Чтобы он забрал беспомощного ребенка скитаться с ним? У него ни кола ни двора! Он только что из тюрьмы.
— Но что же вы собираетесь теперь делать? Растить ребенка, зная, что в любой момент у вас его могут отнять?
— Не берите в голову. — Вера поднялась, подошла к шкафу, достала оттуда две кружки. — Вам нужно выпить, вы промокли.
Она налила немного водки Сухареву и себе.
Разрезала яблоко. Выпили.
— A y вас есть дети? — спросила она, уже смелее глядя Сухареву в глаза.
Он покачал головой.
— Ну а женаты вы были? — не унималась Вера. — Неужели никогда? Вот уж не поверю!
Сухарев поднялся.
— Ну, мне пора. Что-то я засиделся.
Вера удивленно смотрела в его голую спину. Что она такого сказала? Задала обычный вопрос.
— Подождите, Егор! — Она поднялась и подошла к нему. — Вы не обижайтесь на меня за тот вечер, хорошо? Я вела себя по-дурацки, не знаю, что на меня нашло.
— Я уже забыл.
— А.., тогда — спокойной ночи…
Вера не знала, что сказать. Ей мучительно не хотелось оставаться одной. Но она не могла попросить его остаться. И в то же время больше всего на свете ей хотелось, чтобы он остался.
— Да. Я пойду. Но я зайду позже узнать, как она. — Он кивнул на девочку.
Сухарев ушел, и одиночество волной нахлынуло на Веру. Она поправила Ксюшкину пеленку. Девочка спала, обессиленная жаром. Дождь хлестал по стеклу, будто пытался что-то доказать ей. Что? Что вся ее теория о любви и предательстве — бред и никаких выводов из собственной жизни делать нельзя? Все повторится вновь, человек способен вновь и вновь обретать надежду? Но на что она надеется сейчас? Что этот сыч лесной полюбит ее и развеет ее страхи? Какая наивность! Зачем он ей нужен? Да и она не нужна ему вовсе, это он демонстрирует ей как может.
Вера вскочила и вытащила из чемодана ветровку.
Она не может оставаться здесь одна. Сейчас она пойдет и скажет ему об этом. Пусть он думает о ней что хочет. Вера выскочила под хлесткий ливень. Ноги мгновенно промокли. Она двигалась на свет ночника в его окне, как корабль на свет маяка. Ее колотила внутренняя дрожь. Холода она не замечала.
Она толкнула дверь и ударилась о Сухарева. Он стоял в плащ-палатке.
— Я.., мне страшно одной, — пробормотала она.
— Я уже иду.
Они вышли под дождь, держась за руки. Преодолев пространство сплошной воды, вбежали на веранду Вериного флигеля. Прежде чем войти туда, где спал ребенок, Сухарев снял плащ-палатку и, стряхнув, бросил на скамейку. Вера проделала то же с ветровкой.
Лицо у Сухарева было мокрым, и Вере захотелось убрать с его щек холодные капли. Как только ей пришла в голову эта мысль, он протянул руку и стал вытирать ладонью ее лицо. У нее и волосы были мокрые, но ясное дело — их не вытрешь руками. Тем не менее Сухарев провел ладонью по мокрым волосам. От этого внезапного проявления тепла у Веры перехватило горло. Она громко всхлипнула, и тогда он обеими руками сжал ее голову. Потом наклонился и попробовал на вкус ее губы. Они были влажными и прохладными от дождя. Его губы показались Вере немного с горчинкой, как петрушка. Минуту назад она что-то хотела объяснить Сухареву, рассказать, что она чувствует. Но теперь, после поцелуя, она поняла, что ничего сказать не сможет. Ей только хочется крепко держаться за него, впитывая спокойное тепло с запахом мяты и зверобоя.
Они вошли в комнату и сели на пол напротив кровати. Из-под пеленки выглядывала крошечная круглая ступня. Вера потрогала — кожа была теплой и влажной. Сухарев стащил со стола одеяло и накрыл их обоих. Теперь они сидели под одеялом, тесно прижавшись, и молча слушали дождь. Вера слушала свое плечо — на нем лежала горячая и тяжелая рука Егора.
— Ты скучаешь по дочери? — вдруг спросил Сухарев.
Вера помолчала.
— Больше всего я хотела бы вернуться в ее детство. Все изменить. Стирать пеленки, баюкать ее. Но этого уже не будет. Иногда я думаю, что она ненавидит меня.
— Почему?
— Возможно, Игорь внушил ей, что я ее не любила. Она совсем не помнит меня.
— Ты пробовала искать их через Интернет?
— Я все пробовала. Игорь не отвечает.
— Не может быть, чтобы он ни с кем из России не общался.
— Видишь ли… У него с матерью были сложные отношения. Она подавляла его. Думаю, что в конце концов его отлет в Канаду — это своеобразный бунт.
К тому же его мать уже умерла. А друзей у него и здесь было немного, а там он мог завести новых.
— А о себе ты что думаешь? — задал Сухарев странный вопрос.
— Не поняла.
— Ну ты-то против чего бунтуешь?
— Разве я бунтую? — размышляла Вера. — С чего ты взял?
— Во-первых, ты бунтуешь против своего имени.
Ты разделила его на два взаимно исключающих. Вера.
Ника. А в сущности, это одно красивое имя — Вероника. Я буду звать тебя Вероника.
«Я буду звать тебя Вероника», — звучало у Веры в ушах. Он будет звать ее. Это как обещание, как что-то в будущем.
— Зови, — сказала она и потерлась ухом о его плечо. Это оказалось очень приятно — чувствовать щекой и ухом чужое жесткое плечо.
— Ты решила все вычеркнуть, что было в прошлом, включая саму себя.
— Да, наверное.
— Ну и как, получилось?
— Нет, как видишь. Прошлое догнало меня и схватило за подол. Я всех их любила — Ингу, Колю, тетю Оксану. Я только Зойку не успела полюбить. А потом решила: раз они меня предали, то я их вычеркну, будто их и не было в моей жизни. Разлюблю.
— А Ксюшка заставила тебя усомниться в своей силе.
— Да, я люблю ее. С этим ничего не поделаешь.
Больше всего я мечтаю сейчас, чтобы она проснулась здоровой.
— Я тоже. Знаешь, я не хочу, чтобы ты уезжала.
Сердце Веры сжалось и поползло в живот. Она повернулась и прижалась губами к его плечу.
— Повтори, — попросила она.
— Я не хочу, чтобы ты уезжала, — ровно произнес он, не глядя на нее. И замолчал.
Вера дышала ему в плечо и плакала. Он не хочет, чтобы она уезжала!
Целую вечность никто не говорил ей этих слов. И что самое главное — они звучали искренне. Уж в оттенках интонаций Вера хорошо научилась разбираться. Он сам почему-то изо всех сил сопротивляется своему чувству, и именно это вызывало доверие. Хотелось слушать его голос.
— Я хочу знать о тебе все. Расскажи мне о себе, — попросила Вера.
— Когда-нибудь потом.
— Но почему?
Это показалось Вере странным.
— Сдается мне, что ты тоже бунтуешь. Заперся здесь вдали от людей, никого в свою жизнь не пускаешь. Почему?
— Тебя пущу. Но не сейчас, ладно?
Сухарев наклонился и нашел в темноте ее губы.
Они целовались, сидя на полу — как школьники. Дождь за окном поредел.
— Не уезжай, — попросил он шепотом.
— Ладно, я побуду еще немного, — так же шепотом ответила она.
«Скорая» приехала утром, никаких отклонений в здоровье девочки врачи не обнаружили.
— У нее режется первый зуб, мамаша, — устало сообщила врач. — В этом случае может быть не только температура, но и расстройство стула, повышенная нервозность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
— Но что же вы собираетесь теперь делать? Растить ребенка, зная, что в любой момент у вас его могут отнять?
— Не берите в голову. — Вера поднялась, подошла к шкафу, достала оттуда две кружки. — Вам нужно выпить, вы промокли.
Она налила немного водки Сухареву и себе.
Разрезала яблоко. Выпили.
— A y вас есть дети? — спросила она, уже смелее глядя Сухареву в глаза.
Он покачал головой.
— Ну а женаты вы были? — не унималась Вера. — Неужели никогда? Вот уж не поверю!
Сухарев поднялся.
— Ну, мне пора. Что-то я засиделся.
Вера удивленно смотрела в его голую спину. Что она такого сказала? Задала обычный вопрос.
— Подождите, Егор! — Она поднялась и подошла к нему. — Вы не обижайтесь на меня за тот вечер, хорошо? Я вела себя по-дурацки, не знаю, что на меня нашло.
— Я уже забыл.
— А.., тогда — спокойной ночи…
Вера не знала, что сказать. Ей мучительно не хотелось оставаться одной. Но она не могла попросить его остаться. И в то же время больше всего на свете ей хотелось, чтобы он остался.
— Да. Я пойду. Но я зайду позже узнать, как она. — Он кивнул на девочку.
Сухарев ушел, и одиночество волной нахлынуло на Веру. Она поправила Ксюшкину пеленку. Девочка спала, обессиленная жаром. Дождь хлестал по стеклу, будто пытался что-то доказать ей. Что? Что вся ее теория о любви и предательстве — бред и никаких выводов из собственной жизни делать нельзя? Все повторится вновь, человек способен вновь и вновь обретать надежду? Но на что она надеется сейчас? Что этот сыч лесной полюбит ее и развеет ее страхи? Какая наивность! Зачем он ей нужен? Да и она не нужна ему вовсе, это он демонстрирует ей как может.
Вера вскочила и вытащила из чемодана ветровку.
Она не может оставаться здесь одна. Сейчас она пойдет и скажет ему об этом. Пусть он думает о ней что хочет. Вера выскочила под хлесткий ливень. Ноги мгновенно промокли. Она двигалась на свет ночника в его окне, как корабль на свет маяка. Ее колотила внутренняя дрожь. Холода она не замечала.
Она толкнула дверь и ударилась о Сухарева. Он стоял в плащ-палатке.
— Я.., мне страшно одной, — пробормотала она.
— Я уже иду.
Они вышли под дождь, держась за руки. Преодолев пространство сплошной воды, вбежали на веранду Вериного флигеля. Прежде чем войти туда, где спал ребенок, Сухарев снял плащ-палатку и, стряхнув, бросил на скамейку. Вера проделала то же с ветровкой.
Лицо у Сухарева было мокрым, и Вере захотелось убрать с его щек холодные капли. Как только ей пришла в голову эта мысль, он протянул руку и стал вытирать ладонью ее лицо. У нее и волосы были мокрые, но ясное дело — их не вытрешь руками. Тем не менее Сухарев провел ладонью по мокрым волосам. От этого внезапного проявления тепла у Веры перехватило горло. Она громко всхлипнула, и тогда он обеими руками сжал ее голову. Потом наклонился и попробовал на вкус ее губы. Они были влажными и прохладными от дождя. Его губы показались Вере немного с горчинкой, как петрушка. Минуту назад она что-то хотела объяснить Сухареву, рассказать, что она чувствует. Но теперь, после поцелуя, она поняла, что ничего сказать не сможет. Ей только хочется крепко держаться за него, впитывая спокойное тепло с запахом мяты и зверобоя.
Они вошли в комнату и сели на пол напротив кровати. Из-под пеленки выглядывала крошечная круглая ступня. Вера потрогала — кожа была теплой и влажной. Сухарев стащил со стола одеяло и накрыл их обоих. Теперь они сидели под одеялом, тесно прижавшись, и молча слушали дождь. Вера слушала свое плечо — на нем лежала горячая и тяжелая рука Егора.
— Ты скучаешь по дочери? — вдруг спросил Сухарев.
Вера помолчала.
— Больше всего я хотела бы вернуться в ее детство. Все изменить. Стирать пеленки, баюкать ее. Но этого уже не будет. Иногда я думаю, что она ненавидит меня.
— Почему?
— Возможно, Игорь внушил ей, что я ее не любила. Она совсем не помнит меня.
— Ты пробовала искать их через Интернет?
— Я все пробовала. Игорь не отвечает.
— Не может быть, чтобы он ни с кем из России не общался.
— Видишь ли… У него с матерью были сложные отношения. Она подавляла его. Думаю, что в конце концов его отлет в Канаду — это своеобразный бунт.
К тому же его мать уже умерла. А друзей у него и здесь было немного, а там он мог завести новых.
— А о себе ты что думаешь? — задал Сухарев странный вопрос.
— Не поняла.
— Ну ты-то против чего бунтуешь?
— Разве я бунтую? — размышляла Вера. — С чего ты взял?
— Во-первых, ты бунтуешь против своего имени.
Ты разделила его на два взаимно исключающих. Вера.
Ника. А в сущности, это одно красивое имя — Вероника. Я буду звать тебя Вероника.
«Я буду звать тебя Вероника», — звучало у Веры в ушах. Он будет звать ее. Это как обещание, как что-то в будущем.
— Зови, — сказала она и потерлась ухом о его плечо. Это оказалось очень приятно — чувствовать щекой и ухом чужое жесткое плечо.
— Ты решила все вычеркнуть, что было в прошлом, включая саму себя.
— Да, наверное.
— Ну и как, получилось?
— Нет, как видишь. Прошлое догнало меня и схватило за подол. Я всех их любила — Ингу, Колю, тетю Оксану. Я только Зойку не успела полюбить. А потом решила: раз они меня предали, то я их вычеркну, будто их и не было в моей жизни. Разлюблю.
— А Ксюшка заставила тебя усомниться в своей силе.
— Да, я люблю ее. С этим ничего не поделаешь.
Больше всего я мечтаю сейчас, чтобы она проснулась здоровой.
— Я тоже. Знаешь, я не хочу, чтобы ты уезжала.
Сердце Веры сжалось и поползло в живот. Она повернулась и прижалась губами к его плечу.
— Повтори, — попросила она.
— Я не хочу, чтобы ты уезжала, — ровно произнес он, не глядя на нее. И замолчал.
Вера дышала ему в плечо и плакала. Он не хочет, чтобы она уезжала!
Целую вечность никто не говорил ей этих слов. И что самое главное — они звучали искренне. Уж в оттенках интонаций Вера хорошо научилась разбираться. Он сам почему-то изо всех сил сопротивляется своему чувству, и именно это вызывало доверие. Хотелось слушать его голос.
— Я хочу знать о тебе все. Расскажи мне о себе, — попросила Вера.
— Когда-нибудь потом.
— Но почему?
Это показалось Вере странным.
— Сдается мне, что ты тоже бунтуешь. Заперся здесь вдали от людей, никого в свою жизнь не пускаешь. Почему?
— Тебя пущу. Но не сейчас, ладно?
Сухарев наклонился и нашел в темноте ее губы.
Они целовались, сидя на полу — как школьники. Дождь за окном поредел.
— Не уезжай, — попросил он шепотом.
— Ладно, я побуду еще немного, — так же шепотом ответила она.
«Скорая» приехала утром, никаких отклонений в здоровье девочки врачи не обнаружили.
— У нее режется первый зуб, мамаша, — устало сообщила врач. — В этом случае может быть не только температура, но и расстройство стула, повышенная нервозность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88