— Эти сумасшедшие ирландцы. — хохотал немец. — Они всегда так веселятся, да?
— Он живет в Лондоне, — пояснил я.
— Сумасшедшие, сумасшедшие ирландцы!
Раздался гром аплодисментов, когда оркестранты, похожие на потрепанных хиппи, напоминавших массовку из фильма «Храброе сердце», вломили «Один ирландский бродяга» Ван Моррисона.
Блант удвоил темп.
Прибыла автобусная группа туристов из Италии, и паб наполнился людьми так, что негде было повернуться. Все стали заказывать пиво рыжеволосому студенту, стоявшему за стойкой бара.
Блант ударился ногой о большую стеклянную пепельницу и теперь подпрыгивал на одной ноге и морщился от боли. Туристы возбужденно аплодировали, принимая его прыжки за фигуру танца.
Немец важно кивнул и со знанием дела произнес:
— Музыка для ирландцев очень важна. «Бумтаун Рэтс». «Тин Лиззи». «Ю-ту». Это у них в душе. — И он вскарабкался на стол к Бланту.
Тут появился Эймон, посмотрел на Бланта и немца и покачал головой:
— Вот что может случиться, если они слишком часто будут смотреть «Титаник».
На стол поставили поднос с пивом. Блант, пытаясь переплясать немца (который, кстати, не делал ничего особенного: размахивал руками, стоя на одном месте), решил показать сложный элемент «Властелин танца», перепрыгнув через кружки с пивом. И тут он свалился со стола, предварительно шлепнувшись лицом в тарелку австралийского туриста, на которой лежал бутерброд с сыром и помидорами.
Эймон отпил из стакана воды и улыбнулся Казуми. У меня испортилось настроение. Я надеялся, что Эймон не собирается переспать с ней. Наркотики в его жизни заменили девушек. Но теперь с наркотиками было покончено.
Но тут оркестр заиграл «Кареглазую девушку», и все повскакали со своих мест. Симпатичный молодой итальянец подошел к Казуми и спросил, не хочет ли она потанцевать. Вдруг между ними возник Эвелин Блант со свирепым лицом и куском помидора, свисавшего с его брови.
— Этот танец она уже обещала мне, приятель.
***
В конце концов, нас выставили вон.
Посетители могли бы гулять до рассвета, но молодому рыжеволосому студенту надо было утром рано вставать, чтобы ехать в колледж на занятия по информационной технологии.
Поэтому мы вчетвером пошли назад к дому по изрытой дороге, и единственным освещением был свет мерцающих над нашими головами звезд, а единственным шумом — рокот морских волн.
И еще звуки, доносившиеся с автостоянки у паба: туристов выворачивало наизнанку.
***
Заснуть в этом фермерском доме, стоящем в бухте, было не так-то просто.
С Атлантического океана налетал ветер, и потревоженные им старинные балки дома скрипели и стонали, как доски корабля, попавшего в сильный шторм. К тому же было ужасно холодно. Под пижаму от Маркса и Спенсера я надел старую футболку с надписью «Фиш по пятницам», на ноги — термоноски, но все равно трясся от холода под тоненьким одеялом, которое использовали здесь в летний период.
Но сегодня я не мог заснуть не из-за холода или шума ветра. Мысли о Казуми не давали мне покоя. Я думал о том, что она лежит, свернувшись под одеялом, в комнате наверху. Именно поэтому я не спал и выглядел вполне бодрым, когда она постучала ко мне в дверь в три часа ночи.
На ней была клетчатая пижама. Эта девушка любила клетчатый рисунок на одежде больше, чем какой-нибудь шотландец. На ней были также вязаная шапка и толстые носки. Наверху скорее всего было еще холоднее, чем здесь. Я зажмурился и потом открыл глаза, проверяя, не снится ли мне это. Потом она заговорила. Шепотом, как будто боялась перебудить весь дом.
— Извините, — сказала она.
— Ничего. Что случилось?
— Проблема у меня в комнате.
Я пошел за ней следом сначала через темную гостиную, а потом осторожно взобрался по короткой приставной лестнице на самый верх дома. Поперек ее кровати лежал с раскрытым ртом, из которого стекала слюна, громко храпящий Эвелин Блант.
— Сказал, что пошел в туалет, а на обратном пути перепутал комнаты, — объяснила она.
Мы перевели взгляд с пьяного литературного поденщика на шаткую лестницу, по которой нужно забраться, чтобы попасть в эту комнату. «Так напиться просто невозможно», — пронеслось у меня в голове.
— Большой и толстый лгун, — вздохнула Казуми.
— Он не обидел вас?
Она покачала своей хорошенькой головкой:
— Схватил мою грелку и завалился спать. Никак не могу его разбудить.
— Сейчас я попробую. — И я принялся трясти его за плечо: — Проснись, Блант. Ты не в своей комнате. Просыпайся же ты, толстый потный мерзавец!
Он застонал и прижал мою руку к своей щеке с выражением пьяного экстаза на опухшем лице. Будить его было бесполезно. Он ни на что не реагировал.
— Вы можете идти спать в мою комнату. Я лягу здесь, на диване, — сказал я.
— Нет-нет.
— Это ничего. Правда. Идите в мою комнату. Она посмотрела на меня:
— Или мы можем… ну, вы знаете, вместе разместиться в вашей комнате.
В тишине слышалось, как волны бьются о берег.
— Да. Можно поступить и так.
Мы пошли в мою комнату, сконфуженные, как два пятилетних ребенка в первый день в школе. Потом мы быстро забрались на разные стороны кровати. Мое наполненное надеждами сердце возликовало, хотя я и понимал, что она руководствовалась не страстью, а опасением переохладиться.
Я лег на спину, Казуми повернулась ко мне спиной. Я слышал свое дыхание, чувствовал тепло ее тела. Когда у меня уже не осталось больше сил выносить это, я протянул руку и коснулся ее спины, почувствовав под ладонью мягкую ткань ее клетчатой пижамы.
— Нет, Гарри, — произнесла она немного печально, даже не пошевельнувшись.
Я убрал руку. Не хотелось уподобляться Бланту. Каким бы я ни был, ни за что не хотел бы походить на этого типа.
— Почему нет?
— У вас есть жена и сын.
— Все не так просто.
— Есть и другие причины.
— Например? — Я выдавил из себя короткий смешок. — Потому что вы не такая? Я знаю, что не такая. Поэтому вы мне так и нравитесь.
— Вы мне тоже нравитесь. Вы хороший.
— Правда?
— Да. Вы забавный и добрый. И одинокий.
— Одинокий? Я?
— Думаю, да.
— Тогда в чем дело?
— Вы не такой мужчина. — Она перевернулась на спину и посмотрела на меня. Ее карие глаза блестели в лунном свете. Прямо как у девушки в песне Моррисона.
Я повернулся к ней лицом. Мне так нравились ее черные волосы, спадавшие на ее лицо. Я дотронулся ногой до ее ноги — шерстяной носок к шерстяному носку. Она положила свою ладонь мне на грудь, и от этого жеста у меня перехватило дыхание. В тишине наши голоса звучали как негромкая молитва.
— Я хочу спать с тобой, — сказал я.
— Тогда закрой глаза и засыпай. — Она не улыбалась.
— Ты знаешь, что я имею в виду. Я хочу любить тебя.
Она покачала головой:
— Ты не свободен.
— Никому на свете нет до этого дела. Есть только ты и я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81