
На одной фотографии Олеся сидела на кровати, обхватив руками колени, на другой, ещё в студенческой компании поднимала тост, на третьей совсем маленькая, страшно напоминающая Оленьку, делала уроки - кончик языка высунут от напряжения, светлые волосы обрамляют нежное лицо...
Лиля смотрела на эти фотографии и вслух спрашивала: "Ну, что на с ним делать? Ты чувствовала, что так будет, да? Ты теперь в своем Лондоне, а я здесь. И Оленька здесь... Ну, подскажи мне, как поступить?"
Пивные стаканы в стенке резонировали с голосом, посуда тихо и жалобно дребезжала. Олеся на фотографии все так же делала уроки: из-под тетрадки выглядывал учебник русского языка...
А потом был этот, последний звонок. Вадим как раз уехал на всю ночь в ресторан, они были с Оленькой вдвоем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
- Хорошенькая, - констатировала хозяйка. - Не знаю, что там за мама была, но мне почему-то кажется, что она - копия ты. Говорят же, если люди долго вместе живут, друг на друга походить начинают? Тем более, мама и дочка... А как у вас с Вадимом сложилось-то?
- Как? Как у всех складывается... Сначала отдельно спали: он на полу, я на диване. Потом Оленьку привезли. Заботы, то да се... Пить он перестал, правда. Абсолютно. Завязал - как отрезал. Работу неожиданно хорошую нашел. Он же сейчас управляющий компанией: зарабатывает очень хорошо, правда, выше по должности расти уже некуда, но нам и так прекрасно жилось... Ну что? Привезли Оленьку. Я поначалу к ней ничего не чувствовала. Даже думала, может я какая-нибудь дефективная? Живой ребенок, маленький, лежит-пищит. В карточке написано, что я её родила. От Вадима. А у меня в душе ничего не шевелится: лишний раз прикасаться к ней не хочется...
На плите засвистел чайник, направив на стенку навесного шкафчика упругую струю белого пара. Кира Петровна метнулась к плите, зацепив ногой табуретку. Конфорку выключила, но осталась стоять у окна, помешивая шумовкой овощное рагу. Лиля все-таки всунула в розовый ротик дочери пару ложек супа.
- ...Ну вот... Потом потихоньку-помаленьку, как-то даже незаметно для себя привыкать стала. Уже жалко её, когда плачет, а на улицу с коляской выхожу - гордость какая-то. Изгоем, правда, себя чувствовала, Робинзоном на необитаемом острове. Район новый, незнакомый, работу бросила. С подружками встречаться нельзя, Вадим попросил даже с бывшими сокурсницами не видеться. Если бы все открылось, и Оленьку бы у нас, наверняка, отобрали, и Алла бы с "волчьим билетом" с работы вылетела... Как, интересно, сейчас она? Проклинает нас, наверное?.. Вот... Вадик сначала никак ко мне не относился: как к прислуге, как к домработнице приходящей. Олесины фотографии все рассматривал, гладил. А однажды сидели мы с ним на диване, телевизор смотрели, он меня за талию и обнял... Знаете, Кира Петровна, я прекрасно и тогда понимала, и сейчас, что это в нем мужское начало взыграло. Ну и что? Правда, ведь?.. В общем, все у нас случилось, и больше он уже на пол спать не уходил.
Хозяйка раскрыла маленький целлофановый пакетик, вкусно запахло какими-то специями.
- ...И стало у нас понемножку все налаживаться. Помню, как он в первый раз мне цветы подарил. Не считая, тех что на свадьбе, конечно...Потом уже гулять вместе ходили с колясочкой... Знаете, мне, в самом деле, начинало казаться, что Вадим что-то ко мне чувствует. Я так старалась, так хотела!
- А почему же это к тебе ничего не чувствовать? Сколько раз тебе повторять: не принижай себя никогда в жизни! Уж не знаю, какая там у твоего мужа была раскрасавица, только раскрасавиц ведь тоже трудно любить. А сами они, и подавно, никого кроме себя не любят... Думаешь, Вадим твой на дочку смотрел и не вспоминал никогда, что стервоза эта заявление подписала, чтобы ребенка убили? Это же, извините, не аборт! Шестой месяц! Он там уже все чувствует: и больно ему, и страшно. Только что называется - "плод", а, по сути, уже ребенок.
Девочка заерзала на табуретке, норовя соскользнуть вниз. Лиля придержала её рукой.:
- Все понимаю, Кира Петровна, все понимаю! Я и не жалела никогда ни о чем, надеялась, может все так сложится, что ещё одного родим. Чувствовала то я себя в последнее время очень прилично. До мая... Да, в мае я замечать стала, что что-то во всем этом не так...
Самое странное, что Вадим совершенно не изменился. Только, может быть, глаза стали чуточку холоднее. Лиля недоумевала: или же играет он так хорошо, или ей, в самом деле, мерещится?
"Кажется, кажется, кажется", - уговаривала она себя. - "Этого просто не может быть. Он бы сказал... Да и зачем ему кто-то? Какая-то другая, такая же обыкновенная как я женщина? Я ещё понимаю, если бы вдруг вернулась Олеся".
Но женщина была. Более того, она шарилась в её вещах, висящих в шкафу! Шарилась совершенно бесцеремонным образом. Лиля видела, что платья и блузки висят не так, не в том порядке, как развешивала она сама. Не так лежит нижнее белье. И, главное, пахнет чужими, незнакомыми духами. Она запомнила этот запах, как помнят родинку на теле собственного ребенка, потом специально зашла в парфюмерный отдел универмага и вычислила. Это был обыкновенный "Турбуленс". Квадратная коробка с чуть скругленными краями, разводы в виде морских волн.
Разводы... Лиля тогда сразу подумала про развод. Про то, что прошло уже полтора года, Оленька большая. Про то, что без её, Лилиной, помощи уже вполне можно обойтись. Развод с матерью девочки, развод с Лилией Владимировной Бокаревой, произведший на свет недоношенную малютку Оленьку... Интересно, как будут смотреть на неё в суде? Малютка-дочь остается с отцом...
Она не хотела развода, она чувствовала, что просто умрет. Одна, никому не нужная, чужая. Она плакала, когда нашла под раковиной в ванной клочок ваты, испачканный в губной помаде кофейного цвета... "Турбуленс" и кофейная помада... "Турбуленс" и кофейная помада... Оказывается, это было ещё не самое страшное.
Самым страшным оказалось другое. Телефонный звонок. Обычный телефонный звонок. Лиля схватила трубку мокрыми руками (она стирала) и поспешно крикнула: "Алло!"
Ей не ответили: в трубке слышалось сдержанное дыхание. Она ещё пару раз "аллекнула", потом опустила трубку на рычаг. Вернулась в ванную, две белых шелковых рубахи Вадима яростно запихала в стиральную машину вместе с его же старой зеленой ветровкой: ей казалось, что от них пахнет ненавистным "Турбуленсом".
На следующий день опять позвонили. И опять, и опять. А дня через три... Дня через три на том конце провода рассмеялись. Это был тихий и хриплый женский смех. Тихий-тихий, и от этого жуткий.
Лиля подумала, что сходит с ума. Не тогда, когда услышала этот смех, не тогда, когда накапала себе чуть ли не полстакана корвалола, а потом, когда достала с антресолей фотографии Олеси и уселась с ними на диване.
На одной фотографии Олеся сидела на кровати, обхватив руками колени, на другой, ещё в студенческой компании поднимала тост, на третьей совсем маленькая, страшно напоминающая Оленьку, делала уроки - кончик языка высунут от напряжения, светлые волосы обрамляют нежное лицо...
Лиля смотрела на эти фотографии и вслух спрашивала: "Ну, что на с ним делать? Ты чувствовала, что так будет, да? Ты теперь в своем Лондоне, а я здесь. И Оленька здесь... Ну, подскажи мне, как поступить?"
Пивные стаканы в стенке резонировали с голосом, посуда тихо и жалобно дребезжала. Олеся на фотографии все так же делала уроки: из-под тетрадки выглядывал учебник русского языка...
А потом был этот, последний звонок. Вадим как раз уехал на всю ночь в ресторан, они были с Оленькой вдвоем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92