Я узнала, на что может подвигнуть меня моя природа, и, за исключением одного последнего штриха, я была удовлетворена.
– Никаких трюков, миссис Брекинридж! – молодой законник постарался изобразить, как он огорчен моими словами, однако лицо полинезийца может выражать только две эмоции: радость или недоумение. Он выглядел довольно глупо. – Я просто должен выполнять пожелания моего клиента и защищать его интересы. В данном случае угрозу для них представляют ваши притязания на половину собственности в Вествуде, которые вы выдвигаете, утверждая, что вы – вдова его племянника.
– Утверждая?
Радость наполнила коричневое тихоокеанское лицо, как если бы после долгого плавания ему предложили поджаренный плод хлебного дерева.
– Да, утверждая. Брачное свидетельство, которое вы представили нам, – бесспорно, подделка.
Я не была готова ответить на это обвинение так, как, полагаю, мне следовало бы. Игра теперь становилась в высшей степени сложной и опасной. Одно неправильное движение – и все превратится в химеру вроде зловещей десятиметровой танцовщицы перед моим окном.
– Мистер Чарли Флеглер-мдадший, и вы, Бак Лонер, брат Гертруды и дорогой шеф, я – наследница половины этой собственности, и я намерена получить ее. Так что даже и не думайте, что вам удастся отделаться от меня.
– Дорогуша, мы не пытаемся отобрать у тебя твое, – Бак казался грустным. – Ничего подобного нет и в мыслях, но мы должны быть уверены, что ты действительно имеешь на это право. Я хочу сказать, что, может, ты не совсем та, за кого себя выдаешь.
– Когда тебе было двадцать лет и вы жили в Филадельфии, Гертруда одолжила тебе двести долларов, чтобы заплатить за аборт дочери аптекаря, которую ты совратил, а потом отказался жениться.
Бак побелел. Полинезиец остался коричневым. Бак прокашлялся:
– Я не хочу сказать, что ты была недостаточно знакома с Гертрудой и ее парнем. Конечно, ты знала…
– Все дело только в одном, – вмешался Чарли Флеглер-младший, – вам следует доказать, что вы были женаты. Только и всего.
– Я докажу это, – я поднялась, чтобы уйти. Они тоже встали. По крайней мере нельзя сказать, что они недооценивают своего противника. – Доказательства будут представлены до конца этой недели. А я тем временем подготовлю список того, что ты должен Гертруде, и я рассчитываю на уплату всех долгов с учетом процентов. – Уходя, я хлопнула дверью.
Я только что позвонила доктору Монтагу в Нью-Йорк. Он пришел в смятение. Я была тверда.
– Рандольф, вы обязаны сделать это для меня. Вы обязаны сделать это для Майрона. Я не хочу на вас давить, но вы должны сделать это во имя той близости, которая возникла между нами троими в «Голубой сове». Мы сделали вас тем, что вы есть, равно как и вы сделали нас. И сейчас наступил момент истины.
– Кто наступил? – когда он нервничал, он часто переставал слышать других.
– Момент истины, настал момент истины – так теперь говорят журналисты, чтобы подчеркнуть важность происходящего. Сейчас надо принимать решение и нельзя делать вид, что вас это не касается. В момент истины я обращаюсь к вам не как к своему психоаналитику и зубному врачу Майрона, а как к нашему единственному другу. Вы должны вылететь завтра.
– Но, Майра… Я не могу. Ей-богу, вы обращаетесь ко мне на каждой новой стадии этого дела. Мне приходится таскаться по всем инстанциям снизу доверху, но у меня есть и другие пациенты, которые во мне нуждаются.
– Рандольф, я усилила нажим, – я отстегну вам десять процентов от того, что получу.
На том конце провода возникло подозрительное сопение. Потом доктор Монтаг прохрипел что-то похожее на «поддаться».
– Поддаться на что?
– Пятнадцать! – эхом донеслось от Манхэттена. – Я говорю, пятнадцать процентов – и завтра я в Лос-Анджелесе.
– Не будем торговаться. Пятнадцать процентов ваши. – Я хорошо знала этого человека. Много часов мы провели втроем, сиживая до закрытия в «Голубой сове», и у меня была возможность убедиться в необыкновенной жадности Рандольфа к деньгам и пирожным. Это была – и есть – самая яркая его черта.
Умело используя ее, я смогу
31
Жизнь продолжает поддерживать Майру Брекинридж в ее стремлении к уникальности. Когда я пишу эти строки, Мэри-Энн спит в моей постели (себе я постелила на кушетке). Сейчас уже далеко за полночь. Мы проговорили пять часов кряду. Никогда еще я не испытывала такого удовольствия. Прошлой ночью с Расти я пережила религиозный экстаз, сегодня – возрождение.
Я писала свои заметки, когда раздался стук в дверь. Я открыла. У входа стояла Мэри-Энн, бледная и растрепанная. В руках у нее была дорожная сумка с эмблемой «Пан Американ».
– Мисс Майра, мне нужно поговорить с вами. Вы – единственный человек, с которым я могу это сделать. – С этими словами она зарыдала, и я обняла ее, ощутив всю теплоту и округлость этого тела, так напоминавшего юную Лану Тернер.
Мэри-Энн была намного моложе и уязвимее меня, но удивительным образом я ощущала ее, как если бы это была моя мать; довольно странно, принимая во внимание наши отношения, в которых мне исторически была отведена роль мудрой, заботливой и руководящей стороны. Надо думать, что ненависть, испытываемая ко мне моей собственной матерью, сыграла положительную роль, раз я теперь оказалась способна чувствовать тепло другой женщины, к тому же – еще просто девочки. Надо хорошенько обсудить это с Рандольфом.
Рыдания скоро прекратились. Я налила стакан джину, и Мэри-Энн выпила все до дна; думаю, это поддержит ее.
– Расти опять уехал, – она села на кушетку и высморкалась. Ее ноги были не менее красивы, чем у Элеоноры Пауэлл в последней серии «Розали».
– Куда уехал? – я чуть было не сказала, что человек, находящийся под надзором полиции, не может уехать далеко, но вовремя спохватилась.
– Я не знаю. Это произошло вчера вечером, – она вытерла глаза.
– Да? – я не теряла спокойствия. – Вы виделись с ним вчера?
Она кивнула.
– Мы собирались поужинать вместе, но он сказал, что вы хотели его видеть в десять часов…
– Мне нужно было просто кое о чем поговорить с ним, – я произнесла это как можно более безразлично. – Сожалею, что назначила на такой поздний час и нарушила ваши планы, но я была так занята с мисс Клафф…
К счастью, визит Расти ко мне ее не интересовал.
– Он зашел за мной в двенадцатом часу. Я никогда раньше не видела его в таком состоянии…
– Странно, – я добавила официальности в голосе, – он выглядел вполне бодро, когда уходил. И он очень благодарил меня за помощь.
– Я знаю, вы добры к нему. Он ничего про вас не говорил. Он стал придираться ко мне – ни с того ни с сего, я рассердилась, и тогда он сказал, что, может, мне лучше вернуться в общежитие и побыть одной. Он сказал, что его, – она запнулась, потом продолжила, – тошнит от меня, тошнит от женщин и он хочет, чтобы его оставили в покое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
– Никаких трюков, миссис Брекинридж! – молодой законник постарался изобразить, как он огорчен моими словами, однако лицо полинезийца может выражать только две эмоции: радость или недоумение. Он выглядел довольно глупо. – Я просто должен выполнять пожелания моего клиента и защищать его интересы. В данном случае угрозу для них представляют ваши притязания на половину собственности в Вествуде, которые вы выдвигаете, утверждая, что вы – вдова его племянника.
– Утверждая?
Радость наполнила коричневое тихоокеанское лицо, как если бы после долгого плавания ему предложили поджаренный плод хлебного дерева.
– Да, утверждая. Брачное свидетельство, которое вы представили нам, – бесспорно, подделка.
Я не была готова ответить на это обвинение так, как, полагаю, мне следовало бы. Игра теперь становилась в высшей степени сложной и опасной. Одно неправильное движение – и все превратится в химеру вроде зловещей десятиметровой танцовщицы перед моим окном.
– Мистер Чарли Флеглер-мдадший, и вы, Бак Лонер, брат Гертруды и дорогой шеф, я – наследница половины этой собственности, и я намерена получить ее. Так что даже и не думайте, что вам удастся отделаться от меня.
– Дорогуша, мы не пытаемся отобрать у тебя твое, – Бак казался грустным. – Ничего подобного нет и в мыслях, но мы должны быть уверены, что ты действительно имеешь на это право. Я хочу сказать, что, может, ты не совсем та, за кого себя выдаешь.
– Когда тебе было двадцать лет и вы жили в Филадельфии, Гертруда одолжила тебе двести долларов, чтобы заплатить за аборт дочери аптекаря, которую ты совратил, а потом отказался жениться.
Бак побелел. Полинезиец остался коричневым. Бак прокашлялся:
– Я не хочу сказать, что ты была недостаточно знакома с Гертрудой и ее парнем. Конечно, ты знала…
– Все дело только в одном, – вмешался Чарли Флеглер-младший, – вам следует доказать, что вы были женаты. Только и всего.
– Я докажу это, – я поднялась, чтобы уйти. Они тоже встали. По крайней мере нельзя сказать, что они недооценивают своего противника. – Доказательства будут представлены до конца этой недели. А я тем временем подготовлю список того, что ты должен Гертруде, и я рассчитываю на уплату всех долгов с учетом процентов. – Уходя, я хлопнула дверью.
Я только что позвонила доктору Монтагу в Нью-Йорк. Он пришел в смятение. Я была тверда.
– Рандольф, вы обязаны сделать это для меня. Вы обязаны сделать это для Майрона. Я не хочу на вас давить, но вы должны сделать это во имя той близости, которая возникла между нами троими в «Голубой сове». Мы сделали вас тем, что вы есть, равно как и вы сделали нас. И сейчас наступил момент истины.
– Кто наступил? – когда он нервничал, он часто переставал слышать других.
– Момент истины, настал момент истины – так теперь говорят журналисты, чтобы подчеркнуть важность происходящего. Сейчас надо принимать решение и нельзя делать вид, что вас это не касается. В момент истины я обращаюсь к вам не как к своему психоаналитику и зубному врачу Майрона, а как к нашему единственному другу. Вы должны вылететь завтра.
– Но, Майра… Я не могу. Ей-богу, вы обращаетесь ко мне на каждой новой стадии этого дела. Мне приходится таскаться по всем инстанциям снизу доверху, но у меня есть и другие пациенты, которые во мне нуждаются.
– Рандольф, я усилила нажим, – я отстегну вам десять процентов от того, что получу.
На том конце провода возникло подозрительное сопение. Потом доктор Монтаг прохрипел что-то похожее на «поддаться».
– Поддаться на что?
– Пятнадцать! – эхом донеслось от Манхэттена. – Я говорю, пятнадцать процентов – и завтра я в Лос-Анджелесе.
– Не будем торговаться. Пятнадцать процентов ваши. – Я хорошо знала этого человека. Много часов мы провели втроем, сиживая до закрытия в «Голубой сове», и у меня была возможность убедиться в необыкновенной жадности Рандольфа к деньгам и пирожным. Это была – и есть – самая яркая его черта.
Умело используя ее, я смогу
31
Жизнь продолжает поддерживать Майру Брекинридж в ее стремлении к уникальности. Когда я пишу эти строки, Мэри-Энн спит в моей постели (себе я постелила на кушетке). Сейчас уже далеко за полночь. Мы проговорили пять часов кряду. Никогда еще я не испытывала такого удовольствия. Прошлой ночью с Расти я пережила религиозный экстаз, сегодня – возрождение.
Я писала свои заметки, когда раздался стук в дверь. Я открыла. У входа стояла Мэри-Энн, бледная и растрепанная. В руках у нее была дорожная сумка с эмблемой «Пан Американ».
– Мисс Майра, мне нужно поговорить с вами. Вы – единственный человек, с которым я могу это сделать. – С этими словами она зарыдала, и я обняла ее, ощутив всю теплоту и округлость этого тела, так напоминавшего юную Лану Тернер.
Мэри-Энн была намного моложе и уязвимее меня, но удивительным образом я ощущала ее, как если бы это была моя мать; довольно странно, принимая во внимание наши отношения, в которых мне исторически была отведена роль мудрой, заботливой и руководящей стороны. Надо думать, что ненависть, испытываемая ко мне моей собственной матерью, сыграла положительную роль, раз я теперь оказалась способна чувствовать тепло другой женщины, к тому же – еще просто девочки. Надо хорошенько обсудить это с Рандольфом.
Рыдания скоро прекратились. Я налила стакан джину, и Мэри-Энн выпила все до дна; думаю, это поддержит ее.
– Расти опять уехал, – она села на кушетку и высморкалась. Ее ноги были не менее красивы, чем у Элеоноры Пауэлл в последней серии «Розали».
– Куда уехал? – я чуть было не сказала, что человек, находящийся под надзором полиции, не может уехать далеко, но вовремя спохватилась.
– Я не знаю. Это произошло вчера вечером, – она вытерла глаза.
– Да? – я не теряла спокойствия. – Вы виделись с ним вчера?
Она кивнула.
– Мы собирались поужинать вместе, но он сказал, что вы хотели его видеть в десять часов…
– Мне нужно было просто кое о чем поговорить с ним, – я произнесла это как можно более безразлично. – Сожалею, что назначила на такой поздний час и нарушила ваши планы, но я была так занята с мисс Клафф…
К счастью, визит Расти ко мне ее не интересовал.
– Он зашел за мной в двенадцатом часу. Я никогда раньше не видела его в таком состоянии…
– Странно, – я добавила официальности в голосе, – он выглядел вполне бодро, когда уходил. И он очень благодарил меня за помощь.
– Я знаю, вы добры к нему. Он ничего про вас не говорил. Он стал придираться ко мне – ни с того ни с сего, я рассердилась, и тогда он сказал, что, может, мне лучше вернуться в общежитие и побыть одной. Он сказал, что его, – она запнулась, потом продолжила, – тошнит от меня, тошнит от женщин и он хочет, чтобы его оставили в покое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52