Пусть чемодан с посудой будет красный, рыболовный – голубой, фото-письменный – черный…
И наши чемоданы заиграли всеми цветами радуги. Позже это вызывало смех на вокзалах, но в тайге сэкономило нам много минут. Мы твердо помнили, что синий чемодан должен лежать на дне лодки, желтый – на нем, а красный – на носу, и его надо тащить к костру в первую очередь.
Отъезд приближался, а работы не убавлялось. У нас уже были билеты: кусочки картона с надписью «Москва – Югра». И я частенько поглядывал на них для бодрости, а то не верилось, что мы сумеем уехать.
Глеб сдавал общую геологию, Левушка – химию. Меня задерживал военкомат, никак не кончал оформление. Карты еще не прибыли, обещают тридцатого. Николай провалился по петрографии, должен пересдавать тридцать первого утром.
Мы уже выносили багаж на крыльцо, когда он прибежал, запыхавшись, и, ликуя, объявил: «Тройка!» Некогда было стыдить или сочувствовать. Я тут же послал его за грузовым такси. Мы прибыли на товарную станцию без пяти пять. Кладовщик сказал: вещи надо обшить, иначе он не примет.
До отхода поезда оставалось слишком мало времени, чтобы достать холст и обшить тринадцать мест. Я побежал к начальнику вокзала, получил разрешение взять весь багаж в вагон. Мы выстроили нашу радугу в зале ожидания. Пришла Ирина. Где билеты? У Маринова. Он еще не вернулся от шефа. Но ведь посадка начнется с минуты на минуту. Что же делать? Все равно без Маринова ехать нельзя.
Мы сидим на чемоданах: Ирина на желтом, я на голубом – и мучительно вспоминаем, что забыто. Кольца для бечевы? Нет, кольца уложили. Клещи тоже положили – это я хорошо помню. А не забыл ли я документы?
Я отчетливо вспоминаю, что вчера, когда я снимал пиджак, бумажник выпал у меня из кармана. Я поднял его и положил на стол. Наверное, он там и лежит. И я в своем воображении вижу комнату, письменный стол у окна. И вот входит Катя, смотрит на стол. «Что это? Кажется, Гриша оставил», – говорит она.
Торопливо шарю по карманам, в голове мысль: «Если забыл, ехать все равно поздно. Туда и обратно за час не успеешь».
Ага, вот они: в переднем кармане. Облегченно вздыхаю. В это время Левушка хватается за полевую сумку и что-то взволнованно ищет.
Посадка уже началась. В раскрытую дверь на перрон текут чемоданы, узлы, вещевые мешки, рюкзаки и баулы. Где же Маринов? А, наконец-то! Идет к нам, шагая через чужие пожитки. И на лице у него широченная улыбка.
– Кажется, едем, ребята, а?
Действительно, кажется, едем. Все остальное уже пустяки. Правда, проводник не пускает нас в вагон, говорит – слишком много вещей. У нас есть разрешение, а он ссылается на закон! Но рядом дежурный в красной шапке.
– Товарищ дежурный, помогите! Важная экспедиция…
Едем со всеми удобствами. У нас отдельное купе на 6 человек. Между полками можно сложить пока наше разноцветное хозяйство, кульки на столик, ружье в сетку. Окно открыто. Все свои, никто не боится сквозняков.
Сразу в купе врывается разноголосица: пыхтение паровоза, грохот багажных тележек, крики уезжающих и провожающих. У нашего окна целый кружок. Вокруг Николая и Глеба – девушки из общежития. Они заглядывают через окно в вагон, и на лицах у них откровенная зависть. Левушку провожают отец и мать. Отец сурово молчит, хмурится, так же как Левушка, и делает вид, что он совершенно спокоен. Мать вытирает глаза уголком платка и, всхлипывая, говорит Маринову:
– Извините, товарищ начальник, ведь он у нас один. Вы ему прикажите, чтобы одевался тепло. А то ведь молодо-зелено, щегольства ради пойдет грудь нараспашку, глядь, и прохватит. Еще велите, пусть пишет чаще. Ведь нам же беспокойно. В такую даль отпустили.
Отец тихонько одергивает ее.
– Довольно, мать, – говорит он баском, – взрослый человек, а ты оплакиваешь. Понимать надо – профессия такая! Не век у твоей юбки сидеть.
Левушка краснеет и сопит. Я снисходительно улыбаюсь, но вскоре наступает моя очередь. В вагоне появляется Катя. У нее почти благообразный вид: форменное платье, белый передник, на макушке бант, и только косы торчат, как рожки проказливого чертенка.
– Ах, как чудесно у вас! – восклицает она. – Я бы тоже поехала. Почему ты не возьмешь меня с собой, Гриша? Я обязательно буду геологом, это уже решено… А это тебе, – добавляет она и кладет на полку огромный пакет.
– Катя, что это, зачем?
– Это тебе на дорогу. Холодные котлетки, пироги, я сама пекла. Баночка варенья. Я знаю, что ты любишь вишневое. (Кажется, я тоже начинаю краснеть.) А это носовые платки. Здесь целая дюжина, тебе на все лето хватит. Но только не забывай менять. Ирина Осиповна, я попрошу вас, вы напоминайте Грише, а то он такой – сунет в карман и будет носить все лето, а потом отстирать нельзя.
– Катя, замолчи сейчас же, скверная девчонка!
– Пирогов много, – продолжает Катя, не смущаясь, – ты все не съешь, угости Ирину Осиповну. И товарищей тоже.
Кажется, все провожающие рассчитывают на товарищей. Столик у окна и полки завалены угощением. Каждый из нас получает запас на шестерых. Съесть этот ворох без риска для здоровья немыслимо.
– Провожающие, прошу очистить вагон!
Почему-то в последнюю минуту вспоминается самое важное. Все кричат наперебой, посылая последние напутствия. Но Катя моя молчит, задорные косички ее поникли. В руке она держит носовой платок, тринадцатый по счету. И только тут я вспоминаю, что она еще девочка-школьница, а бабушка стара и больна. Может быть, не следовало оставлять их в этом году.
– Не горюй, Катя, я привезу тебе живого медвежонка.
Катя оживляется.
– Только не очень большого, – просит она.
Звонко лязгает станционный колокол. Все вздрагивают.
– Прощайте, не забывайте, пишите!..
Легкий толчок. Плывет перрон, ярко освещенные желтые окна, руки, машущие платками, деревянный настил, бухающие вагоны.
Сразу же за вокзалом ночь. Ветер качает фонари, и тени скользят по шпалам. Уходят во тьму водокачки, стрелки, горы шлака и угля, склады, поворотные круги, кладбище ржавых паровозов. Я усаживаюсь поудобнее и чувствую себя удовлетворенным и счастливым.
Кажется, едем. Ну конечно, едем! В самом деле едем!
Едем в тайгу за вескими доказательствами. Как ни странно, мы всё собираемся доказывать. Ребята доказывают, что из них получатся геологи и не зря мы выбрали их троих. Я хочу доказать Ирине, что лучшего спутника в жизни ей не найти. А Маринов доказывает, что теория его верна, что директор института не зря рискнул, а остальные нападали на него напрасно. Вопрос поставлен, ответ осенью.
Кто из нас вернется с доказательством, а кто с грустно поникшей головой, жалуясь, что в жизни у него не сошлось с ответом?
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Ночь.
Размашисто двигая «локтями», как бегун-марафонец, по темным полям бежит поджарый паровоз. Перед ним тьма, не городской серовато-желтый полусвет, а глухая, черная стена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
И наши чемоданы заиграли всеми цветами радуги. Позже это вызывало смех на вокзалах, но в тайге сэкономило нам много минут. Мы твердо помнили, что синий чемодан должен лежать на дне лодки, желтый – на нем, а красный – на носу, и его надо тащить к костру в первую очередь.
Отъезд приближался, а работы не убавлялось. У нас уже были билеты: кусочки картона с надписью «Москва – Югра». И я частенько поглядывал на них для бодрости, а то не верилось, что мы сумеем уехать.
Глеб сдавал общую геологию, Левушка – химию. Меня задерживал военкомат, никак не кончал оформление. Карты еще не прибыли, обещают тридцатого. Николай провалился по петрографии, должен пересдавать тридцать первого утром.
Мы уже выносили багаж на крыльцо, когда он прибежал, запыхавшись, и, ликуя, объявил: «Тройка!» Некогда было стыдить или сочувствовать. Я тут же послал его за грузовым такси. Мы прибыли на товарную станцию без пяти пять. Кладовщик сказал: вещи надо обшить, иначе он не примет.
До отхода поезда оставалось слишком мало времени, чтобы достать холст и обшить тринадцать мест. Я побежал к начальнику вокзала, получил разрешение взять весь багаж в вагон. Мы выстроили нашу радугу в зале ожидания. Пришла Ирина. Где билеты? У Маринова. Он еще не вернулся от шефа. Но ведь посадка начнется с минуты на минуту. Что же делать? Все равно без Маринова ехать нельзя.
Мы сидим на чемоданах: Ирина на желтом, я на голубом – и мучительно вспоминаем, что забыто. Кольца для бечевы? Нет, кольца уложили. Клещи тоже положили – это я хорошо помню. А не забыл ли я документы?
Я отчетливо вспоминаю, что вчера, когда я снимал пиджак, бумажник выпал у меня из кармана. Я поднял его и положил на стол. Наверное, он там и лежит. И я в своем воображении вижу комнату, письменный стол у окна. И вот входит Катя, смотрит на стол. «Что это? Кажется, Гриша оставил», – говорит она.
Торопливо шарю по карманам, в голове мысль: «Если забыл, ехать все равно поздно. Туда и обратно за час не успеешь».
Ага, вот они: в переднем кармане. Облегченно вздыхаю. В это время Левушка хватается за полевую сумку и что-то взволнованно ищет.
Посадка уже началась. В раскрытую дверь на перрон текут чемоданы, узлы, вещевые мешки, рюкзаки и баулы. Где же Маринов? А, наконец-то! Идет к нам, шагая через чужие пожитки. И на лице у него широченная улыбка.
– Кажется, едем, ребята, а?
Действительно, кажется, едем. Все остальное уже пустяки. Правда, проводник не пускает нас в вагон, говорит – слишком много вещей. У нас есть разрешение, а он ссылается на закон! Но рядом дежурный в красной шапке.
– Товарищ дежурный, помогите! Важная экспедиция…
Едем со всеми удобствами. У нас отдельное купе на 6 человек. Между полками можно сложить пока наше разноцветное хозяйство, кульки на столик, ружье в сетку. Окно открыто. Все свои, никто не боится сквозняков.
Сразу в купе врывается разноголосица: пыхтение паровоза, грохот багажных тележек, крики уезжающих и провожающих. У нашего окна целый кружок. Вокруг Николая и Глеба – девушки из общежития. Они заглядывают через окно в вагон, и на лицах у них откровенная зависть. Левушку провожают отец и мать. Отец сурово молчит, хмурится, так же как Левушка, и делает вид, что он совершенно спокоен. Мать вытирает глаза уголком платка и, всхлипывая, говорит Маринову:
– Извините, товарищ начальник, ведь он у нас один. Вы ему прикажите, чтобы одевался тепло. А то ведь молодо-зелено, щегольства ради пойдет грудь нараспашку, глядь, и прохватит. Еще велите, пусть пишет чаще. Ведь нам же беспокойно. В такую даль отпустили.
Отец тихонько одергивает ее.
– Довольно, мать, – говорит он баском, – взрослый человек, а ты оплакиваешь. Понимать надо – профессия такая! Не век у твоей юбки сидеть.
Левушка краснеет и сопит. Я снисходительно улыбаюсь, но вскоре наступает моя очередь. В вагоне появляется Катя. У нее почти благообразный вид: форменное платье, белый передник, на макушке бант, и только косы торчат, как рожки проказливого чертенка.
– Ах, как чудесно у вас! – восклицает она. – Я бы тоже поехала. Почему ты не возьмешь меня с собой, Гриша? Я обязательно буду геологом, это уже решено… А это тебе, – добавляет она и кладет на полку огромный пакет.
– Катя, что это, зачем?
– Это тебе на дорогу. Холодные котлетки, пироги, я сама пекла. Баночка варенья. Я знаю, что ты любишь вишневое. (Кажется, я тоже начинаю краснеть.) А это носовые платки. Здесь целая дюжина, тебе на все лето хватит. Но только не забывай менять. Ирина Осиповна, я попрошу вас, вы напоминайте Грише, а то он такой – сунет в карман и будет носить все лето, а потом отстирать нельзя.
– Катя, замолчи сейчас же, скверная девчонка!
– Пирогов много, – продолжает Катя, не смущаясь, – ты все не съешь, угости Ирину Осиповну. И товарищей тоже.
Кажется, все провожающие рассчитывают на товарищей. Столик у окна и полки завалены угощением. Каждый из нас получает запас на шестерых. Съесть этот ворох без риска для здоровья немыслимо.
– Провожающие, прошу очистить вагон!
Почему-то в последнюю минуту вспоминается самое важное. Все кричат наперебой, посылая последние напутствия. Но Катя моя молчит, задорные косички ее поникли. В руке она держит носовой платок, тринадцатый по счету. И только тут я вспоминаю, что она еще девочка-школьница, а бабушка стара и больна. Может быть, не следовало оставлять их в этом году.
– Не горюй, Катя, я привезу тебе живого медвежонка.
Катя оживляется.
– Только не очень большого, – просит она.
Звонко лязгает станционный колокол. Все вздрагивают.
– Прощайте, не забывайте, пишите!..
Легкий толчок. Плывет перрон, ярко освещенные желтые окна, руки, машущие платками, деревянный настил, бухающие вагоны.
Сразу же за вокзалом ночь. Ветер качает фонари, и тени скользят по шпалам. Уходят во тьму водокачки, стрелки, горы шлака и угля, склады, поворотные круги, кладбище ржавых паровозов. Я усаживаюсь поудобнее и чувствую себя удовлетворенным и счастливым.
Кажется, едем. Ну конечно, едем! В самом деле едем!
Едем в тайгу за вескими доказательствами. Как ни странно, мы всё собираемся доказывать. Ребята доказывают, что из них получатся геологи и не зря мы выбрали их троих. Я хочу доказать Ирине, что лучшего спутника в жизни ей не найти. А Маринов доказывает, что теория его верна, что директор института не зря рискнул, а остальные нападали на него напрасно. Вопрос поставлен, ответ осенью.
Кто из нас вернется с доказательством, а кто с грустно поникшей головой, жалуясь, что в жизни у него не сошлось с ответом?
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Ночь.
Размашисто двигая «локтями», как бегун-марафонец, по темным полям бежит поджарый паровоз. Перед ним тьма, не городской серовато-желтый полусвет, а глухая, черная стена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69