Однажды меня потянуло туда. Моя комната оказалась также занятой под склад. Я с трудом протиснулся в нее и прошел в среднюю комнату с бассейном. Она стояла пустой, так как складывать ящики и мешки в яму не рисковали, дорожка же вдоль стены была слишком узкой. Я постоял несколько минут в этом мрачном месте, где грек-отравитель чуть было не поплатился жизнью и где до этого пролилась кровь старика сторожа.
Я спустился в яму и обрадовался прохладе. Все так же еле слышно журчал источник, вода лилась тонкой струйкой среди мраморных плиток. После убийственной суши и жары я особенно остро воспринимал прохладу и уединенность этого места. Все казалось выдержанным в спокойных тонах: и серые стены, и полутьма, и тусклый белый мрамор — все успокаивало нервы и способствовало отдыху.
Да, где этот грек? Как мерно и стремительно уносил верблюд свою живую и нелегкую ношу. Впрочем, говорят, верблюд может легко нести тридцать пудов груза, в этих же двоих вряд ли было более десяти. Погонщик был мал и очень худ. Что он за человек? И как необычайно, что у него синие глаза, как у многих наших северян — олончан или новгородцев.
Внезапно я замер. Вся картина открылась передо мной. Боже мой, это был переодетый европеец, может быть, англичанин! И грек, с его неправдоподобным выговором, то кавказским, то каким-то заученным и во всяком случае не русским, с гармонично развитым торсом — такой бывает только у людей интенсивного физического труда или у спортсменов. Сразу вспомнились письма на английском языке и Юлины фунты стерлингов. Так это было английское шпионское гнездо тех самых англичан, которые интервенциями, помощью белогвардейским правительствам, кровью и золотом, интригами и заговорами делают все, чтобы задушить молодое Советское государство. И мы — Паша, другие, я — дали этим птицам улететь. Они отравили свою сообщницу Юлю, чтобы она не выдала их секретов, и бежали. Мы сорвали их работу здесь, но они, без сомнения, начнут ее в нашей стране в другом месте. Мы должны их накрыть! Но как? Паша говорил, что их, может быть, перехватят по дороге. Ну да, это его, их дело. Меня не спрашивают. Я только переводчик, которому ничего не положено знать. Мне было обидно и стыдно. Если бы отец мог знать, какую жалкую роль я здесь играю: псевдоученый секретарь, липовый спец. Я заскрипел зубами, как от физической боли. Но и я не буду сидеть сложа руки. Я хотел раньше, никого не спрашивая, сам добиться поездки в Индию. Я и теперь сделаю один, сам, все, что нужно. Английская шпионская организация пока упущена. Может быть, если бы мне доверяли, я не дал бы ей уйти. Но ведь под боком другая заноза в теле — белогвардейская банда в тугаях и изменники у нас в лагере. Это тоже случай, и это снова — долг. Я не уйду от долга и не упущу случая. Я должен здесь оправдать себя, как хотел оправдать себя в задуманной поездке в Индию. И тогда все увидят, что я не липовый спец, не пришелец, а плоть от плоти и кровь от крови революции, что я готов отдать ей свои силы, мозг, свою жизнь.
Подсчитать ресурсы или козыри в моих руках было несложным делом. Они и без того отчетливо видны. Я не имею права целиком полагаться на Пашу и тех, кто за ним. Ведь благодаря их медлительности и промашке с конвоем и были упущены все возможности в связи с этим делом. Подумать только: держать в руках английскую шпионскую организацию и дать ей проскочить между пальцев.
На кого же, на что же я могу безусловно рассчитывать? И у меня в ту минуту совершенно инстинктивно, где-то в глубине сложилось давно уже созревшее убеждение, что на моей стороне кишлак и что надо держать курс на него. Как они беспощадно и быстро разделались со своим врагом тогда в тугаях. И еще, конечно, Рустам.
И потом все же нет сомнения: в критический момент Паша меня поддержит.

2
Я решил начинать. В тот же вечер под видом поездки в город за книгами я отправился с Рустамом в кишлак. Мы ехали кружным путем, чтобы в лагере не видели, как мы свернем к кишлаку, и поспели туда очень поздно. Несмотря на это, прием был по-прежнему сердечным, будто жители кишлака были чем-то мне навек обязаны.
Мы сели в кружок, и после угощения я завел речь с Хассаном и его друзьями о том, что офицерское гнездо долее терпеть нельзя. Они убивали и грабили узбеков раньше и будут делать это и впредь. Кроме того, теперь они начнут мстить за Погребнякова. Их нужно ликвидировать, и мы должны взяться за это.
Хассан испытующе глядел на меня, аксакал гладил бороду, что у него обозначало усиленную работу мысли, остальные сидели, глядя прямо перед собой.
Потом Хассан повернулся ко мне и сказал:
— Ты пришел к нам и говоришь, что мы должны это делать. Ты хорошо говоришь, и мы тебе верим. Эти офицеры — разбойники, это мы знаем. Но мы тоже разбойники. Когда Погребняков грабил нас и мы стали нищими, мы тоже грабили других. Мы ограбили сельскую почту, магазин и грабили проезжих. Но мы не могли иначе. У нас нечего было кушать, и дети умирали. Теперь мы посеяли хлопок, и люцерну, и пшеницу, и коноплю и только хотим мира. Но про нас все кругом говорят, что мы басмачи, есть, были и будем. И к нам не раз уже приходили люди из тугаев и предлагали вместе воровать и убивать и уйти в Индию, в новую провинцию, где, говорят, все хорошо живут. Но мы не хотим уходить со своей земли. Мы хотим мирно жить здесь, где могилы наших отцов, наши мечети, наши сады. Мы не хотим бежать как воры, но советская власть нам не верит и считает нас навеки врагами.
Меня неприятно резанула одна деталь в словах Хассана: белогвардейцы хотели уходить через границу, в Индию; они стремились туда же, куда мечтал попасть я.
Но это было где-то в подсознании. Сейчас же я целиком сосредоточился на неотложном вопросе о кишлаке.
Я разгорячился:
— Так вот и надо что-то сделать, чтобы быть на одной стороне с советской властью. Если мы разгромим это белогвардейское гнездо или по крайней мере поможем разгромить его, мы спасем тысячу людей, которых они готовы погубить. И советская власть не забудет вашей заслуги, и вы будете хорошо жить с ней.
Мои собеседники молчали. На Востоке принято ждать решения от раисов и стариков и самим не высказываться. Аксакал по-прежнему гладил бороду.
Наконец Хассан вновь обратился ко мне:
— А что мы можем сделать, где у нас силы? В кишлаке триста человек, старых и малых, а там около тысячи офицеров. Как можем мы сладить с ними?
Это была правда, но и на это у меня тоже нашелся ответ, совершенно органический, подсказанный моим сознанием, моим чувством, моей верой:
— Ну что ж, вы не одни, кругом кишлаки, которые находятся в такой же опасности, как и вы. Надо собрать молодежь отовсюду.
Я видел, как кое у кого из молодежи блеснули глаза. Старшие вновь переглянулись.
— А оружие? — спросил Хассан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54