Теперь комиссия возьмет у него показания. Благодаря заметке в «Тайме», никто не сможет обвинить нас в том, что все это подстроено. О суде Тинклеру ничего не известно. Я оставил его в Адмиралтействе, а сам поспешил к вам.
Я молчал, тупо уставившись на сэра Джозефа.
– Суд будет созван опять? – поинтересовался доктор Гамильтон.
– Нет, этого не требуется. Комиссия Адмиралтейства имеет полномочия в случае необходимости пересмотреть приговор и полностью оправдать Байэма. Надеюсь, через несколько дней мы узнаем их решение.
– Неужели нужно несколько дней, сэр, чтобы принять решение? – с отчаянием воскликнул я.
– Придется потерпеть, мой мальчик, – отозвался сэр Джозеф. – Видит Бог, я прекрасно понимаю, как тяжело тебе будет ждать, но колесо правосудия вертится не быстро.
– А мой корабль завтра уходит, – печально проговорил доктор Гамильтон. – Я покину Англию, так и не узнав вашей судьбы.
– Быть может, это и к лучшему, доктор, – ответил я.
– Байэм, кажется я совершил непростительную ошибку! – вскричал вдруг сэр Джозеф. – Это только сейчас пришло мне в голову! Боже мой, что я наделал! Мне ни в коем случае не следовало обнадеживать вас заранее!
– Напротив, сэр, – возразил я. – Вы не должны себя ругать, ведь у меня появилась надежда! И даже если она не сбудется, я все равно буду вам признателен.
– Вы в самом деле так считаете?
– Да, сэр.
Сэр Джозеф внимательно посмотрел на меня.
– Похоже, так оно и есть. В таком случае, я рад, что приехал. А теперь мне пора обратно в Лондон. Постараюсь по возможности ускорить дело.
Он пожал мне руку и на прощание сказал:
– Если все будет хорошо, Байэм, то к капитану Монтагью прискачет гонец на лучших лошадях, которые когда-либо ступали на Портсмутскую дорогу.
Глава XXIV. Тинклер
Сэр Джозеф Банкс увез мою рукопись с собою в Лондон. Оказавшись без работы, я попросил разрешения переселиться назад к моим товарищам и в тот же вечер переехал. Столь напряженное ожидание мне было легче переносить в компании. О возвращении Тинклера я сказал лишь Моррисону: по отношению к другим, лишенным и тени надежды людям, это было бы жестоко.
Утром 26 октября мы смотрели, как корабль, на котором теперь служил доктор Гамильтон, снимается с якоря. Фрегат медленно двигался по направлению к Спитхеду, и мы видели – или нам только казалось, что мы видим, – фигуру доктора, стоявшего на юте. Мы знали, что он думает о нас, так же как и мы думаем о нем, и желали ему удачи.
Мы радовались всякой мелочи, которая отвлекала нас от невеселых дум; любая шлюпка, проходившая мимо «Гектора», привлекала наше внимание. Мы обсуждали, как гребет ее команда, строили догадки относительно того, куда она направляется. Всякий раз, когда открывалась дверь, когда сменялись часовые или когда нам приносили еду, в сердце у меня появлялся холодок, хорошо знакомый всем приговоренным к смертной казни. Сколько раз мне хотелось, чтобы чиновники Адмиралтейства хоть на денек поменялись с нами местами! Их бессмысленная жестокость, из-за которой мы сидели здесь уже больше месяца, на всю жизнь внушила мне отвращение к чиновничьей рутине.
Однажды утром, в воскресенье, Моррисон, читая нам вслух Библию, вдруг остановился посередине фразы и повернулся к двери. Насколько я помню, мы ничего не услышали – ни голоса, ни звука шагов, – однако встали и устремили взгляд на дверь. Через несколько секунд она отворилась, и вошел лейтенант морской пехоты в сопровождении профоса и восьми матросов.
Было почти темно, и мы с трудом различали лица вошедших людей. В руках у профоса была какая-то бумага. Он подошел к окну и принялся читать:
– Томас Беркитт, Джон Миллворд, Томас Эллисон!
– Три шага вперед! – приказал лейтенант.
Мои товарищи вышли на середину кают-компании. Тут же на их запястьях защелкнулись наручники, и стражники окружили их – четверо впереди, четверо сзади.
– Вперед, марш!
Они ушли, не успев даже с нами попрощаться. Моррисон, Маспратт и я остались стоять на том же месте. Секунду спустя мы уже были у окон: в вечернем сером свете у трапа виднелась шлюпка и на ее кормовой банке трое людей в наручниках. Через несколько минут она отвалила от борта и пропала из вида.
Мне трудно вспоминать последовавшую за этим ночь. Мы даже не пытались уснуть. Сидя у одного из окон, мы смотрели во тьму и вспоминали наших товарищей. Нам было ясно, что это последняя ночь в их жизни.
Утром, когда пробило восемь склянок, часовые у наших дверей сменились. Ничего нового мы не узнали, поскольку с часовыми нам разговаривать запрещалось, – это было одно из немногих ограничений в нашей жизни на «Гекторе». В девять Моррисон, стоявший у окна, сообщил, что на корабле «Блансвик» поднят сигнал о том, что приговор будет приводиться в исполнение на нем.
Все исполнения приговоров проводились на кораблях в одиннадцать утра. Мы не сомневались, кого касается сигнал, поднятый на «Брансвике». Эллисону, Беркитту и Миллворду осталось жить два часа.
В половине одиннадцатого мы увидели, что одна из шлюпок «Гектора», в которой сидело множество матросов, отвалила в сторону «Брансвика». За ним последовали шлюпки с других кораблей, стоявших в гавани: матросов посылали присутствовать при казни. Маспратт стоял у окна, глядя на «Брансвик», мы с Моррисоном ходили по кают-компании, разговаривая по-таитянски, чтобы хоть чем-то занять ум. Было уже около часа, когда к нам в сопровождении того же лейтенанта вошел капитан Монтагью. Одного взгляда на его лицо было достаточно, чтобы понять все, что нам хотелось узнать, но если даже какие-то сомнения у нас и оставались, то, когда лейтенант отпустил охрану, рассеялись и они. Капитан Монтагью развернул лист бумаги, который держал в руке.
– Джеймс Моррисон, Уильям Маспратт! – вызвал он.
Те вышли вперед. Капитан Монтагью мягко взглянул на них поверх листа бумаги и с большой торжественностью начал читать:
– В ответ на обращение лорда Худа, который, усмотрев в вашем деле смягчающие обстоятельства, обратился с просьбой не подвергать вас высшей мере наказания, какую предусматривает наш справедливый закон, его величество милостиво дарует каждому из вас полное и безусловное прощение.
– Роджер Байэм!
Я встал рядом с товарищами.
– Комиссия при адмирале флота Великобритании и Ирландии, заслушав данные под присягой показания Роберта Тинклера, бывшего мичмана корабля его величества «Баунти», убедилась в вашей непричастности к мятежу, из-за которого вы были отданы под суд, осуждены и приговорены к смертной казни. Исходя из этого, комиссия отменяет приговор, вынесенный вам военным судом, и признает вас полностью невиновным.
Капитан Монтагью шагнул и горячо пожал нам руки.
– Мы свободны, сэр? – с сомнением спросил я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58