Только выбирай получше. С неделю он мычал, потом попросил Леву передать, куда нужно. Собственно Телков знал, что стихи его никудышные и над ним наверняка станут потешаться, а может и так случиться, что в порыве ярости один из бандитов Ольги зарежет его. Пусть. Так тоже можно избавиться от душевной боли.
Лева привел Ольгу. Телкову понравился ее голос. Сладкий, вяжущий, как черемуха. Она приворожила и голосом. Говорила она совсем уж будничные, обычные вещи, неглупые суждения высказывала, без какого-то холодного тона, приязненно улыбаясь и еще больше впутывая его в свои тенета. И глаза ее были темные с искрами, может быть, даже светились в темноте.
Потом он увидел ее руки, просвеченные солнцем, светлую кожу и тонкие губы, и чувствовал, как погибает, погибает, многократно и безнадежно. Она отдала листки со стихами, поблагодарив за проделанную работу. Наверное, ее забавляло оцепенение, которое наступило у Телкова от ее слов и присутствия.
— Ну, извини, — сказала она. — Не обижайся. Обычно в этих случаях предлагают дружбу. Но я ничего не предлагаю. У меня другие планы.
Вот ведь научилась каким штучкам. Шустрая девочка, подумал Телков, но тут же поправил себя: никакие низкие пошлые словечки не подходят к ней. Она будет всякий раз пронзать, как молния. Ее лик, ее голос Он будет страдать. Ну и пусть. Он так хочет.
— Ну что вы, договорились, — полюбопытствовал потом Лева. — Кстати, она все знает. Про Галю. Что там у вас?
— Ничего.
Он позвонил Ольге зимой — из автомата на автовокзале. Он не знал, что собственно нужно говорить. И вообще он не умел говорить по телефону — новичок в городской жизни. Он ничего не понял из сказанного ею. Но звуки ее голоса были как стакан «Анапы» — к тому времени он узнал вкус вина для начинающих — в поездке школьной агитбригады.
Он звонил редко, не надоедал. Раза два удостоился назначения встречи. Ни та, ни другая не состоялись. И он верил, что не по злому умыслу: сестренка маленькая на руках, поручения родителей. Конечно, она была послушная дочь и просто-напросто девчонка-школьница. Может быть, зубрилка. Но это лишь добавляло прелести к портрету Ольги.
Года через два ему было велено подъехать к ее дому и ждать у подъезда. Он проделал этот путь через весь город в двух переполненных трамваях, гулял часа полтора у дома, где были слышны моторы авиазавода — тоже почтового ящика. Кроме целующейся парочки не заметил никого. Нет, он не обиделся, просто хотел узнать, что случилось.
— А разве ты никого не видел под грибком?
— Видел.
— Так это я была с Рашидом. Не узнал, что ли? — Она рассмеялась, но не было на его сердце тяжести и черноты, мук ревности ему пока не было дано узнать. Его даже радовал какой-то новый поворот в отношениях. Когда он звонил ей снова, поинтересовался здоровьем Рашида.
— Да послала его к черту. У меня теперь другой — Вадим. Ты его не знаешь. Боксом занимается.
В ее тоне было что-то знакомое. Вот так Галя принимала его за свою подружку. Он научился отмечать оттенки голоса Ольги, чувствовал, когда на нее накатывает вдохновение. Кажется, все-таки это не лучшая ее импровизация.
— Как поживает сестренка?
— Хорошо поживает. К ней кадришься? Маленькая же. Или дождешься, когда вырастет?
— Такой, как ты, уже не будет…
Телефон на заводе непростой, с коммутатором. Снимешь трубку, ждешь, ждешь.
— Двадцать вторая, — вялый такой, умиротворяющий тон. Будто в чужую спальню попал.
— Город, пожалуйста…
Он позвонил Ольге с работы, улучив минутку, когда никого не было в комнате. Телефонистки, говорят, слушают разговоры абонентов. Ничего, он будет немногословен, ему нужен глоток ее голоса. Подзарядить батарейку сердца.
Однажды позвонила она сама. Все были на месте, шеф, Коля, машинистка, и Телков чувствовал себя посаженным на горячую сковородку.
— Ну что, музейная крыса, примолк? Михаил Виссарионович — твой шеф? Он, случаем, не грузин? Передай ему, что я обожаю грузинов. И армянов. Не поправляй.
У Телкова не было сомнения, что этот разговор слушают не только телефонистки. Наверное, она звонила из большой прокуренной комнаты, развлекаясь с большой компанией. Но это не рассердило Телкова. И не разгневало. Все равно он был рад и счастлив. Привычно рад. Это все в его воле. Эмоциональный подъем. Хочется делать людям добро. Прибавляются силы. Водка тоже горькая, но с нее подлетаешь.
Минувшей осенью он простыл на молодежном факельном шествии и тяжело болел — около двух месяцев. Участковая добилась, чтобы его обследовали в институте туберкулеза. Несколько недель его наблюдали и лечили как хронически больного, а потом сняли с учета, на котором держали шесть лет. Он будто бы попутно излечился от другой неизлечимой болезни. Радуйся же, Иван! Не рад. Чего-то такого большого, отличающего от остальных людей, лишился. Было немного грустно расставаться с тем, что было к нему привязано шесть лет.
Лева посетил его в больнице и не мог скрыть того особого отношения к заведению такого рода, где можно подцепить смертельную заразу. Телков видел себя глазами Левы и даже уважал друга — за то, что тот все же переступил собственную брезгливость и инстинкт самосохранения. Возможно, Лева отводил Ивану роль смертника, которому негоже отказать в последней ласке.
— А хочешь, я ее приведу?
Институт туберкулеза находился неподалеку от дома Ольги, и она, в самом деле, появилась, в красном лыжном костюме, без пальто. Возможно, ей пришлось схитрить для него перед родителями, и это низводило ее до уровня обычной девчонки. Может быть, она ведро с мусором пошла выносить и сюда примчалась?
Телков неуклюже топтался на месте, одергивал больничную пижаму, отчего выглядел еще более жалким, видел, как она старается не дышать воздухом, зараженным палочками Коха. Она изо всех сил старательно посверкивала ясными глазоньками и тонко улыбалась, впрочем, в эту улыбку ее губы сложены изначально. Телков беспрерывно курил, и она тоже потянулась к сигарете, будто табачный дым мог ослабить витающие в воздухе бациллы.
— Вы хоть поцелуйтесь, подсказал Лева. — Я отвернулся.
И, правда, он отвернулся и дышал с характерной задержкой, будто бы сберегающей от заразы. Ольга прижалась к Телкову, гибко изогнулась, как лоза вокруг подпоры, повисла на шее, легонькая, просто невесомая. Он поцеловал ее тоненькие губоньки, и только ощутил их вкус, она отодвинулась и отшагнула, готовая отодвинуться, в зависимости от его реакции, еще на шаг. Он вдруг вспомнил ту непонятную суматошную ночь с пионервожатой Галей, когда ничего не было. И ему показалось, что «ничего не было» с Ольгой. Змейка выскользнула, он закашлялся.
— Ты извини, нам пора, — сказал Лева. — Но мы придем. Завтра же навестим.
Фиг с маслом. Она, наверное, побежала чистить зубы и полоскать карболкой рот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124