- А что, если скрыть от него, что он слепой? - высказал кто-то несмело свою мысль, но никто не поддержал ее, настолько она была нелепа, и голос сразу же замолк. Старший врач пани Шипурватти продолжала свою речь: - Все дефекты зрения, как вам известно, можно излечить. Мне кажется, в нашем обществе уже не найдется человека; слепого на оба глаза. В прежнее время было так много незрячих, что для них устраивались специальные приюты. На улице такого человека сопровождала собака, его печальным отличительным знаком была белая палка. Теперь не существует приютов, в которых слепой мог бы жить вместе с подобно ему обиженными судьбой. Итак, что же делать с ребенком? Что предпринять немедленно, прежде чем о нем будет вынесено окончательное решение? Вот он лежит здесь - вы все его видели. Он здоров, просто поразительно - он еще ни разу не заплакал; это тоже говорит о его хорошем состоянии, если принять во внимание, как он провел ночь. Но он будет плакать, он должен плакать - так уж изъясняются младенцы...
- К чему эти длинные разговоры,- раздался голос матери с белой прядью волос в черных кудрях. - Я беру его к себе.
Но тут поднялись и другие матери. Аудитория зашумела голосами:
- Дайте его мне! У меня только один...
- Нас восемь - ему будет весело...
- Я буду любить его, как своего собственного...
- Я дам ему все, даже собственные глаза...
- А я... - воскликнула еще одна, но не договорила и побежала к кроватке, видя, что и другие матери устремились туда. Их было много, а ребенок один; к нему тянулось столько рук, посягавших на его безопасность! Пани Шипурватти преградила матерям дорогу.
- Ребенку нужна мать, но только одна мать, - сказала она. - Так кто же из вас?
- Я! - закричала пани Гана, протолкавшись вперед почти к самой кроватке.- Прошу вас, выслушайте меня!
- Я знаю, что вы хотите сказать! - поддержала ее пани Шипурватти.- Вы правы!
- Доктор Шипурватти,- возбужденно начала пани Гана,- вы ведь знаете моего ребенка, или, правильнее, моего бывшего ребенка! Я отдала его женщине, у которой не было детей! Вы хвалили меня за этот подарок, но в моем сердце образовалась пустота, трилистник разорван, ему не хватает одного листочка! Я прошу, очень прошу вас, отдайте мне этот бутончик, хотя бы только потому, что и я умела отдать...
- Действительно, ни у кого нет на него такого права, как у вас,- ни минуты не раздумывая, ласково сказала старший врач.- Мы дадим его вам...
Жепщины вполне согласились с этим решением.
Но вдруг вперед протолкалась пани Бедржишка и бросилась прямо к кроватке. И, прежде чем кто-либо смог помешать ей, она схватила ребенка на руки.
- Он мой! - сказала она твердо.- С этим условием я возвращаю Ганичку на ее место! - И она высоко подняла барахтающегося младенца.
- Мальчонка улыбнулся! - воскликнула в восхищении одна из матерей, а за ней стали восхищаться и остальные.
- Он машет лапочками, смотрите!
- Смеется. Он смеется - и ручками, и ножками!
- Ничего не видит, и все же ему весело!
- Ему нравится, когда его поднимают вверх - ему это приятно...
- Дайте же мне его на минутку...
Ребенок переходил с рук на руки. Каждой матери хотелось хоть минутку подержать его, приласкать, назвать теми нежными и бессмысленными именами, которыми матери любовно величают собственных малышей. Пани Бедржишка стояла с чуть приподнятыми руками, напряженно наблюдая, как ребенок то приближался, то удалялся на волнах объятий. Неожиданно к ней бросилась Гана и заплакала от счастья. Она спрятала у нее на плече лицо, чтобы никто не видел ее рыданий. Она чувствовала, что. наверное, выглядит сейчас безобразной, еще более безобразной, чем ее всхлипывающие малютки. С детства она ни разу не плакала и даже не представляла, что и взрослые могут плакать, что это приходит само собой, если в их жизнь врывается счастье, кажущееся непереносимым.
- Спасибо вам,- рыдала Гана.- Я принимаю Ганичку обратно, но мне так стыдно! Так ужасно брать назад подарок. Я эгоистка, а вы, вы такая добрая...
Вскоре матери со своими колясками возвращались домой, В мягкой коляске пани Ганы снова лежал трилистник голубоглазок - наконец они опять были все вместе! Но Ганичка неистово визжала, и ее никак не удавалось успокоить. Неблагодарная, она оплакивала свое возвращение в мягкое гнездышко, как будто с ней поступили бог весть как несправедливо! Поэтому пани Гана торопилась поскорее добраться с детьми домой...
Далеко позади Ганы во главе торжественного шествия шла пани Бедржишка. Ее коляска была украшена зелеными веточками и цветами из оранжереи ротонды. Пани Шипурватти надела ей на шею венок, а другие матери увенчали ее голову короной из белых анемонов. Ее восхваляли, напутствовали советами и пожеланиями. Столько было всяких разговоров, но все единодушно признавали, что справедливость восторжествовала.
Однако пани Бедржишка словно ничего не слышала. Она шла твердым, почти строгим шагом, сжатые губы задумчиво улыбались, а глаза заботливо смотрели на дно коляски. Она шла, как полноправная, признанная мать после своей коронации. А царством ее было слепое дитя...
Солнце уже не грело. Его косых лучей едва хватало для того, чтобы осветить это торжественное шествие, заиграть в красочных одеждах матерей и яркой расцветке колясок. Шествие медленно двигалось к выходу из парка, а потом широкой рекой разлилось во всех направлениях...
Долго, очень долго они ие встречались. Прошла зима, в парке снова появилась со своей широкой коляской пани Гана. Но напрасно она искала пани Бедржишку. Ее не было видно в течение весеннего сезона, в праздничные "дни бутонов". Не появлялась она и летом, во время традициоггного карпавала колясок; ни осенью, в дни прогулок отцов, когда только отцы возили коляски, в то время как матери угощались в ротонде. О Бедржишке и о ее слепом мальчике не было ни слуху, ни духу...
Пришла пора, когда девочки начали становиться на ножки и им было уже тесно в коляске. А потом они стали ходить, и прогулкам в парке пришел конец. Пани Гана постепенно стала забывать о своем осеннем приключении - столько других забот и радостей было у нее; жизнь проходила между яслями, детским садом, школой и заводом, и дни неслись, как водопад...
Только Ганичка порой напоминала ей об этом.
Временами матери казалось, что девочка чем-то отличается от своих сестер. Такая же и все-таки другая. Пани Гана не могла бы точно сказать, чем именно. Все они должны быть разные, хотя они и из одного гнезда. Но у Яны и Ани так много общего, чего нет у Гагшчки, а у нее есть в свою очередь то, чего нет у ее сестер. Она была чуточку выше и крепче и, пожалуй, даже умнее. Возможно, так получилось потому, что она первая появилась на свет, должна же была одна из них быть первой, даже если это и была тройня...
И все-таки, все-таки иногда папи Гане казалось, что девочка "отмечена" чужой матерью, чужой коляской, теми несколькими неведомыми ей неделями, когда она по собственной вине потеряла девочку из виду, когда ребенок стал подарком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89