«Черный гриф» был вооружен только несколькими шестифунтовыми октавами и двумя четвертькартаунами, а ведь ходил под Ревель, защищал Магнуса Датского от атак шведов в Озилии, и брал на абордаж шведские корабли!
Кароль Куна, тогда пятнадцати — или шестнадцатилетним юношей принимал участие в этих экспедициях под командой отца. Ян прекрасно помнил любимого брата. Он гордился им перед ровесниками, чистил ему серебряные пуговицы на моряцкой куртке и пряжки на сапогах, затаив дыхание слушал его рассказы о битвах и штормах, учился от него фехтованию на шпагах и владению топором, под его опекой взбирался на марсы, когда «Черный гриф» стоял в порту.
По счастью он не стал свидетелем его казни, хотя знал о ней и многократно её себе воображал. И Кароль оставался в его памяти полным жизни и энергии — таким, каким был дома и на палубе каперского когга: прямой и стройный, как молодой дубок, с милым юношеским лицом и уверенными ловкими движениями.
И тут, взглянув вдоль палубы на нос «Зефира», он увидел его под гротмачтой.
« — Мерещится», — подумал он, взволнованный до глубины души.
Протер глаза и глянул снова, но привидение не исчезало. Кароль Куна стоял посреди палубы в своей обычной позе, широко расставив длинные ноги, уперев руки в бедра, оттопырив локти. Он смотрел наверх, на розовеющие облака, которые ветер гнал к востоку, и на белых крикливых чаек, словно предсказывал по их полету погоду.
Это продолжалось с минуту, и Мартен боялся даже перевести дух, чтобы не вспугнуть видение. Наконец юноша обернулся, словно ощутив его напряженный взор, и направился прямо к нему.
Только тогда Ян осознал, что перед ним Стефан Грабинский. Глубоко вздохнув, он машинально расстегнул воротник кафтана, пережавший горло.
Не впервые замечал он это поразительное сходство между Стефаном и Каролем, но никогда ещё так глубоко не обманывался.
« — Может потому, что последнее время я его почти не видел,» — подумал он с ощущением какой-то вины и жалости.
Когда Стефан стал рядом, обнял его и прижал к себе в приливе сердечных чувств.
— Ты хорошо присматривал за «Зефиром», — тепло заметил Ян. — Никому другому я бы не решился его доверить.
— А я никому другому не хотел бы служить, — отозвался Грабинский, отвечая столь же крепким объятием.
Так они и замерли, сплетя руки, словно не находя слов выразить все переполнявшее их сердца.
— Мать велела передать тебе привет, — сказал Стефан. — Хотела поблагодарить тебя за все, но… — он вдруг умолк, чувствуя неловкость ситуации.
Мартен тут же его понял и устыдился. Будучи три дня совсем рядом, на Холендрах, он так и не нашел свободной минуты для Ядвиги; не зашел к ней, хоть прекрасно знал, где та живет. И она могла подумать, что он сознательно избегает встречи.
Когда-то, лет в двенадцать, своей ангельской красой она походила на образ святой Агнешки Салернской; сердце юного Янка Куны забилось тогда первой детской любовью и нашло взаимность. Но пути их разошлись, а через несколько лет Ядвига стала женой Яна из Грабин. Теперь она могла решить, что Мартен потому и не хочет её ни знать, ни видеть. Он же попросту забыл в суматохе, хоть не раз вспоминал её с милой грустью.
— Не хватило времени, чтобы с ней увидеться, хотя и очень хотелось, — соврал он. — Как только вернемся из Кальмара, ты меня к ней обязательно проводишь.
— Правда? — спросил Стефан, словно удивленный таким ответом.
Мартен взглянул ему в глаза и усмехнулся.
— Понимаешь, нам с ней есть что вспомнить…
— Она рада будет это услышать, — заметил Стефан, оглядел небосклон и добавил: — Пора, пожалуй зажигать огни.
— Стояночные, — уточнил Мартен, — не похоже, что мы сегодня выберемся за Хель. Командуй.
Его предвидения оправдались: в сгущавшейся тьме Герд Хайен направил «Сеп»в мелководный залив и первым бросил якорь, а за ним, немного ближе к берегу, стали на якоря оба когга, с «Давидом»и «Эммой» со стороны моря.
«Зефир» бросил якорь ещё правее, чтобы на всякий случай сохранить свободу маневра, после чего на мачтах засветились подтянутые наверх стояночные фонари.
ГЛАВА XIII
Дальнейшее плавание польского конвоя от Хеля до Карлскроны заняло почти две недели. Потрепанные временем когги нещадно протекали и каждой вахте приходилось надрываться на помпах по крайней мере по два часа, чтобы удержать эти старые корыта на поверхности бушующего моря. Море плевалось пеной, как кипящее молоко, под темно-серым тяжелым покровом туч. Ветер день за днем дул с запада, пронизывающий до костей, упрямый и безжалостный. Не только плоскодонные когги, но и оба холька дрейфовали, теряясь в глубоких провалах между волнами, заливаемые водой, которая разгуливала между надстройками словно бурная горная река, срывая найтовы и устраивая бурные водовороты у порогов.
Люди, не привыкшие к условиям зимнего плавания, мерзли в промокшей одежде, теряли силы и заболевали. Невозможно было приготовить горячую пищу и соснуть хоть пару часов в сутки, потому что корабли и суда метались, как сумасшедшие, и матросам, лежа на койках, приходилось непрерывно держаться за что попало, чтобы не свалиться оттуда из-за невероятной качки.
Вскоре к этим физическим мучениям прибавились опасения по причине полной невозможности определить местоположение конвоя. Много дней и ночей не было видно ни солнца, ни звезд, ни какой-нибудь суши. Заплутавшие корабли все больше рассеивались и лишь «Зефир» ещё поддерживал какую-то связь между ними, чтобы шкиперы знали, что они не предоставлены самим себе.
На десятый день после выхода конвоя из Хеля шторм достиг своего предела. Оба протекавших грузовых судна лишились парусов и почти лежали на боку, растянув на наветренных бортах парусиновые заслоны, через которые поминутно переливались гривастые валы. За этими заслонами люди — скорее призраки, привязанные линями к мачтам и стучащие зубами — подползали к рычагам помп и качали их, сколько хватало дыхания, а вода заливала их по пояс, по грудь, выше голов… У них было только два выбора: качать в этой ледяной купели — или идти на дно.
И они качали. По четыре часа поочередно.
Потом тащились в кубрик, чтобы выжать промокшую одежду, натянуть на отощавшее тело влажное, ещё не просохшее тряпье, сброшенное предыдущей вахтой, и вновь ждать своей очереди у помп.
Немногим легче приходилось экипажам «Давида»и «Эммы». Последнюю шквал снес далеко на восток, а штормовые волны сорвали шлюпки и повредили кормовую надстройку, причем одно из размещенных там орудий сорвалось с лафета и принялось сокрушать все вокруг, давя и калеча людей, разбивая перегородки, уничтожая мебель и отделку капитанской каюты, пока не вылетело за борт сквозь пробитую обшивку борта.
«Сеп» держался лучше, но Герд Хайен не осмеливался вести его иначе, чем поставив носом к волне и ветру, чтобы противостоять дрейфу, избегая одновременно ужасной бортовой качки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Кароль Куна, тогда пятнадцати — или шестнадцатилетним юношей принимал участие в этих экспедициях под командой отца. Ян прекрасно помнил любимого брата. Он гордился им перед ровесниками, чистил ему серебряные пуговицы на моряцкой куртке и пряжки на сапогах, затаив дыхание слушал его рассказы о битвах и штормах, учился от него фехтованию на шпагах и владению топором, под его опекой взбирался на марсы, когда «Черный гриф» стоял в порту.
По счастью он не стал свидетелем его казни, хотя знал о ней и многократно её себе воображал. И Кароль оставался в его памяти полным жизни и энергии — таким, каким был дома и на палубе каперского когга: прямой и стройный, как молодой дубок, с милым юношеским лицом и уверенными ловкими движениями.
И тут, взглянув вдоль палубы на нос «Зефира», он увидел его под гротмачтой.
« — Мерещится», — подумал он, взволнованный до глубины души.
Протер глаза и глянул снова, но привидение не исчезало. Кароль Куна стоял посреди палубы в своей обычной позе, широко расставив длинные ноги, уперев руки в бедра, оттопырив локти. Он смотрел наверх, на розовеющие облака, которые ветер гнал к востоку, и на белых крикливых чаек, словно предсказывал по их полету погоду.
Это продолжалось с минуту, и Мартен боялся даже перевести дух, чтобы не вспугнуть видение. Наконец юноша обернулся, словно ощутив его напряженный взор, и направился прямо к нему.
Только тогда Ян осознал, что перед ним Стефан Грабинский. Глубоко вздохнув, он машинально расстегнул воротник кафтана, пережавший горло.
Не впервые замечал он это поразительное сходство между Стефаном и Каролем, но никогда ещё так глубоко не обманывался.
« — Может потому, что последнее время я его почти не видел,» — подумал он с ощущением какой-то вины и жалости.
Когда Стефан стал рядом, обнял его и прижал к себе в приливе сердечных чувств.
— Ты хорошо присматривал за «Зефиром», — тепло заметил Ян. — Никому другому я бы не решился его доверить.
— А я никому другому не хотел бы служить, — отозвался Грабинский, отвечая столь же крепким объятием.
Так они и замерли, сплетя руки, словно не находя слов выразить все переполнявшее их сердца.
— Мать велела передать тебе привет, — сказал Стефан. — Хотела поблагодарить тебя за все, но… — он вдруг умолк, чувствуя неловкость ситуации.
Мартен тут же его понял и устыдился. Будучи три дня совсем рядом, на Холендрах, он так и не нашел свободной минуты для Ядвиги; не зашел к ней, хоть прекрасно знал, где та живет. И она могла подумать, что он сознательно избегает встречи.
Когда-то, лет в двенадцать, своей ангельской красой она походила на образ святой Агнешки Салернской; сердце юного Янка Куны забилось тогда первой детской любовью и нашло взаимность. Но пути их разошлись, а через несколько лет Ядвига стала женой Яна из Грабин. Теперь она могла решить, что Мартен потому и не хочет её ни знать, ни видеть. Он же попросту забыл в суматохе, хоть не раз вспоминал её с милой грустью.
— Не хватило времени, чтобы с ней увидеться, хотя и очень хотелось, — соврал он. — Как только вернемся из Кальмара, ты меня к ней обязательно проводишь.
— Правда? — спросил Стефан, словно удивленный таким ответом.
Мартен взглянул ему в глаза и усмехнулся.
— Понимаешь, нам с ней есть что вспомнить…
— Она рада будет это услышать, — заметил Стефан, оглядел небосклон и добавил: — Пора, пожалуй зажигать огни.
— Стояночные, — уточнил Мартен, — не похоже, что мы сегодня выберемся за Хель. Командуй.
Его предвидения оправдались: в сгущавшейся тьме Герд Хайен направил «Сеп»в мелководный залив и первым бросил якорь, а за ним, немного ближе к берегу, стали на якоря оба когга, с «Давидом»и «Эммой» со стороны моря.
«Зефир» бросил якорь ещё правее, чтобы на всякий случай сохранить свободу маневра, после чего на мачтах засветились подтянутые наверх стояночные фонари.
ГЛАВА XIII
Дальнейшее плавание польского конвоя от Хеля до Карлскроны заняло почти две недели. Потрепанные временем когги нещадно протекали и каждой вахте приходилось надрываться на помпах по крайней мере по два часа, чтобы удержать эти старые корыта на поверхности бушующего моря. Море плевалось пеной, как кипящее молоко, под темно-серым тяжелым покровом туч. Ветер день за днем дул с запада, пронизывающий до костей, упрямый и безжалостный. Не только плоскодонные когги, но и оба холька дрейфовали, теряясь в глубоких провалах между волнами, заливаемые водой, которая разгуливала между надстройками словно бурная горная река, срывая найтовы и устраивая бурные водовороты у порогов.
Люди, не привыкшие к условиям зимнего плавания, мерзли в промокшей одежде, теряли силы и заболевали. Невозможно было приготовить горячую пищу и соснуть хоть пару часов в сутки, потому что корабли и суда метались, как сумасшедшие, и матросам, лежа на койках, приходилось непрерывно держаться за что попало, чтобы не свалиться оттуда из-за невероятной качки.
Вскоре к этим физическим мучениям прибавились опасения по причине полной невозможности определить местоположение конвоя. Много дней и ночей не было видно ни солнца, ни звезд, ни какой-нибудь суши. Заплутавшие корабли все больше рассеивались и лишь «Зефир» ещё поддерживал какую-то связь между ними, чтобы шкиперы знали, что они не предоставлены самим себе.
На десятый день после выхода конвоя из Хеля шторм достиг своего предела. Оба протекавших грузовых судна лишились парусов и почти лежали на боку, растянув на наветренных бортах парусиновые заслоны, через которые поминутно переливались гривастые валы. За этими заслонами люди — скорее призраки, привязанные линями к мачтам и стучащие зубами — подползали к рычагам помп и качали их, сколько хватало дыхания, а вода заливала их по пояс, по грудь, выше голов… У них было только два выбора: качать в этой ледяной купели — или идти на дно.
И они качали. По четыре часа поочередно.
Потом тащились в кубрик, чтобы выжать промокшую одежду, натянуть на отощавшее тело влажное, ещё не просохшее тряпье, сброшенное предыдущей вахтой, и вновь ждать своей очереди у помп.
Немногим легче приходилось экипажам «Давида»и «Эммы». Последнюю шквал снес далеко на восток, а штормовые волны сорвали шлюпки и повредили кормовую надстройку, причем одно из размещенных там орудий сорвалось с лафета и принялось сокрушать все вокруг, давя и калеча людей, разбивая перегородки, уничтожая мебель и отделку капитанской каюты, пока не вылетело за борт сквозь пробитую обшивку борта.
«Сеп» держался лучше, но Герд Хайен не осмеливался вести его иначе, чем поставив носом к волне и ветру, чтобы противостоять дрейфу, избегая одновременно ужасной бортовой качки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76