Тюремные кареты и эскорты носились здесь сломя голову, и простого человека стоптали бы, не заметив. Так ему и надо, пускай сам бережется. И неведомо еще, зачем приспичило ему под каменными стенами без дела шляться. Потому береглись, передавая из уст в уста еще приукрашенные страшные сказки. Достаточно было того, что угодившим сюда свидания с близкими уже не дозволялись. После , того, как за их спинами смыкались эти тяжелые створы, их видели лишь комендант, охрана и тюремный капеллан. Последний передавал их уже в руки Богу. Поговаривали также, что многие предпочли бы гордое мгновение эшафота, чем пожизненно кануть в каменные колодцы этого чудовищного ублюдка: самодержавного интереса династии Баккара.
Впрочем, это была темница для знатных. Чернь содержали в вонючих полуподвалах окружных уголовных тюрем и вешали пачками, без затей.
Видимо, прибывший отряд здесь ожидали, потому что едва копыта передовых коней ступили на подъездную площадку под барбаканом, нависшим над воротами, как брови а над сумрачным взглядом, смотровое окошко с лязгом отскочило. Привратник, бросив беглый взгляд по верхам касок и пик, с усилием повернул запирающий брус, створы, окованные железом крест-накрест, разошлись, и отряд прогрохотал во внутренний дворик, освещенный факелами, меж двумя стенами. Поднялся ветер, факелы чадили. Тот, кто следовал последним, обернулся, рисуя клинком блистающую спираль, и привратник, заложивший брус за его спиной, рухнул наземь с перерезанным горлом. Тот, кто нанес удар, стремительно спешился, подхватил тело под мышки и оттащил в караульную будку. Конь его, приученный ходить в общем строю, последовал за остальными. Сам убийца встал вместо привратника. Акт совершен настолько молниеносно, что никак не сказался на обстановке. Словно испокон веков на этом месте стоял этот человек, а не тот.
А кавалькада все так же невозмутимо приближалась к следующим воротам, где, ожидая их, уже подымали решетку. Несколько секунд колонна втягивалась, пригибаясь в седлах, под низко нависающие над головой тяжелые заостренные брусья. Слепые бойницы, заложенные кирпичом так, что остались только ниши, пялились на них, пока они миновали туннель. Стены, все в бородавках соляных наростов, отвечали факельному свету влажным блеском, и пахло дымом, застоявшимся в сыром и тесном помещении. Изнутри Башня выглядела куда меньше, чем снаружи: такова была плата за толщину стен и укрепления.
Лебедку подъемного механизма обслуживали двое: один монотонно водил по кругу слепую белую клячу, второй стоял обязательную стражу. Того, кто был при оружии, снял свистнувший с арбалета болт. Второму, прижав к горлу мизерикорд, сказали на ухо только одно слово:
— Кордегардия?
Еще один из пришлых взял под уздцы белую клячу. Решетка медленно опустилась, и новый привратник начал по одному, избирательно снимать со стен факелы и затаптывать их ногами. Стало темнее.
Кордегардию угадали издали, по голосам, отблеску факелов на плачущих стенах и стуку игральных костей. Коротала часы свободная смена. К выходу во двор довольно близко. Башня изначально строилась не как убежище, а как тюрьма. Мизерикорд немедленно поставил точку в жизни проводника, и дальше шли на цыпочках, преступая через труп. История этого вторжения писалась лаконично. Кровью.
Со свободной сменой также покончили быстро, без капли своей крови, хотя и не без возни: все ж таки оружие у тех стояло под рукой, в пирамидах вдоль стен. Дело решили арбалеты: пока еще те, защитники, похватают свои пики, годные лишь узников древками охаживать. Тяжелые каменные стены превосходно гасили звук. В клетке в глубине кордегардии вскочил на ноги вельможа, прижимая к груди скованные руки. Сегодняшний ночной арестант, еще утром перед лицом королевского правосудия лепетавший, что произошла нелепая, досадная ошибка…
— Господа, — вскричал он, — я счастлив… я поддержу и словом, и силой моих мечей…
Он не успел. Болт опрокинул его навзничь. Стрелок, не сводя с хрипящей жертвы неподвижного взгляда, поцеловал арбалет:
— Что за славная штука!
— Что дальше? — спросил капитан, тот, что подавал команды свистом. Теперь, когда железный кулак отряда немного разжался, в его середине обнаружился «пассажир» — высокий худощавый человек в капюшоне, оставлявшем видимыми только очертания губ, и в нейтрально-темном плаще, под которым, очевидно, не было и намека на доспех.
— Осталась еще стража на этажах, — откликнулся он. — Немного. Это уже не задача. Пошлите ваших людей, пусть найдут мне коменданта, и давайте спустимся во двор. С минуты на минуту должна пожаловать смена. Если она не войдет в Башню или, хуже того, сумеет отсюда выйти, считайте, что мы пришли сюда зря.
И вовремя. Наружные, запираемые брусом ворота грохотали под чьим-то кольчужным кулаком.
— Отойдите в сторону, милорд. Вы нам мешаете. Человек в капюшоне отошел на лестницу, ведущую со двора на нижний ярус Башни, и остановился там в густой тени. Дело, которое он делал, было, видимо, важнее, чем возможность проявить личный героизм. Другой вопрос, возможно, он и не считал это героизмом.
Получив приказ, воротный страж повернул брус и растолкал тяжелые створки. Отряд вновь прибывших промчался мимо него, как будто его и не было, нырнул под решетку, гоня перед собой перепуганное, полуоглохшее эхо. Подождав, покуда все они, до единого втянутся в затененный двор, тот, кто состоял при кляче, обрубил трос, и решетка рухнула, влекомая собственным весом. Сменившийся отряд, возвратившись в родные стены, оказался заперт в собственном дворе, где из-за каждого угла, из каждой тени брызнули стрелы. Оставшихся добили ножами. Через какие-нибудь четверть часа мощенный булыжником двор устилали тела в черном — в цветах королевской стражи. Посреди побоища, ко всему равнодушная, понуро стояла белая кляча.
Там, где они проходили, косила свою ниву смерть. В подземельях и на этажах Башни были камеры, представлявшие собой нечто вроде зарешеченных ниш: углубления в кладке или просто естественные неровности скалы основания. Привлеченные неурочным светом и лязгом железа кандальники и безумцы, а чаще всего те, кто совмещал в себе оба этих качества, обглоданные грязью и болезнями, что развиваются в темноте, поднимались с гнилой соломы настолько, насколько им это позволяла длина цепей. Болты и пики не сделали для них исключения, разя без пощады и без каких-либо объяснений. Принцип, очевидно, у нападавших был один: кто видел нас — умри.
С другой стороны, это можно было бы рассматривать как ограниченное временем милосердие. Можно было и никак не рассматривать, поскольку спешка не позволяла.
— Насколько, — спросил человек в капюшоне, — все это оправданно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Впрочем, это была темница для знатных. Чернь содержали в вонючих полуподвалах окружных уголовных тюрем и вешали пачками, без затей.
Видимо, прибывший отряд здесь ожидали, потому что едва копыта передовых коней ступили на подъездную площадку под барбаканом, нависшим над воротами, как брови а над сумрачным взглядом, смотровое окошко с лязгом отскочило. Привратник, бросив беглый взгляд по верхам касок и пик, с усилием повернул запирающий брус, створы, окованные железом крест-накрест, разошлись, и отряд прогрохотал во внутренний дворик, освещенный факелами, меж двумя стенами. Поднялся ветер, факелы чадили. Тот, кто следовал последним, обернулся, рисуя клинком блистающую спираль, и привратник, заложивший брус за его спиной, рухнул наземь с перерезанным горлом. Тот, кто нанес удар, стремительно спешился, подхватил тело под мышки и оттащил в караульную будку. Конь его, приученный ходить в общем строю, последовал за остальными. Сам убийца встал вместо привратника. Акт совершен настолько молниеносно, что никак не сказался на обстановке. Словно испокон веков на этом месте стоял этот человек, а не тот.
А кавалькада все так же невозмутимо приближалась к следующим воротам, где, ожидая их, уже подымали решетку. Несколько секунд колонна втягивалась, пригибаясь в седлах, под низко нависающие над головой тяжелые заостренные брусья. Слепые бойницы, заложенные кирпичом так, что остались только ниши, пялились на них, пока они миновали туннель. Стены, все в бородавках соляных наростов, отвечали факельному свету влажным блеском, и пахло дымом, застоявшимся в сыром и тесном помещении. Изнутри Башня выглядела куда меньше, чем снаружи: такова была плата за толщину стен и укрепления.
Лебедку подъемного механизма обслуживали двое: один монотонно водил по кругу слепую белую клячу, второй стоял обязательную стражу. Того, кто был при оружии, снял свистнувший с арбалета болт. Второму, прижав к горлу мизерикорд, сказали на ухо только одно слово:
— Кордегардия?
Еще один из пришлых взял под уздцы белую клячу. Решетка медленно опустилась, и новый привратник начал по одному, избирательно снимать со стен факелы и затаптывать их ногами. Стало темнее.
Кордегардию угадали издали, по голосам, отблеску факелов на плачущих стенах и стуку игральных костей. Коротала часы свободная смена. К выходу во двор довольно близко. Башня изначально строилась не как убежище, а как тюрьма. Мизерикорд немедленно поставил точку в жизни проводника, и дальше шли на цыпочках, преступая через труп. История этого вторжения писалась лаконично. Кровью.
Со свободной сменой также покончили быстро, без капли своей крови, хотя и не без возни: все ж таки оружие у тех стояло под рукой, в пирамидах вдоль стен. Дело решили арбалеты: пока еще те, защитники, похватают свои пики, годные лишь узников древками охаживать. Тяжелые каменные стены превосходно гасили звук. В клетке в глубине кордегардии вскочил на ноги вельможа, прижимая к груди скованные руки. Сегодняшний ночной арестант, еще утром перед лицом королевского правосудия лепетавший, что произошла нелепая, досадная ошибка…
— Господа, — вскричал он, — я счастлив… я поддержу и словом, и силой моих мечей…
Он не успел. Болт опрокинул его навзничь. Стрелок, не сводя с хрипящей жертвы неподвижного взгляда, поцеловал арбалет:
— Что за славная штука!
— Что дальше? — спросил капитан, тот, что подавал команды свистом. Теперь, когда железный кулак отряда немного разжался, в его середине обнаружился «пассажир» — высокий худощавый человек в капюшоне, оставлявшем видимыми только очертания губ, и в нейтрально-темном плаще, под которым, очевидно, не было и намека на доспех.
— Осталась еще стража на этажах, — откликнулся он. — Немного. Это уже не задача. Пошлите ваших людей, пусть найдут мне коменданта, и давайте спустимся во двор. С минуты на минуту должна пожаловать смена. Если она не войдет в Башню или, хуже того, сумеет отсюда выйти, считайте, что мы пришли сюда зря.
И вовремя. Наружные, запираемые брусом ворота грохотали под чьим-то кольчужным кулаком.
— Отойдите в сторону, милорд. Вы нам мешаете. Человек в капюшоне отошел на лестницу, ведущую со двора на нижний ярус Башни, и остановился там в густой тени. Дело, которое он делал, было, видимо, важнее, чем возможность проявить личный героизм. Другой вопрос, возможно, он и не считал это героизмом.
Получив приказ, воротный страж повернул брус и растолкал тяжелые створки. Отряд вновь прибывших промчался мимо него, как будто его и не было, нырнул под решетку, гоня перед собой перепуганное, полуоглохшее эхо. Подождав, покуда все они, до единого втянутся в затененный двор, тот, кто состоял при кляче, обрубил трос, и решетка рухнула, влекомая собственным весом. Сменившийся отряд, возвратившись в родные стены, оказался заперт в собственном дворе, где из-за каждого угла, из каждой тени брызнули стрелы. Оставшихся добили ножами. Через какие-нибудь четверть часа мощенный булыжником двор устилали тела в черном — в цветах королевской стражи. Посреди побоища, ко всему равнодушная, понуро стояла белая кляча.
Там, где они проходили, косила свою ниву смерть. В подземельях и на этажах Башни были камеры, представлявшие собой нечто вроде зарешеченных ниш: углубления в кладке или просто естественные неровности скалы основания. Привлеченные неурочным светом и лязгом железа кандальники и безумцы, а чаще всего те, кто совмещал в себе оба этих качества, обглоданные грязью и болезнями, что развиваются в темноте, поднимались с гнилой соломы настолько, насколько им это позволяла длина цепей. Болты и пики не сделали для них исключения, разя без пощады и без каких-либо объяснений. Принцип, очевидно, у нападавших был один: кто видел нас — умри.
С другой стороны, это можно было бы рассматривать как ограниченное временем милосердие. Можно было и никак не рассматривать, поскольку спешка не позволяла.
— Насколько, — спросил человек в капюшоне, — все это оправданно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79