— А мужчина в розовой рубахе?
Он обалдело посмотрел на меня.
— Вы о чем?
— Я чуть не порвал ему рубаху. Он был на заднем сиденье. У него сломана шея и еще татуировка на груди.
Он покачал головой и закурил.
— Одно из двух: либо вы — талантливый сочинитель, либо знаете то, чего больше никто не знает.
— Вы хотите сказать, что я лгу?
— Я не в слова пришел сюда играть, мистер Робишо.
— А мне кажется, вы именно за этим и явились.
— Как вы и догадались, я и вправду кое-что про вас узнал, перед тем как прийти сюда. Кое-что весьма интересное.
— Что же именно?
— На вашей совести — три человеческих жизни. Один из этих троих был важным свидетелем и находился под охраной. Согласитесь, уже кое-что. Вы что, хотите, чтобы я явился с ордером?
— Не думаю, чтобы мне захотелось встречаться с вами еще раз. Вы не там копаете, приятель. Ваши ребята нарыли кое-что, а вам не сказали.
Я увидел, как мрачнеет его взгляд.
— Это не ваше дело, — сказал он.
— Я вам вот чего не сказал. Вчера вечером мне позвонили из полиции Нового Орлеана. Я сообщил им, что на борту было четверо. Вы еще скажите, что я не умею считать.
— Мы сами знаем, что делать. Ваше дело — рассказать все, что знаете, и мы с вами поладим.
— Думаю, вы слишком долго имели дело с нелегалами. Полагаю, вам стоит хоть иногда думать, что говорите.
Он бросил сигарету на землю, раздавил ее носком своего ботинка и улыбнулся, садясь в машину. Солнечный луч упал на его лицо.
— Что ж, большое вам спасибо. Всегда приятно слышать, что ты на правильном пути.
— И еще. Когда вы заезжали, вы обрызгали людей. Так что выезжайте аккуратнее.
— Как скажете. — Он улыбнулся и медленно развернул автомобиль.
Браво, Робишо, подумал я. Всегда приятно сунуть палку в осиное гнездо. Ну а что прикажете делать в подобных случаях? В сущности, большинство федералов — неплохие ребята. Единственное, чего им не хватает, — это воображения, им удобно действовать в рамках оговоренных правил, и приказы у них не обсуждаются. Но стоит напороться на «не самых лучших» и, не дай бог, они смекнут, что ты их боишься, — живьем шкуру спустят.
Я пришел на станцию, добавил льда в пиво и коктейли, выбросил из садка с приманкой дохлых червей, разжег огонь в разбитой нефтяной бочке на заднем дворе, служившей мне жаровней, смазал маслом и специями двадцать пять фунтов курятины и свиных котлет, которые планировал зажарить и распродать в обед; наконец налил себе «Доктора Пеппера», добавил колотый лед, мяту и пару вишенок и уселся со стаканом в руке за столик под навесом. На том берегу залива несколько черных ловили удочками рыбу в тени кипариса. На их головах красовались соломенные шляпы; они сидели в ряд на деревянных табуретах, неподвижно держа в руках тростниковые удочки. Никак не могу взять в толк: почему негры всегда рыбачат, сбившись в кучу, и не покидают насиженного места, даже если рыба не клюет, но уж если один негр ничего не поймает, то не поймает больше никто. Внезапно один из пробковых поплавков задергался, затем заскользил вдоль плоских листьев водяных лилий и резко ушел в глубину; маленький мальчик резко потянул удилище вверх и вытащил гигантскую рыбу-солнечника; ее брюхо и плавники так и полыхали огнем. Ребенок ухватил рыбу одной рукой, а другой вытащил из ее рта крючок, запустил руку в воду и достал сплетенный из ивовых прутьев садок, в котором уже трепыхались голубой тунец и пучеглазый окунь.
Но даже эта сценка, на пару минут вернувшая мне юность, не смогла заставить меня забыть уродливый шрам черного дыма на голубом лике небосвода и женщину, почти захлебнувшуюся водой и бензином, но продолжавшую держать свое дитя у спасительного мешка с кислородом.
В тот же день я съездил в Нью-Иберия и купил местную газету. В ней сообщалось, что на борту потерпевшего крушение самолета были обнаружены тела троих человек, в том числе католического священника. Источником информации назывался полицейский участок округа Сент-Мэри. Это могло означать одно из двух: либо ребятам из участка сообщили лишь о троих погибших, либо только три тела были доставлены в кабинет коронера.
Следующее утро выдалось жарким и солнечным; моя лодка вновь миновала Южный пролив. Я бросил якорь в беспокойные волны, надел ласты, закрепил баллон с воздухом, предусмотрительно наполненный накануне, нацепил пояс, перевалился за борт и, окруженный тучей пузырьков, начал погружаться на глубину, туда, где на краю впадины лежал самолет. От дождя вода приобрела мутновато-зеленый цвет, но сквозь маску я видел отчетливо на расстоянии фута. Я проник внутрь через хвостовую часть и стал пробираться к кабине. Дыра, из которой в тот роковой день валил черный дым, зияла заостренными иззубренными краями; их загнуло вперед, как артиллерийский снаряд выворачивает поверхность стальной брони.
Дверцы кабины были открыты, все, что было в ней, подняли на поверхность. Все, да не все. На придонных волнах колыхалась рваная розовая рубаха. Она зацепилась за гвоздь в полу. Я отодрал ее от пола, скатал в комок и стал подниматься на поверхность, где маячил желтовато-зеленый свет.
Я давно научился ценить маленькие подарки судьбы и не терять их попусту. Очутившись на борту, я развесил рубаху для просушки на рыболовных крючках. Горячий ветер мигом высушил ее, от соленой воды ткань стала жесткой на ощупь.
Я достал из ящика с инструментами пластиковый пакет, отнес рубаху в рулевую рубку, где не было ветра, и стал отпарывать карманы острым, как лезвие бритвы, ножом фирмы «Пума». Я извлек огрызок карандаша, табачные крошки, раскисшие спички, маленькую расческу, пачку корпии и, наконец, соломинку для коктейля.
Деревянную соломинку для коктейля, завернутую в тонкую бумагу. На ней наверняка было что-то написано: на бумаге алело чернильное пятно, как след от губной помады.
Глава 2
Было уже за полдень, когда я припарковал пикап на Декатюр-стрит близ Джексон-сквер. Перекусив кофе и оладьями в «Кафе дю Монд», я пешком дошел до скверика и уселся на кованую скамейку под тенью бананового дерева неподалеку от собора Св. Людовика. Я надеялся встретиться с девушкой, которая, как предполагалось, будет сегодня вечером в баре «Улыбка Джека», однако было еще рано, и мне пришлось сидеть тут и наблюдать, как играют на гитарах негры-музыканты, а художники на улице Пиратов рисуют портреты туристов. Мне всегда нравился Французский квартал. Большинство жителей Нового Орлеана полагали, что он кишмя кишит пьяницами, наркоманами, уличными проститутками, мошенниками и извращенцами. Так оно, по сути, и есть, но мне все равно. Квартал всегда таким был. Тут орудовал сам Жан Лафит со своими головорезами и Джим Боуи торговал рабами и резал людей своим знаменитым ножом. Вообще-то, подозреваю, что вся эта пьянь, уличные девки, грабители и сутенеры имеют больше прав жить здесь, чем все остальные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71