Рак хватанул его за палец, сдавил клешней. Егор зажал его сверху в ладонь и вытащил, выкинул далеко на берег. Ванятка думал, что брат бросится за ним, удирать начал, но увидел, что Егор поймал рака, подплыл, тоже стал шарить руками по дну, искать норы.
— На улицу-то пойдешь? — спросил Егор. — Иль наработался? Спать…
— Сбегаю.
— Вместе пойдем… — сказал Анохин и запустил руку в другую нору, но она оказалась пустой, спросил как бы между прочим: — Поповна бывает? — Он ожидал с тревогой, что брат ответит, что ее нет в Масловке, но Ванятка быстро кинул в ответ:
— А что ей теперь ходить?
Радостью полыхнуло — здесь Настенька, и в то же время тревога усилилась от его слов, хоть и непонятно было, что имеет в виду брат.
— А чего так? — спросил Егор как можно спокойнее, отплывая от берега. Держал он голову вверх, вытягивал шею, чтобы не замочить бинт.
— Тебе Миколай не говорил разве? — Ванятка смотрел на Егора.
— А чо он мне должен сказать?
— Она замуж выходит… Просваталась.
Анохин, услышав это, не удержался, с головой ушел в воду, хлебнул пахнущую тиной, глиной теплую гадость, вынырнул, крикнул:
— Брешешь!
— Чего брехать? Ее Мишка Чиркун усватал. Запой был…
— Брехня, — пробормотал Егор. Кожу у него вдруг всю стянуло, вся в мурашках, словно полдня из воды не вылазил.
— Какая брехня!.. Он же ее снасильничал… Они бы и свадьбу сыграли, да не договорятся никак. Поп без венчания не отдает, а Чиркуну в церковь идти нельзя: партейный…
Егор выскочил на берег и, дрожа, стал натягивать на мокрое тело солдатские брюки, гимнастерку.
— Ты куда? — с беспокойством крикнул Ванятка.
Егор сапоги надевать не стал, держа их в руке за голенища, быстро пошел босиком по колючей мелкой траве. Не слышал, что кричал ему вслед Ванятка. Издали увидел, как ведет по скошенному полю Николай Чернавку к реке. Рядом с ним Любаша. К Мишкиной избе в Крестовне он прошел вдоль берега реки по ветлам, потом по меже Чиркунова огорода. Что будет делать, когда увидит Мишку, не знал. Знал одно: убьет сразу! Так и подошел к избе с сапогами в руке. На завалинке сидел Трофим Чиркунов с цигаркой, звездочкой светящейся в полутьме.
— Где Мишка? — спросил Егор.
Трофим не торопился отвечать, вгляделся в Анохина, узнал, и только тогда неспешно ответил:
— В Борисоглебе.
— Зачем он туда? — опешил Егор и поставил сапоги на землю.
Трофим затянулся цигаркой, осветил свое небритое лицо.
— Он мине не сообчаеть. Сам командер?… А ты откуля? Чей-та огородами?
— С поля.
— А-а.
Егор сел на землю, стряхнул ладонью с подошвы ног пыль и прилипшие былинки, обулся. Посидел немного: тоска давила грудь, душила, хотелось убить Трофима. Еле сдерживался.
— А зачем тебе Мишка-та? Ай чо случилось?
— А ты еще не начинал жатву? — не отвечая, спросил Егор и потер грудь ладонью.
— Успеется… Никуды не деница… — равнодушно поплевал на цигарку и растер ее ногой Трофим Чиркунов.
— Осыплется, — буркнул Егор, поднялся, пристукнул сапогами и пошел от Трофима.
Издали заметил, что окна поповой избы черны. Летом редко кто свет зажигает. На лугу неподалеку от церкви, где обычно собиралась по вечерам улица, негромко бренькала балалайка, слышался девичий смех, голоса. Егор обошел церковь с другой стороны, чтоб его не узнали, и направился к поповой избе. Подходя, услышал, как поскрипывает журавль колодца, как глухо стукает ведро о деревянный сруб; белеет платок во тьме. Забилось сердце — вдруг Настенька. Подошел. Нет, дочь соседа попа доставала воду — Грушка Субочева. Наверное, на улицу собралась, да мать за водой отправила. Грушка увидела, что кто-то подходит, отцепила наполненное ведро, звякнув цепью, но не ушла, ждала, придерживая ведро за дужку на лавочке.
— Откуда ты узнала, Груш, что я пить хочу?
— Ой, кто эта? — не узнала его девушка, вскрикнула испуганно.
— Бык мирской. Забрухаю… — неестественно, с тоской, засмеялся Егор, забрал у нее ведро, поднял и стал пить через край.
— Ой, напужал!.. Я думала — дезентир какой…
— Уф, вкусная водица у попа.
— А ты к ним?
— Нет, к тебе.
— Их нету. С утра в Борисоглеб уехали… И ваших нет — в поле…
— Не бойся, Ванятка прибегеть… Весь день работать не давал, жужжит и жужжит, как муха дурная: Грушенька, Грушенька, Грушенька, — говорил, шутил Егор, а сердце ныло, ныло. Голова кружилась от обиды, горечи, тоски, хотелось сесть на землю и выть, раскачиваясь.
— Ой, болтун! Ну, болтун, — взяла у него ведро Груша и пошла домой, но через два шага обернулась, спросила: — А чо ты с такой головой? Ранетый?
— Мою милку ранили на войне в Германии… — пропел, захлебнулся Егор и пошел от колодца быстрыми шагами.
Мимо своей избы прошел, даже не взглянув в ее сторону, умылся в Алабушке. С высокого бугра у пчельника увидел далеко в поле огонек, смутные тени возле него. Когда кто-то, наверно Николай, шевелил палкой угли, искры снопом взлетали вверх, освещали телегу и быстро гасли. Егор представил, как он будет сейчас есть молодую картошку с черной подгоревшей корочкой, горячую, рассыпчатую, парующую, перебрасывать с руки на руку, чтоб остудить, не обжечь пальцы, сидеть рядом с матерью, с братом, с Любашей, слушать их разговор о хлебе, о погоде, о завтрашнем дне, представил все это и неожиданно зарыдал. Шел, всхлипывал по-детски, вытирал слезы рукавом гимнастерки.
2. Первая труба
И помрачилось солнце и воздух от дыма.
Откровение. Гл. 9, ст. 2
Лежать на голых досках неудобно. Егор Игнатьевич часто ворочался. Пальто сползало с него, казалось коротким. Ноги мерзли. Наконец он не выдержал, постанывая, охая, поднялся потихоньку, сел на нарах. Надел валенки, посидел, оглядывая мрачную голую камеру. Потом долго устраивался на нарах, выбирал удобное положение. И снова накатили воспоминания…
Увидел Мишку Чиркуна Егор недели через две после отъезда из Масловки в селе Коптеве, во время уничтожения села красными. Много событий произошло за этот малый срок.
Помнится, начались они с ареста председателя Губчека Окулова. Арестовали его за какие-то злоупотребления. Правда, в Тамбове никто не удивился этому. Менялись председатели Губчека часто, и почти каждый оказывался за решеткой. Арестовали Окулова восемнадцатого августа, запомнилась эта дата потому, что буквально на следующий день, девятнадцатого августа, в Борисоглебском уезде в селе Туголукове восстали крестьяне, разгромили продотряд, и началась долгая, страшная крестьянская война, которую впоследствии назвали Антоновщиной. Конечно, арест предгубчека случайно совпал с началом восстания, которое не было неожиданным для Анохина. В Масловке, когда они с Николаем свезли рожь в ригу, ясно стало, что намолочено будет вдвое меньше прошлогоднего, а значит, продразверстку ни при каких обстоятельствах они не выполнят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
— На улицу-то пойдешь? — спросил Егор. — Иль наработался? Спать…
— Сбегаю.
— Вместе пойдем… — сказал Анохин и запустил руку в другую нору, но она оказалась пустой, спросил как бы между прочим: — Поповна бывает? — Он ожидал с тревогой, что брат ответит, что ее нет в Масловке, но Ванятка быстро кинул в ответ:
— А что ей теперь ходить?
Радостью полыхнуло — здесь Настенька, и в то же время тревога усилилась от его слов, хоть и непонятно было, что имеет в виду брат.
— А чего так? — спросил Егор как можно спокойнее, отплывая от берега. Держал он голову вверх, вытягивал шею, чтобы не замочить бинт.
— Тебе Миколай не говорил разве? — Ванятка смотрел на Егора.
— А чо он мне должен сказать?
— Она замуж выходит… Просваталась.
Анохин, услышав это, не удержался, с головой ушел в воду, хлебнул пахнущую тиной, глиной теплую гадость, вынырнул, крикнул:
— Брешешь!
— Чего брехать? Ее Мишка Чиркун усватал. Запой был…
— Брехня, — пробормотал Егор. Кожу у него вдруг всю стянуло, вся в мурашках, словно полдня из воды не вылазил.
— Какая брехня!.. Он же ее снасильничал… Они бы и свадьбу сыграли, да не договорятся никак. Поп без венчания не отдает, а Чиркуну в церковь идти нельзя: партейный…
Егор выскочил на берег и, дрожа, стал натягивать на мокрое тело солдатские брюки, гимнастерку.
— Ты куда? — с беспокойством крикнул Ванятка.
Егор сапоги надевать не стал, держа их в руке за голенища, быстро пошел босиком по колючей мелкой траве. Не слышал, что кричал ему вслед Ванятка. Издали увидел, как ведет по скошенному полю Николай Чернавку к реке. Рядом с ним Любаша. К Мишкиной избе в Крестовне он прошел вдоль берега реки по ветлам, потом по меже Чиркунова огорода. Что будет делать, когда увидит Мишку, не знал. Знал одно: убьет сразу! Так и подошел к избе с сапогами в руке. На завалинке сидел Трофим Чиркунов с цигаркой, звездочкой светящейся в полутьме.
— Где Мишка? — спросил Егор.
Трофим не торопился отвечать, вгляделся в Анохина, узнал, и только тогда неспешно ответил:
— В Борисоглебе.
— Зачем он туда? — опешил Егор и поставил сапоги на землю.
Трофим затянулся цигаркой, осветил свое небритое лицо.
— Он мине не сообчаеть. Сам командер?… А ты откуля? Чей-та огородами?
— С поля.
— А-а.
Егор сел на землю, стряхнул ладонью с подошвы ног пыль и прилипшие былинки, обулся. Посидел немного: тоска давила грудь, душила, хотелось убить Трофима. Еле сдерживался.
— А зачем тебе Мишка-та? Ай чо случилось?
— А ты еще не начинал жатву? — не отвечая, спросил Егор и потер грудь ладонью.
— Успеется… Никуды не деница… — равнодушно поплевал на цигарку и растер ее ногой Трофим Чиркунов.
— Осыплется, — буркнул Егор, поднялся, пристукнул сапогами и пошел от Трофима.
Издали заметил, что окна поповой избы черны. Летом редко кто свет зажигает. На лугу неподалеку от церкви, где обычно собиралась по вечерам улица, негромко бренькала балалайка, слышался девичий смех, голоса. Егор обошел церковь с другой стороны, чтоб его не узнали, и направился к поповой избе. Подходя, услышал, как поскрипывает журавль колодца, как глухо стукает ведро о деревянный сруб; белеет платок во тьме. Забилось сердце — вдруг Настенька. Подошел. Нет, дочь соседа попа доставала воду — Грушка Субочева. Наверное, на улицу собралась, да мать за водой отправила. Грушка увидела, что кто-то подходит, отцепила наполненное ведро, звякнув цепью, но не ушла, ждала, придерживая ведро за дужку на лавочке.
— Откуда ты узнала, Груш, что я пить хочу?
— Ой, кто эта? — не узнала его девушка, вскрикнула испуганно.
— Бык мирской. Забрухаю… — неестественно, с тоской, засмеялся Егор, забрал у нее ведро, поднял и стал пить через край.
— Ой, напужал!.. Я думала — дезентир какой…
— Уф, вкусная водица у попа.
— А ты к ним?
— Нет, к тебе.
— Их нету. С утра в Борисоглеб уехали… И ваших нет — в поле…
— Не бойся, Ванятка прибегеть… Весь день работать не давал, жужжит и жужжит, как муха дурная: Грушенька, Грушенька, Грушенька, — говорил, шутил Егор, а сердце ныло, ныло. Голова кружилась от обиды, горечи, тоски, хотелось сесть на землю и выть, раскачиваясь.
— Ой, болтун! Ну, болтун, — взяла у него ведро Груша и пошла домой, но через два шага обернулась, спросила: — А чо ты с такой головой? Ранетый?
— Мою милку ранили на войне в Германии… — пропел, захлебнулся Егор и пошел от колодца быстрыми шагами.
Мимо своей избы прошел, даже не взглянув в ее сторону, умылся в Алабушке. С высокого бугра у пчельника увидел далеко в поле огонек, смутные тени возле него. Когда кто-то, наверно Николай, шевелил палкой угли, искры снопом взлетали вверх, освещали телегу и быстро гасли. Егор представил, как он будет сейчас есть молодую картошку с черной подгоревшей корочкой, горячую, рассыпчатую, парующую, перебрасывать с руки на руку, чтоб остудить, не обжечь пальцы, сидеть рядом с матерью, с братом, с Любашей, слушать их разговор о хлебе, о погоде, о завтрашнем дне, представил все это и неожиданно зарыдал. Шел, всхлипывал по-детски, вытирал слезы рукавом гимнастерки.
2. Первая труба
И помрачилось солнце и воздух от дыма.
Откровение. Гл. 9, ст. 2
Лежать на голых досках неудобно. Егор Игнатьевич часто ворочался. Пальто сползало с него, казалось коротким. Ноги мерзли. Наконец он не выдержал, постанывая, охая, поднялся потихоньку, сел на нарах. Надел валенки, посидел, оглядывая мрачную голую камеру. Потом долго устраивался на нарах, выбирал удобное положение. И снова накатили воспоминания…
Увидел Мишку Чиркуна Егор недели через две после отъезда из Масловки в селе Коптеве, во время уничтожения села красными. Много событий произошло за этот малый срок.
Помнится, начались они с ареста председателя Губчека Окулова. Арестовали его за какие-то злоупотребления. Правда, в Тамбове никто не удивился этому. Менялись председатели Губчека часто, и почти каждый оказывался за решеткой. Арестовали Окулова восемнадцатого августа, запомнилась эта дата потому, что буквально на следующий день, девятнадцатого августа, в Борисоглебском уезде в селе Туголукове восстали крестьяне, разгромили продотряд, и началась долгая, страшная крестьянская война, которую впоследствии назвали Антоновщиной. Конечно, арест предгубчека случайно совпал с началом восстания, которое не было неожиданным для Анохина. В Масловке, когда они с Николаем свезли рожь в ригу, ясно стало, что намолочено будет вдвое меньше прошлогоднего, а значит, продразверстку ни при каких обстоятельствах они не выполнят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80