Идя сюда, я не ожидал такого подарка; его судьбоносное отсутствие давало мне, по крайней мере, некий шанс выбраться отсюда живым.
Молчун и любитель раздавать подзатыльники по кличке Угрюмый спросил, по какому я делу. Я повторил то, что сказал привратникам:
— Только капитану с глазу на глаз. Угрюмый сделал недовольное лицо:
— Так не пойдет.
— Узнает, что не пустил, — будешь отвечать, — пригрозил я. Он сдался.
— Твое счастье, что капитан сегодня из-за событий в стране заработался допоздна, — сказал он злобно. — Погоди, я схожу узнаю.
Через минуту-другую он вернулся и свирепо ткнул большим пальцем в сторону хозяйского логова.
Мандук сидел и работал при желтом свете настольной лампы. Половина его большой очкастой головы была освещена, другая половина была темная; его громадное грузное тело тонуло во мраке. Один ли он здесь? Уверенности нет.
— А, Кувалда, — проквакал он. — В каком качестве явился? Эмиссаром твоего папаши или крысой с его пропащего корабля?
— С сообщением, — ответил я. Он кивнул:
— Говори.
— Только для ваших ушей, — сказал я. — Не для микрофонов.
Еще много лет назад Филдинг с восхищением отзывался о решении американского президента Никсона установить подслушивающую аппаратуру в своем собственном кабинете. «У парня было понимание истории, — сказал тогда он. -И характер тоже. Все подряд шло на запись». Я возразил тогда, что из-за этих катушек он слетел с поста. Филдинг только отмахнулся. «Мне мои слова повредить не могут, -заявил он. — Мое богатство — в моей идеологии! Когда-нибудь меня детишки в школах будут изучать».
Поэтому: не для микрофонов. Он широко, от уха до уха, улыбнулся, похожий под светом лампы не столько на лягушку, сколько на чеширского кота.
— Слишком хорошая у тебя память, Кувалда, — добродушно пожурил он меня. — Ну давай, давай, милый мой. Прошепчи мне на ушко свои сладкие пустячки.
Я уже стар, с беспокойством думал я, приближаясь к нему. Кто знает, сохранился ли у меня нокаутирующий удар. «Дай мне силу, — взмолился я, обращаясь неизвестно к кому — может быть, к тени Ауроры. — Один раз, последний. На один удар сделай меня опять Кувалдой». Зеленый телефон-лягушка пялился на меня с письменного стола. Господи, как я ненавидел этот телефон. Я наклонился к Мандуку; он стремительно выбросил вперед левую руку и, схватив меня за волосы, прижал мой рот к своей левой скуле. На секунду потеряв равновесие, я с ужасом понял, что моя правая -единственное мое оружие — выведена из игры. Но, когда я уже падал на ребро столешницы, левая моя рука — та самая левая, которой я всю жизнь учился пользоваться, насилуя мою природу, — нащупала телефон.
— Телефонограмма от моей матери, — прошептал я и шарахнул его зеленой лягушкой по лицу. Он не издал ни единого звука. Его пальцы разжались, и он отпустил мои волосы, но телефон-лягушка хотел целовать его еще и еще, и я поцеловал его телефоном так крепко, как только мог, потом крепче, потом еще крепче, пока наконец зеленая пластмасса не раскололась и аппарат не начал разваливаться на части. «Сраное дешевое издельице», — подумал я и кинул его на стол.
x x x
Вот как Всемогущий Рама убил ланкийского царя Равану, похитителя прекрасной Ситы:
И, вроде змеи ослепительной, грозно шипящей,
Достал из колчана даритель великоблестящий
Стрелу, сотворенную Брахмой, чтоб Индра мирами
Тремя завладел, — и Агастьей врученную Раме.
В ее острие было пламя и солнца горенье,
И ветром наполнил создателе ее оперенье,
Окутана дымом, как пламень конца мирозданья,
Сверкала и трепет вселяла в живые созданья…
И, неотвратимая, Раваны грудь пробивая,
Вошла ему в сердце, как Индры стрела громовая,
И в землю воткнулась, от крови убитого рдея,
И тихо вернулась в колчан, уничтожив злодея…
Вверху величали гандхарвы его сладкогласно,
А тридцать бессмертных кричали: "Прекрасно! Прекрасно! " []
А вот как Ахилл убил Гектора, убийцу Патрокла:
Дышащий томно, ему отвечал шлемоблещущий Гектор:
"Жизнью тебя и твоими родными у ног заклинаю.
О! не давай ты меня на терзание псам мирмидонским…"
…Мрачно смотря на него, говорил Ахиллес быстроногий:
"Тщетно ты, пес, обнимаешь мне ноги и молишь родными!
Сам я, коль слушал бы гнева, тебя растерзал бы на части,
Тело сырое твое пожирал бы я, — то ты мне сделал!
Нет, человеческий сын от твоей головы не отгонит
Псов пожирающих!….
Птицы твой труп и псы мирмидонские весь растерзают! " []
Вы сами видите разницу. Если Рама имел в своем распоряжении божественную технику страшного суда, мне пришлось довольствоваться телекоммуникационной лягушкой. И никаких поздравлений с небес по случаю моей славной победы. Что касается Ахилла: у меня никогда не было ни его плотоядной ярости (напоминающей, между прочим, ярость Хинд из Мекки, сожравшей сердце мертвого героя Хамзы), ни его поэтического красноречия. У мирмидонских псов нашлись, однако, собратья в наших краях…
…Убив Равану, великодушный Рама устроил поверженному врагу пышную тризну. Ахилл, отличавшийся из двоих великих героев гораздо меньшим благородством, привязал труп Гектора к своей колеснице и трижды протащил его вокруг тела погибшего Патрокла. Что касается меня: живя во времена далеко не героические, я и не почтил, и не осквернил труп моей жертвы; мои мысли были заняты мною самим, моими шансами на спасение. Убив Филдинга, я повернул его вместе с креслом лицом от двери (хотя лица как такового у него уже не было). Потом я водрузил его ноги на книжную полку и положил его руки так, что они охватывали размозженную голову, словно он заснул, утомленный тяжкими трудами. Затем быстро и бесшумно я принялся искать записывающие устройства — их должно было быть два, для вящей надежности.
Найти их не составляло труда. Филдинг никогда не делал секрета из своей страсти к звукозаписи, и, открыв шкафы в его кабинете — они не были заперты — я увидел магнитофонные катушки, медленно вращающиеся во тьме, как дервиши. Я отмотал от каждой по длинному куску ленты, оторвал и сунул себе в карманы.
Пора было делать ноги. Я вышел из комнаты и подчеркнуто-бережно затворил дверь.
— Не беспокоить, — прошептал я Угрюмому и Чиху. -Капитан прикорнул.
Это задержит их на какое-то время, но успею ли я выйти за ворота? Мне чудились крики, свистки, выстрелы и четверо преображенных крикетистов, с громким рыком хватающих меня за горло. Мои ноги заторопились сами собой; усилием воли я замедлил шаг, потом остановился совсем. Гаваскар, Венгсаркар, Манкад и Азхаруддин подошли и принялись лизать мою здоровую руку. Я опустился на колени и обнял их. Потом встал и, оставив псов и статуи Мумбадеви у себя за спиной, прошел через ворота и сел в «мерседес-бенц», который взял на служебной стоянке у небоскреба Кэшонделивери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139
Молчун и любитель раздавать подзатыльники по кличке Угрюмый спросил, по какому я делу. Я повторил то, что сказал привратникам:
— Только капитану с глазу на глаз. Угрюмый сделал недовольное лицо:
— Так не пойдет.
— Узнает, что не пустил, — будешь отвечать, — пригрозил я. Он сдался.
— Твое счастье, что капитан сегодня из-за событий в стране заработался допоздна, — сказал он злобно. — Погоди, я схожу узнаю.
Через минуту-другую он вернулся и свирепо ткнул большим пальцем в сторону хозяйского логова.
Мандук сидел и работал при желтом свете настольной лампы. Половина его большой очкастой головы была освещена, другая половина была темная; его громадное грузное тело тонуло во мраке. Один ли он здесь? Уверенности нет.
— А, Кувалда, — проквакал он. — В каком качестве явился? Эмиссаром твоего папаши или крысой с его пропащего корабля?
— С сообщением, — ответил я. Он кивнул:
— Говори.
— Только для ваших ушей, — сказал я. — Не для микрофонов.
Еще много лет назад Филдинг с восхищением отзывался о решении американского президента Никсона установить подслушивающую аппаратуру в своем собственном кабинете. «У парня было понимание истории, — сказал тогда он. -И характер тоже. Все подряд шло на запись». Я возразил тогда, что из-за этих катушек он слетел с поста. Филдинг только отмахнулся. «Мне мои слова повредить не могут, -заявил он. — Мое богатство — в моей идеологии! Когда-нибудь меня детишки в школах будут изучать».
Поэтому: не для микрофонов. Он широко, от уха до уха, улыбнулся, похожий под светом лампы не столько на лягушку, сколько на чеширского кота.
— Слишком хорошая у тебя память, Кувалда, — добродушно пожурил он меня. — Ну давай, давай, милый мой. Прошепчи мне на ушко свои сладкие пустячки.
Я уже стар, с беспокойством думал я, приближаясь к нему. Кто знает, сохранился ли у меня нокаутирующий удар. «Дай мне силу, — взмолился я, обращаясь неизвестно к кому — может быть, к тени Ауроры. — Один раз, последний. На один удар сделай меня опять Кувалдой». Зеленый телефон-лягушка пялился на меня с письменного стола. Господи, как я ненавидел этот телефон. Я наклонился к Мандуку; он стремительно выбросил вперед левую руку и, схватив меня за волосы, прижал мой рот к своей левой скуле. На секунду потеряв равновесие, я с ужасом понял, что моя правая -единственное мое оружие — выведена из игры. Но, когда я уже падал на ребро столешницы, левая моя рука — та самая левая, которой я всю жизнь учился пользоваться, насилуя мою природу, — нащупала телефон.
— Телефонограмма от моей матери, — прошептал я и шарахнул его зеленой лягушкой по лицу. Он не издал ни единого звука. Его пальцы разжались, и он отпустил мои волосы, но телефон-лягушка хотел целовать его еще и еще, и я поцеловал его телефоном так крепко, как только мог, потом крепче, потом еще крепче, пока наконец зеленая пластмасса не раскололась и аппарат не начал разваливаться на части. «Сраное дешевое издельице», — подумал я и кинул его на стол.
x x x
Вот как Всемогущий Рама убил ланкийского царя Равану, похитителя прекрасной Ситы:
И, вроде змеи ослепительной, грозно шипящей,
Достал из колчана даритель великоблестящий
Стрелу, сотворенную Брахмой, чтоб Индра мирами
Тремя завладел, — и Агастьей врученную Раме.
В ее острие было пламя и солнца горенье,
И ветром наполнил создателе ее оперенье,
Окутана дымом, как пламень конца мирозданья,
Сверкала и трепет вселяла в живые созданья…
И, неотвратимая, Раваны грудь пробивая,
Вошла ему в сердце, как Индры стрела громовая,
И в землю воткнулась, от крови убитого рдея,
И тихо вернулась в колчан, уничтожив злодея…
Вверху величали гандхарвы его сладкогласно,
А тридцать бессмертных кричали: "Прекрасно! Прекрасно! " []
А вот как Ахилл убил Гектора, убийцу Патрокла:
Дышащий томно, ему отвечал шлемоблещущий Гектор:
"Жизнью тебя и твоими родными у ног заклинаю.
О! не давай ты меня на терзание псам мирмидонским…"
…Мрачно смотря на него, говорил Ахиллес быстроногий:
"Тщетно ты, пес, обнимаешь мне ноги и молишь родными!
Сам я, коль слушал бы гнева, тебя растерзал бы на части,
Тело сырое твое пожирал бы я, — то ты мне сделал!
Нет, человеческий сын от твоей головы не отгонит
Псов пожирающих!….
Птицы твой труп и псы мирмидонские весь растерзают! " []
Вы сами видите разницу. Если Рама имел в своем распоряжении божественную технику страшного суда, мне пришлось довольствоваться телекоммуникационной лягушкой. И никаких поздравлений с небес по случаю моей славной победы. Что касается Ахилла: у меня никогда не было ни его плотоядной ярости (напоминающей, между прочим, ярость Хинд из Мекки, сожравшей сердце мертвого героя Хамзы), ни его поэтического красноречия. У мирмидонских псов нашлись, однако, собратья в наших краях…
…Убив Равану, великодушный Рама устроил поверженному врагу пышную тризну. Ахилл, отличавшийся из двоих великих героев гораздо меньшим благородством, привязал труп Гектора к своей колеснице и трижды протащил его вокруг тела погибшего Патрокла. Что касается меня: живя во времена далеко не героические, я и не почтил, и не осквернил труп моей жертвы; мои мысли были заняты мною самим, моими шансами на спасение. Убив Филдинга, я повернул его вместе с креслом лицом от двери (хотя лица как такового у него уже не было). Потом я водрузил его ноги на книжную полку и положил его руки так, что они охватывали размозженную голову, словно он заснул, утомленный тяжкими трудами. Затем быстро и бесшумно я принялся искать записывающие устройства — их должно было быть два, для вящей надежности.
Найти их не составляло труда. Филдинг никогда не делал секрета из своей страсти к звукозаписи, и, открыв шкафы в его кабинете — они не были заперты — я увидел магнитофонные катушки, медленно вращающиеся во тьме, как дервиши. Я отмотал от каждой по длинному куску ленты, оторвал и сунул себе в карманы.
Пора было делать ноги. Я вышел из комнаты и подчеркнуто-бережно затворил дверь.
— Не беспокоить, — прошептал я Угрюмому и Чиху. -Капитан прикорнул.
Это задержит их на какое-то время, но успею ли я выйти за ворота? Мне чудились крики, свистки, выстрелы и четверо преображенных крикетистов, с громким рыком хватающих меня за горло. Мои ноги заторопились сами собой; усилием воли я замедлил шаг, потом остановился совсем. Гаваскар, Венгсаркар, Манкад и Азхаруддин подошли и принялись лизать мою здоровую руку. Я опустился на колени и обнял их. Потом встал и, оставив псов и статуи Мумбадеви у себя за спиной, прошел через ворота и сел в «мерседес-бенц», который взял на служебной стоянке у небоскреба Кэшонделивери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139