Просто боюсь смерти. Вот если б можно было закрыть глаза и умереть…
– Так что же случилось в Хониуэлле? Почему у него изменились взгляды?
– Олаф понял, что они тоже люди, личности. Понял, что с ними творят. Еще ему что-то сообщил некто Уиллис, это вроде бы окончательно выбило его из колеи. Мне ничего не рассказывал. Просто объявил: «Если только это в моих силах, им не устроить Хрустальную ночь». С того дня он и начал вести записи. – Ева протянула руку за книгой, не глядя ни на нее, ни на Шона. Казалось, каждое слово причиняет ей боль. – Олаф был похож на ребенка. Он играл в какую-то игру, но правила вдруг изменились, и оказалось, что он играет уже в другую игру. Но все равно – в игру. А потом его убили.
Она закрыла глаза руками. Шон увидел, как в безмолвном крике открылся ее рот. Положил книгу в карман.
– Они пытались найти его записи?
Не убирая рук от лица, Ева кивнула.
– Дважды устраивали здесь обыск. Но искали машинописный экземпляр. Мысль о книге не пришла им в голову. Они только пролистали книги, как вы. Я это знаю, потому что положила между страницами ниточки. Эти ниточки исчезли.
– После того… как Олафа нашли, полиция вас допрашивала?
– Да. В присутствии Обри. Думаю, он сказал им, что Олаф застрелился из-за меня. Полицейские отнеслись к этому с пониманием, его поступок не одобрили. – Она достала носовой платок из рукава крестьянской блузки, вытерла лицо. – На допросе был еще кто-то из военной разведки – по крайней мере Обри так сказал, – некто майор Кэннон.
– Высокий худой мужчина с седыми волосами и маленькими, близко посаженными, очень светлыми голубыми глазами?
– Да, он. Вы его знаете? Он действительно?..
– Он мне известен под другой фамилией, не как майор Кэннон. Что ему было от вас нужно?
– Он сказал, что тут может быть затронут закон об охране государственных тайн. Если Олаф написал мемуары о Норвегии и о войне. Я была уверена, что Кэннону очень хотелось бы заполучить эту книгу. Олаф говорил, что в эту историю замешаны и полицейские, и люди из разведки, и такие, как Обри.
– Он был прав.
– А вы тоже имеете к ним отношение? – Казалось, она смотрела на него издалека – так смотрит самоубийца с вершины утеса, с карниза здания.
– Нет. Но если бы они увидели сейчас вас со мной…
– Я не могла больше жить в этом страхе, – сказала она. – В страхе за Олафа и за свою жизнь. Необходимо было что-то предпринять. Я часами сидела, смотрела на эту книгу, вспоминала, как он писал в ней, и все пыталась решить, что же я должна делать. Бог ты мой, речь ведь идет, конечно, не о долге девочки-скаута и не о гражданском долге. А о том, что я должна сделать в память о нем. – Она взглянула на Шона. – Вы защитите его имя?
– Не думаю, что это понадобится. Но я не забуду вашей просьбы.
– Вы чем-то похожи на него.
– Я надеюсь, что встречу в жизни такую женщину, как вы.
Ева ничего не сказала. Он же попытался представить себе, как мог бы защитить ее. Ему впору себя-то защитить…
– Вам есть у кого спрятаться?
– Со мной ничего не случится, – устало сказала Ева. – Я никому не открою дверь. Сколько времени пройдет, пока… вы закончите свои дела?
Шон подумал о майоре, о больнице. Врач сказал: «Может быть, он доживет до утра. Может быть, нет».
– Не знаю, – сказал он. – Вы могли бы… – А собственно, что она может сделать? Он попытался убедить себя, что не Ева интересует их, а только книга и то, что она ему рассказала. Шон представил себе, как они будут пытаться выяснить у нее, что она ему рассказала. И как Ева попробует «не открыть им дверь».
Он снова подошел к окну, посмотрел на улицу. Плоская крыша. Толстые водосточные трубы, проложенные в определенных местах под углом, чтобы уменьшить скорость падающей воды. Даже Ева сможет по ним спуститься.
– Вы не могли бы съездить по адресу, который я вам укажу? Отвезти книгу?
Она посмотрела на него, на окно. Ее рот чуть приоткрылся, лицо резко побледнело. Как будто то, что к ней обратились с просьбой, меняло суть дела, превращало все в нечто иное, нечто большее, чем собственное горе и страх.
– Я…
Снизу послышался приглушенный – все-таки несколько этажей – звонок. Шон открыл дверь квартиры, вышел на лестничную площадку, посмотрел в окно, выходящее на улицу. Но козырек крыши над подъездом скрывал звонившего. В двадцати метрах от дома на улице стояла машина. Там были и другие автомобили, но этот стоял против движения; на переднем сиденье виднелись две мужские фигуры.
Шон вернулся в комнату, запер дверь, как можно выше поднял нижнюю половину окна.
– Они на улице, – сказал он. – Ваша дверь их не остановит.
Ева медлила – Шон схватил ее за руку. Он думал, она будет сопротивляться, но Ева безропотно позволила подвести себя к окну. Шон сел на подоконник, помог ей перелезть через него. На какую-то долю секунды он почувствовал тепло ее тела – он крепко держал ее. В глазах Евы читался сильный испуг, лицо побелело, осунулось. Он крепко взял ее за запястья. Она перебросила ноги через подоконник и повисла на его руках, оказавшись на удивление тяжелой. От страха у нее перехватило дыхание. На лестничной площадке уже слышался звук шагов. Шон изогнулся, опуская ее все ниже, пока ноги Евы не оказались в нескольких сантиметрах от плоской крыши.
– Отпускаю, – прошептал он.
Ева попыталась вцепиться в него, но пальцы соскользнули, и ее рот открылся было в крике ужаса. Ручка входной двери повернулась, на дверь со всей силой надавили – дерево треснуло. Раздался женский крик:
– Да что же вы делаете?
– Заткнись! – резко оборвал крик мужской голос, и на дверь снова надавили.
Ева лежала на битумной крыше. Шон перекинул ноги через подоконник, секунду, чтобы не свалиться, балансировал на узком гранитном выступе, пытаясь левой рукой нащупать нижнюю часть рамы, а правой, прижатой бедром, держась за каменную стену. Наконец он поймал край скользящей оконной рамы, потянул ее, насколько мог, вниз, высвободил правую руку. На секунду ему показалось, что он повис в пустоте – окно закрылось, и Шон полетел вниз.
Он приземлился на ноги, потерял равновесие, чуть было не свалился во двор. Над головой его с треском вылетела входная дверь. Он подтолкнул Еву, снова схватил за запястья, практически перебросил через край крыши, обвив ее руками водосточную трубу.
– Обхватите трубу коленями.
Шон крепче прижал руки Евы к трубе и отпустил ее. До земли было метра четыре. Где-то в середине труба делала изгиб, прерывая прямое скольжение. Ева, крепко держась за трубу, вскрикнула и заскользила вниз. Она упала спиной на чахлый лавровый куст. Шон, перебирая руками, тоже спускался. Тут оконная рама над ними с треском распахнулась. Но труба шла под таким углом, что из комнаты никто не мог увидеть Шона. Он достиг земли, посмотрел на шевелившуюся Еву – она, кажется, вот-вот закричит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
– Так что же случилось в Хониуэлле? Почему у него изменились взгляды?
– Олаф понял, что они тоже люди, личности. Понял, что с ними творят. Еще ему что-то сообщил некто Уиллис, это вроде бы окончательно выбило его из колеи. Мне ничего не рассказывал. Просто объявил: «Если только это в моих силах, им не устроить Хрустальную ночь». С того дня он и начал вести записи. – Ева протянула руку за книгой, не глядя ни на нее, ни на Шона. Казалось, каждое слово причиняет ей боль. – Олаф был похож на ребенка. Он играл в какую-то игру, но правила вдруг изменились, и оказалось, что он играет уже в другую игру. Но все равно – в игру. А потом его убили.
Она закрыла глаза руками. Шон увидел, как в безмолвном крике открылся ее рот. Положил книгу в карман.
– Они пытались найти его записи?
Не убирая рук от лица, Ева кивнула.
– Дважды устраивали здесь обыск. Но искали машинописный экземпляр. Мысль о книге не пришла им в голову. Они только пролистали книги, как вы. Я это знаю, потому что положила между страницами ниточки. Эти ниточки исчезли.
– После того… как Олафа нашли, полиция вас допрашивала?
– Да. В присутствии Обри. Думаю, он сказал им, что Олаф застрелился из-за меня. Полицейские отнеслись к этому с пониманием, его поступок не одобрили. – Она достала носовой платок из рукава крестьянской блузки, вытерла лицо. – На допросе был еще кто-то из военной разведки – по крайней мере Обри так сказал, – некто майор Кэннон.
– Высокий худой мужчина с седыми волосами и маленькими, близко посаженными, очень светлыми голубыми глазами?
– Да, он. Вы его знаете? Он действительно?..
– Он мне известен под другой фамилией, не как майор Кэннон. Что ему было от вас нужно?
– Он сказал, что тут может быть затронут закон об охране государственных тайн. Если Олаф написал мемуары о Норвегии и о войне. Я была уверена, что Кэннону очень хотелось бы заполучить эту книгу. Олаф говорил, что в эту историю замешаны и полицейские, и люди из разведки, и такие, как Обри.
– Он был прав.
– А вы тоже имеете к ним отношение? – Казалось, она смотрела на него издалека – так смотрит самоубийца с вершины утеса, с карниза здания.
– Нет. Но если бы они увидели сейчас вас со мной…
– Я не могла больше жить в этом страхе, – сказала она. – В страхе за Олафа и за свою жизнь. Необходимо было что-то предпринять. Я часами сидела, смотрела на эту книгу, вспоминала, как он писал в ней, и все пыталась решить, что же я должна делать. Бог ты мой, речь ведь идет, конечно, не о долге девочки-скаута и не о гражданском долге. А о том, что я должна сделать в память о нем. – Она взглянула на Шона. – Вы защитите его имя?
– Не думаю, что это понадобится. Но я не забуду вашей просьбы.
– Вы чем-то похожи на него.
– Я надеюсь, что встречу в жизни такую женщину, как вы.
Ева ничего не сказала. Он же попытался представить себе, как мог бы защитить ее. Ему впору себя-то защитить…
– Вам есть у кого спрятаться?
– Со мной ничего не случится, – устало сказала Ева. – Я никому не открою дверь. Сколько времени пройдет, пока… вы закончите свои дела?
Шон подумал о майоре, о больнице. Врач сказал: «Может быть, он доживет до утра. Может быть, нет».
– Не знаю, – сказал он. – Вы могли бы… – А собственно, что она может сделать? Он попытался убедить себя, что не Ева интересует их, а только книга и то, что она ему рассказала. Шон представил себе, как они будут пытаться выяснить у нее, что она ему рассказала. И как Ева попробует «не открыть им дверь».
Он снова подошел к окну, посмотрел на улицу. Плоская крыша. Толстые водосточные трубы, проложенные в определенных местах под углом, чтобы уменьшить скорость падающей воды. Даже Ева сможет по ним спуститься.
– Вы не могли бы съездить по адресу, который я вам укажу? Отвезти книгу?
Она посмотрела на него, на окно. Ее рот чуть приоткрылся, лицо резко побледнело. Как будто то, что к ней обратились с просьбой, меняло суть дела, превращало все в нечто иное, нечто большее, чем собственное горе и страх.
– Я…
Снизу послышался приглушенный – все-таки несколько этажей – звонок. Шон открыл дверь квартиры, вышел на лестничную площадку, посмотрел в окно, выходящее на улицу. Но козырек крыши над подъездом скрывал звонившего. В двадцати метрах от дома на улице стояла машина. Там были и другие автомобили, но этот стоял против движения; на переднем сиденье виднелись две мужские фигуры.
Шон вернулся в комнату, запер дверь, как можно выше поднял нижнюю половину окна.
– Они на улице, – сказал он. – Ваша дверь их не остановит.
Ева медлила – Шон схватил ее за руку. Он думал, она будет сопротивляться, но Ева безропотно позволила подвести себя к окну. Шон сел на подоконник, помог ей перелезть через него. На какую-то долю секунды он почувствовал тепло ее тела – он крепко держал ее. В глазах Евы читался сильный испуг, лицо побелело, осунулось. Он крепко взял ее за запястья. Она перебросила ноги через подоконник и повисла на его руках, оказавшись на удивление тяжелой. От страха у нее перехватило дыхание. На лестничной площадке уже слышался звук шагов. Шон изогнулся, опуская ее все ниже, пока ноги Евы не оказались в нескольких сантиметрах от плоской крыши.
– Отпускаю, – прошептал он.
Ева попыталась вцепиться в него, но пальцы соскользнули, и ее рот открылся было в крике ужаса. Ручка входной двери повернулась, на дверь со всей силой надавили – дерево треснуло. Раздался женский крик:
– Да что же вы делаете?
– Заткнись! – резко оборвал крик мужской голос, и на дверь снова надавили.
Ева лежала на битумной крыше. Шон перекинул ноги через подоконник, секунду, чтобы не свалиться, балансировал на узком гранитном выступе, пытаясь левой рукой нащупать нижнюю часть рамы, а правой, прижатой бедром, держась за каменную стену. Наконец он поймал край скользящей оконной рамы, потянул ее, насколько мог, вниз, высвободил правую руку. На секунду ему показалось, что он повис в пустоте – окно закрылось, и Шон полетел вниз.
Он приземлился на ноги, потерял равновесие, чуть было не свалился во двор. Над головой его с треском вылетела входная дверь. Он подтолкнул Еву, снова схватил за запястья, практически перебросил через край крыши, обвив ее руками водосточную трубу.
– Обхватите трубу коленями.
Шон крепче прижал руки Евы к трубе и отпустил ее. До земли было метра четыре. Где-то в середине труба делала изгиб, прерывая прямое скольжение. Ева, крепко держась за трубу, вскрикнула и заскользила вниз. Она упала спиной на чахлый лавровый куст. Шон, перебирая руками, тоже спускался. Тут оконная рама над ними с треском распахнулась. Но труба шла под таким углом, что из комнаты никто не мог увидеть Шона. Он достиг земли, посмотрел на шевелившуюся Еву – она, кажется, вот-вот закричит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55