Видимо, ребята соскучились по Москве и радовались скорому возвращению.
В самом конце обеда, когда мы допивали чай, мутный от сгущенного молока, Маринов спросил:
– Так что понятно, Гриша?
И тут началась конференция. Пять докладчиков прошли перед Мариновым. Левушка вновь получил похвалы, а Николай попреки… Я говорил последним. Когда, я кончил, Маринов сказал:
– Мысли у тебя интересные, Гриша, но это опять догадки. К моим догадкам о нефти на ступенях ты присоединил свою догадку о железной руде. Но догадок и так много. У нас цель иная – мы приехали сюда за вескими доказательствами. Обещали нефть и нашли ее – вот что было бы убедительно. Ты полагаешь, что базальт прорвал купол и уничтожил месторождение. Нет, необязательно. Мог уничтожить, а мог и закупорить, сохранить нефть в глубине. Ты говоришь, что нефти все равно нет, потому что нет нефтенепроницаемой крыши. Но глинистые пласты могут быть и глубже, не на самой поверхности. Видимо, все неясно тут. Надо идти дальше, подниматься к истоку реки – к Топозеру.
Студенты помрачнели. Они так надеялись, что Маринов примет нашу работу, проверит два – три обнажения и даст команду сворачиваться.
– Поздновато, конечно, – продолжал Маринов, размышляя вслух. – Но есть хорошее правило: намеченный маршрут доводи до конца. В пути всегда кажется, что дальше идти незачем. И усталость обязательно голосует за возвращение. Возможно, впереди нет ничего нового, но позади нового нет наверняка. Явных доказательств мы не нашли. Нет, надо идти вперед. Не всем, конечно. Мне… и еще одному.
– Меня возьмите! – заговорил Левушка.
Глеб возразил:
– Я сильнее. Пожалуй, от меня больше толку будет.
Я тоже выставил свою кандидатуру.
Ирина ничего не сказала, только смотрела просительно. Николай промолчал.
– Гришу возьму, – решил Маринов. – У него собственные мнения. Спорить будем дорогой. А ты, Ира, забирай молодежь и спускайся в Усть-Лосьву. И не ждите нас до последнего парохода, а то застрянете на зиму.
3
Проводники тоже отправлялись по домам. Поэтому Маринов вынул записную книжку и начал выспрашивать у Лариона приметы пути. Ларион ходил на Топозеро лет десять назад, но без запинки называл всякие серые камни, белые камни, раздвоенные сосны и прочее. Мы с Ириной разделили жалкие остатки припасов: им поменьше, нам с Мариновым побольше. Досталось нам полкило сахару, мешочек соли, две банки со сгущенным молоком, три коробки спичек. Спички мы уложили в бутылочки и залили пробки парафином, чтобы не промокли. Плохо, что кончилась мука. Ирина в последний раз спекла лепешки. Я взял себе две штуки. Были еще патроны, но не очень много. Зато в изобилии имелся перец. Ирина не любила его и спрятала в самый низ.
Надо было еще осмотреть шитик, посоветоваться с проводниками о конопатке, починить обувь. Уже стемнело, когда мы разошлись по палаткам. Последней ушла Ирина, пожелав мне спокойной ночи.
И тут мне пришло в голову, что на этот раз мы расстаемся всерьез. Совместная жизнь кончилась. И работать будем врозь: она – в институте с Мариновым, а я еще неизвестно где. Изредка я буду звонить по телефону и слышать: «Да-да, Гриша, надо бы встретиться. Месяца через полтора я буду посвободнее».
– Ира! – окликнул я. – Подожди, поговорим.
Ирина обернулась. Странные глаза были у нее, озаренные изнутри и мерцающие. Я поглядел пристально, она опустила веки. Опять добиваться «да» или «нет»? Не вижу смысла. К чему спрашивать? Ведь каждый из нас знает, как относится к нему любимая девушка. Я и сам могу ответить за Ирину: «Да, Гриша, ты симпатичный малый. Я уважаю тебя в отличие от Николая. С тобой интереснее, чем с немногословным Глебом. Ты даже чуточку нравишься мне. Впрочем, Маринов нравится мне гораздо больше, а Толю я любила сильнее». Как это понимать? Пожалуй, больше похоже на «нет».
– Простимся, Ира, – сказал я. – Я потерпел поражение, ничего не вышло у меня с любовью. Но все равно, я не жалею. Мне было радостно четыре месяца подряд. Ты говорила с Левушкой о сланцах, углах наклона, брахиоподах, а я слышал твой голос, и у меня теплела душа. Ты сидела на лодке, всматриваясь в пласты, и твой профиль плыл передо мной от Усть-Лосьвы до Ларькина. Так мне и запомнится Лосьва – река, где на каждой скале профиль Ирины. Нет, я не завидую твоему спокойствию! Ты живешь беднее, чем я. Ты просто работаешь, просто ложишься спать и встаешь, а я работаю с Ириной; засыпая, вспоминаю ее слова; проснувшись, думаю: «Сейчас я увижу ее». Дни мои наполнены радостным волнением. И спасибо тебе за это, хотя ты меня и не любишь! Вот и все, что я хотел сказать тебе на прощание. Тема исчерпана! Счастливого пути!
– Но мы увидимся еще много раз в Москве…
– Ах, Ира, Москва – великая разлучница! Там всегда не хватает времени на прежних друзей. А я не люблю навязываться, выпрашивать полчасика. Никогда не мог понять людей прошлого века, которые на коленях выманивали любовь… Да если бы девушка согласилась любить меня из жалости, я бы плюнул на нее и ушел. Я, Ира, человек прямой и невежливый…
– На самом деле ты лучше, чем говоришь о себе, – прервала Ирина. – Спокойной ночи, невежливый!..
Так мы распростились.
4
А на утро был дождь и труд, утомительная монотонная работа с шестом.
В верховьях Лосьвы грести совсем нельзя: у берега весла задевают за дно, в середине – слишком быстрое течение, приходилось идти на шестах. На первый взгляд шест – нехитрое орудие, но для нехитрых орудий тоже нужен навык. Лодку надо вести как можно ближе к берегу, потому что только на мелком месте как следует упираешься шестом в дно, и потому что течение здесь медленнее. Толкаться надо одновременно, плавно и сильно.
Мы оба стояли во весь рост: я на носу, Маринов на корме. Я обязан был следить за руслом и отводить шитик от камней. Маринов тоже толкал лодку, но не вперед, а чуть наискось, иначе корма заворачивала к берегу и норовила сесть на камни.
С непривычки мне никак не удавалось правильно вести лодку. И при каждом неудачном толчке шитик, как здесь говорят, «поперечил», то есть становился поперек течения и грозил опрокинуться. Я усердно старался толкнуться как можно точнее. От лишнего напряжения уставали ноги, спина, плечи и особенно больная рука. Все труднее было снова и снова повторять монотонные жесты: вскидывать шест, упираться в дно, толкать, распрямляться, вскидывать шест.
От раненой руки боль ползла в плечо, через лопатку в поясницу. Тело потеряло гибкость, колени стали деревянными, гнулись с трудом. Плыли, плыли перед глазами окатанные камешки под журчащими струями. Я совершал ошибки все чаще. Никак не удавалось мне следить и за дном и за своими руками. Но я крепился, не хотел просить пощады у Маринова. Только изредка поглядывал вперед, надеясь, что появится интересное обнажение и волей-неволей надо будет остановиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69