– Разве доктор Макензи не предупреждал, что ей нельзя иметь детей?
– И в этом мы тоже разбираемся, как и во всём остальном, не так ли? Если бы ты занимался своими делами и не мешал мне, я бы присмотрел за своей женой.
– И за её деньгами?
– Деньги… Ты – жадный говнюк, могу поспорить, что больше всего на свете ты не любишь расставаться с ними.
– Встать! – сказал Уильям сквозь зубы.
Генри Осборн поднялся и разбил бутылку об угол стула. Виски пролилось на ковёр. С отбитым горлышком в руке он, качаясь, пошёл на Уильяма. Уильям остался на месте, а Мэттью встал между ними и с лёгкостью отнял остатки бутылки у пьяного мужчины.
Уильям подвинул друга в сторону и, приблизив своё лицо к лицу Генри Осборна, сказал:
– А теперь слушай меня, и слушай внимательно. Я хочу, чтобы через час и духу твоего здесь не было. Если я ещё раз услышу о тебе, то инициирую судебное разбирательство по поводу того, что случилось с пятьюстами тысячами долларов, которые моя мать вложила в твою фирму, и возобновлю расследование твоей прежней жизни в Чикаго. С другой стороны, если я больше никогда не услышу о тебе, то буду считать наши балансы сведёнными и вопрос закрытым. А теперь убирайся, пока я тебя не прибил!
На следующее утро Уильям пришёл в банк. Его тут же проводили в кабинет председателя совета директоров. Алан Ллойд складывал документы в портфель. Он поднял голову и протянул Уильяму лист бумаги. Это было короткое письмо всем членам совета директоров, в котором содержалось прошение об отставке.
– Вы можете попросить вашего секретаря зайти в кабинет? – тихо спросил Уильям.
– Как прикажешь.
Алан Ллойд нажал кнопку, и в боковую дверь зашла женщина средних лет, одетая в строгий костюм.
– Доброе утро, мистер Каин, – сказала она, увидев Уильяма. – Примите мои соболезнования по поводу смерти вашей матери.
– Благодарю вас, – сказал Уильям. – Кто-нибудь ещё видел это письмо?
– Нет, сэр, – сказала секретарша. – Я как раз собиралась отпечатать двенадцать экземпляров и подать мистеру Ллойду на подпись.
– Хорошо, не надо ничего перепечатывать, и, пожалуйста, забудьте о том, что этот документ вообще существовал. Никогда и никому не рассказывайте о его существовании, вы поняли?
Секретарша посмотрела в голубые глаза шестнадцатилетнего юноши. «Как похож на отца», – подумала она.
– Да, мистер Каин.
Она вышла, осторожно закрыв за собой дверь.
– «Каину и Кэбботу» в данный момент не нужен новый председатель совета директоров, Алан. Вы ведь сделали то же, что сделал бы и мой отец в подобных обстоятельствах.
– Всё не так просто, – сказал Алан.
– Всё именно просто, – возразил Уильям. – Мы обсудим это снова, когда мне будет двадцать один, но не раньше. А до того момента я был бы признателен вам, если б вы продолжили управление моим банком в своей прежней консервативной манере. Я не хочу, чтобы случившееся обсуждалось где-то за стенами этого кабинета. Уничтожьте всю информацию о Генри Осборне, и будем считать вопрос закрытым.
Уильям разорвал прошение об отставке и бросил клочки бумаги в огонь. Он обнял Алана за плечи.
– У меня ведь теперь нет семьи, Алан, только вы. Ради Бога, не бросайте меня.
Уильяма отвезли домой. По прибытии дворецкий сообщил ему, что в гостиной его ждут миссис Каин и миссис Кэббот. Когда он вошёл в комнату, обе дамы поднялись ему навстречу. В первый раз Уильям понял, что теперь он – глава семьи Каинов.
Два дня спустя в старой Северной церкви Бикон-Хилла состоялись тихие похороны. Приглашены были только члены семьи и близкие друзья. Было заметно отсутствие Генри Осборна. Расходясь, гости свидетельствовали своё уважение Уильяму. Бабушки стояли за его спиной как часовые, с одобрением наблюдая за его спокойными, полными достоинства манерами. Когда все разошлись, Уильям проводил Алана Ллойда к машине.
Председатель с радостью выслушал единственную просьбу Уильяма.
– Как вы знаете, Алан, моя мать всегда собиралась построить крыло для детского отделения больницы в память о моём отце. Я бы хотел, чтобы её желание было выполнено.
11
Владек на восемнадцать месяцев остался при польской делегации в Константинополе, день и ночь работая на Павла Залесского, которому стал незаменимым помощником и близким другом. Теперь в работе не было никаких трудностей, и Залесский скоро стал удивляться, как он мог раньше обходиться без Владека. Раз в неделю юноша приходил в английское посольство, чтобы пообедать на кухне у шотландской поварихи миссис Гендерсон, а время от времени – и с самим вице-консулом его величества.
В то время старые исламские традиции уходили в прошлое, а Оттоманская империя начала распадаться. На устах у всех было имя Мустафы Кемаля. Предвкушение неизбежных перемен волновало Владека, а мысли постоянно возвращались к барону и тем, кого он любил в замке. В России ежедневная необходимость выживать не давала ему случая подумать о них, но в Турции они вновь вставали перед его глазами печальной траурной чередой. Иногда он видел их сильными и счастливыми: Леона, купающегося в реке, Флорентину, играющую в своей спальне, лицо барона в свете свечей – сильное и гордое. Но, как Владек ни старался их удержать, они таяли в воздухе, а им на смену приходили ужасные картины их последних минут: труп Леона, Флорентина, истекающая кровью в агонии, и барон, полуслепой и сломленный.
Владек укрепился в мысли, что не может вернуться в места, где жили все эти призраки, пока не добьётся чего-нибудь значительного в своей жизни. Теперь он настроился на то, чтобы отправиться в Америку, – по примеру своего соотечественника Тадеуша Костюшко, о котором барон рассказывал столько захватывающих историй и который побывал там намного раньше. Павел Залесский называл Соединённые Штаты «Новым миром». Уже одно это название давало Владеку надежду на лучшее будущее и затем триумфальное возвращение в Польшу. Именно Павел Залесский нашёл для него деньги на документы для въезда в США. Это было непросто, поскольку их надо было начать оформлять не менее чем за год до отъезда. Владеку казалось, что вся Восточная Европа покидает насиженные места и пытается начать новую жизнь в Новом мире.
Наконец, весной 1921 года, Владек Коскевич покинул Константинополь и сел на пароход «Чёрная стрела», отправлявшийся на Эллис-Айленд в Нью-Йорке. В небольшом чемоданчике были все его пожитки и бумаги, которые ему оформил Павел Залесский.
Консул Польши проводил юношу на причал и крепко обнял. «С Богом, в добрый час, мой мальчик!»
Традиционный польский ответ вполне естественно выскочил откуда-то из глубин детства Владека: «С Богом оставайся!»
Поднявшись по трапу, Владек вспомнил своё ужасное путешествие из Одессы в Константинополь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
– И в этом мы тоже разбираемся, как и во всём остальном, не так ли? Если бы ты занимался своими делами и не мешал мне, я бы присмотрел за своей женой.
– И за её деньгами?
– Деньги… Ты – жадный говнюк, могу поспорить, что больше всего на свете ты не любишь расставаться с ними.
– Встать! – сказал Уильям сквозь зубы.
Генри Осборн поднялся и разбил бутылку об угол стула. Виски пролилось на ковёр. С отбитым горлышком в руке он, качаясь, пошёл на Уильяма. Уильям остался на месте, а Мэттью встал между ними и с лёгкостью отнял остатки бутылки у пьяного мужчины.
Уильям подвинул друга в сторону и, приблизив своё лицо к лицу Генри Осборна, сказал:
– А теперь слушай меня, и слушай внимательно. Я хочу, чтобы через час и духу твоего здесь не было. Если я ещё раз услышу о тебе, то инициирую судебное разбирательство по поводу того, что случилось с пятьюстами тысячами долларов, которые моя мать вложила в твою фирму, и возобновлю расследование твоей прежней жизни в Чикаго. С другой стороны, если я больше никогда не услышу о тебе, то буду считать наши балансы сведёнными и вопрос закрытым. А теперь убирайся, пока я тебя не прибил!
На следующее утро Уильям пришёл в банк. Его тут же проводили в кабинет председателя совета директоров. Алан Ллойд складывал документы в портфель. Он поднял голову и протянул Уильяму лист бумаги. Это было короткое письмо всем членам совета директоров, в котором содержалось прошение об отставке.
– Вы можете попросить вашего секретаря зайти в кабинет? – тихо спросил Уильям.
– Как прикажешь.
Алан Ллойд нажал кнопку, и в боковую дверь зашла женщина средних лет, одетая в строгий костюм.
– Доброе утро, мистер Каин, – сказала она, увидев Уильяма. – Примите мои соболезнования по поводу смерти вашей матери.
– Благодарю вас, – сказал Уильям. – Кто-нибудь ещё видел это письмо?
– Нет, сэр, – сказала секретарша. – Я как раз собиралась отпечатать двенадцать экземпляров и подать мистеру Ллойду на подпись.
– Хорошо, не надо ничего перепечатывать, и, пожалуйста, забудьте о том, что этот документ вообще существовал. Никогда и никому не рассказывайте о его существовании, вы поняли?
Секретарша посмотрела в голубые глаза шестнадцатилетнего юноши. «Как похож на отца», – подумала она.
– Да, мистер Каин.
Она вышла, осторожно закрыв за собой дверь.
– «Каину и Кэбботу» в данный момент не нужен новый председатель совета директоров, Алан. Вы ведь сделали то же, что сделал бы и мой отец в подобных обстоятельствах.
– Всё не так просто, – сказал Алан.
– Всё именно просто, – возразил Уильям. – Мы обсудим это снова, когда мне будет двадцать один, но не раньше. А до того момента я был бы признателен вам, если б вы продолжили управление моим банком в своей прежней консервативной манере. Я не хочу, чтобы случившееся обсуждалось где-то за стенами этого кабинета. Уничтожьте всю информацию о Генри Осборне, и будем считать вопрос закрытым.
Уильям разорвал прошение об отставке и бросил клочки бумаги в огонь. Он обнял Алана за плечи.
– У меня ведь теперь нет семьи, Алан, только вы. Ради Бога, не бросайте меня.
Уильяма отвезли домой. По прибытии дворецкий сообщил ему, что в гостиной его ждут миссис Каин и миссис Кэббот. Когда он вошёл в комнату, обе дамы поднялись ему навстречу. В первый раз Уильям понял, что теперь он – глава семьи Каинов.
Два дня спустя в старой Северной церкви Бикон-Хилла состоялись тихие похороны. Приглашены были только члены семьи и близкие друзья. Было заметно отсутствие Генри Осборна. Расходясь, гости свидетельствовали своё уважение Уильяму. Бабушки стояли за его спиной как часовые, с одобрением наблюдая за его спокойными, полными достоинства манерами. Когда все разошлись, Уильям проводил Алана Ллойда к машине.
Председатель с радостью выслушал единственную просьбу Уильяма.
– Как вы знаете, Алан, моя мать всегда собиралась построить крыло для детского отделения больницы в память о моём отце. Я бы хотел, чтобы её желание было выполнено.
11
Владек на восемнадцать месяцев остался при польской делегации в Константинополе, день и ночь работая на Павла Залесского, которому стал незаменимым помощником и близким другом. Теперь в работе не было никаких трудностей, и Залесский скоро стал удивляться, как он мог раньше обходиться без Владека. Раз в неделю юноша приходил в английское посольство, чтобы пообедать на кухне у шотландской поварихи миссис Гендерсон, а время от времени – и с самим вице-консулом его величества.
В то время старые исламские традиции уходили в прошлое, а Оттоманская империя начала распадаться. На устах у всех было имя Мустафы Кемаля. Предвкушение неизбежных перемен волновало Владека, а мысли постоянно возвращались к барону и тем, кого он любил в замке. В России ежедневная необходимость выживать не давала ему случая подумать о них, но в Турции они вновь вставали перед его глазами печальной траурной чередой. Иногда он видел их сильными и счастливыми: Леона, купающегося в реке, Флорентину, играющую в своей спальне, лицо барона в свете свечей – сильное и гордое. Но, как Владек ни старался их удержать, они таяли в воздухе, а им на смену приходили ужасные картины их последних минут: труп Леона, Флорентина, истекающая кровью в агонии, и барон, полуслепой и сломленный.
Владек укрепился в мысли, что не может вернуться в места, где жили все эти призраки, пока не добьётся чего-нибудь значительного в своей жизни. Теперь он настроился на то, чтобы отправиться в Америку, – по примеру своего соотечественника Тадеуша Костюшко, о котором барон рассказывал столько захватывающих историй и который побывал там намного раньше. Павел Залесский называл Соединённые Штаты «Новым миром». Уже одно это название давало Владеку надежду на лучшее будущее и затем триумфальное возвращение в Польшу. Именно Павел Залесский нашёл для него деньги на документы для въезда в США. Это было непросто, поскольку их надо было начать оформлять не менее чем за год до отъезда. Владеку казалось, что вся Восточная Европа покидает насиженные места и пытается начать новую жизнь в Новом мире.
Наконец, весной 1921 года, Владек Коскевич покинул Константинополь и сел на пароход «Чёрная стрела», отправлявшийся на Эллис-Айленд в Нью-Йорке. В небольшом чемоданчике были все его пожитки и бумаги, которые ему оформил Павел Залесский.
Консул Польши проводил юношу на причал и крепко обнял. «С Богом, в добрый час, мой мальчик!»
Традиционный польский ответ вполне естественно выскочил откуда-то из глубин детства Владека: «С Богом оставайся!»
Поднявшись по трапу, Владек вспомнил своё ужасное путешествие из Одессы в Константинополь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140