– Как для кого, – улыбнулся Петр.
После этого я начал прощаться с Петром Ильичом, который доставил мне большую радость своим приездом и помощью. Поднялся и Сеня Рыбакин.
Андрей Луговинов вызвался проводить нас до вестибюля.
Лукомский обнял меня и сказал полушутя-полусерьезно:
– Я рад, что ты с нами. Иначе не должно быть. Ты сам знаешь.
Когда мы вышли из номера, Андрей сказал:
– Завтра я уезжаю с Петром Ильичом на фронт. Могли бы вы уделить час для важного разговора? Дело касается вашего друга Софьи Аркадьевны.
– Сони? – удивился я.
– Для вас – Соня, для меня – Софья Аркадьевна.
– Но откуда вы ее знаете?
– Если у вас найдется свободный час, я вам расскажу.
Я посмотрел на часы.
– В восемь часов приходите в кафе «Домино»: Тверская, семь. Вход свободный. Спросите меня.
«Домино»
Было без четверти восемь. Я пришел в «Домино». У входа встретил Мариенгофа.
– Рюрик, ужасно неприятная история.
– Что случилось?
– Пришли несколько чекистов, явно навеселе, а не впустить нельзя. Двое из них в матросской форме… Понимаешь, чем это пахнет?
– Надо позвонить в комендатуру.
– Ну а там кто, не чекисты, что ли?
– В комендатуре настоящие чекисты.
– А эти – фальшивые?
– Ты что, не понимаешь, что происходит?
– Я не вращаюсь в высших сферах.
– При чем тут высшие сферы? Все знают, что левые эсеры, пользуясь покровительством наркома юстиции Штейнберга, пропихиваются в аппарат ВЧК и всяческими авантюрами стараются скомпрометировать эту организацию в глазах населения.
– Не знаю, на лицах этих матросов не написано, кто их впихивал в ВЧК – Штейнберг или кто другой.
– Ты же сказал, что они пьяны. Это и есть доказательство того.
– Что они левые эсеры?
– Да, авантюристов набирают левые эсеры.
– А большевистские чекисты ангелы, не пьющие и не курящие. Ты идеализируешь все, кроме здравого смысла. Я умываю руки. Раз ты такой знаток тонкостей ВЧК, то и звони в их комендатуру.
– Ты говоришь про комендатуру, будто это что-то чужое.
– Да, чужое.
– А Советская власть?
– Родная.
– Но если родная тебе власть организовала это учреждение, то как оно может быть чужим?
– Не занимайся демагогией и софистикой. В любом государстве правительство организует такое учреждение, а народ обходит его стороной, не желая соприкасаться.
– У тебя старорежимные взгляды.
– Ты сегодня просто невыносим, – надулся Мариенгоф и отошел в сторону.
Я оглядел столик, за которым сидели два матроса и один во френче. Они оживленно беседовали и вели себя прилично. Звонить в комендатуру не было повода.
В дверях показался Андрей, и я подошел к нему.
– Вот наше логово. Нравится?
– Ничего. Но для меня это непривычно.
– Что именно?
– Да как вам сказать… На вокзале по-другому.
– На каком вокзале?
– Да хотя бы на Павелецком. Теснота. Давка. Рев детей. А здесь музыка, столики накрыты розовой бумагой, люди никуда не торопятся.
– В Москве не одни вокзалы. Есть, например, и «Метрополь».
Андрей улыбнулся:
– Ну, «Метрополь» на день, на два…
– Раз существует то и другое, пусть стоит на месте, а мы пойдем в комнату правления и поговорим.
Я взял Андрея под руку и, обходя столики, повел во внутреннее помещение кафе.
– Сегодня заседания нет, и нам никто не помешает.
– Вы не удивились, когда я навязался на разговор о Софье Аркадьевне, которую видел всего один раз?
– Я привык ничему не удивляться. Я очень дружен с Соней, и все, что ее касается, мне дорого и интересно.
Тон мой, естественный и теплый, пришелся Андрею по душе, и он легко и просто рассказал о своей встрече с Соней, о том, как провел с ней почти целый день, и о догадках, что Соня переживает сердечный кризис. Он не скрыл, что, по его мнению, причина ее страданий – любовь к Лукомскому, хотя никто из них не говорил ему об этом ни слова.
Я оказался в затруднительном положении. С одной стороны, мне хотелось говорить с Андреем, который производил хорошее впечатление, и найти способ облегчить страдания Сони, а с другой – понятие чести не позволяло сказать, что я знаю все от самой Сони и посвящен в ее любовь к Петру Ильичу. После долгой паузы я сказал:
– Я ничего не знаю ни о любви Сони к Лукомскому, ни о ее страданиях. За последнее время она изменилась, стала грустной, нервной. Дружбу между мужчиной и женщиной нельзя равнять с мужской дружбой. То, что рассказали бы мы друг другу, если бы были близкими друзьями, женщина не может рассказать, несмотря на большое доверие.
– Но Лукомский ваш друг, значит, должен был рассказать?
– А если он сам ничего не знает об этом?
– Но ведь теперь-то знает.
– Вы думаете?
– Уверен.
– Он вам говорил?
– Нет. Он меня не считает близким другом, мы только познакомились.
– Вы считаете, что мне, как близкому другу, он должен рассказать все?
– Так, по крайней мере, получается из вашего определения мужской дружбы.
– Это не абсолютный закон. Я рассуждаю теоретически, исключения бывают. Я на его месте поделился бы, а он, очевидно, не успел или не хочет. Все это, разумеется, в том случае…
– Я не ошибся! – твердо сказал Андрей.
– Что вы предлагаете?
– Я слишком мало знаю Софью Аркадьевну. – И после паузы добавил: – Поэтому и решил с вами посоветоваться.
Я понял все: Андрей сам влюбился в Соню и, как благородный человек, хочет выяснить, не влюблен ли в нее я. Мне стало весело.
– Во всяком случае, я вам бесконечно признателен, что вы, посторонний человек, приняли такое трогательное участие в судьбе Сони. Меня это взволновало до глубины души, потому что такое отношение к чужому человеку в жизни встречается редко. Не знаю, как вам объяснить, но мы с Соней так же далеки от любви друг к другу, как это было бы, будь мы братом и сестрой.
Я ожидал, что лицо Андрея просияет, но этого не случилось. Оно было спокойно, и на нем не дрогнул ни один мускул. Мне сделалось неловко. Неужели ошибся? Неужели он не верит, что бывают высокие чувства сострадания? Или думает, что только он один способен испытывать это?
– Я еще не любил по-настоящему, – произнес вдруг Андрей, сам не ожидая этого признания. – И мне делается страшно, что я могу оказаться в ужасном положении, как и Софья Аркадьевна. Если бы я мог помочь ей, – продолжал он, – сделал бы все, даже невозможное.
– Если бы не фронт, все было бы по-другому, – задумчиво произнес я.
– Скажите правду, вы ведь знаете Софью Аркадьевну давно и хорошо. Как вы считаете, станет ей легче хоть немного, если я приеду и скажу: «Может быть, наша случайная встреча и есть то, что люди зовут Судьбой. Если я вернусь с фронта, вы примете меня?»?
Я задумался. Чтобы дать правильный ответ, попытался поставить себя в положение Сони. Но у меня ничего не получилось.
Тогда я спросил Андрея:
– Вы ее любите?
– Жалею.
– Тогда рискните.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70