Барабанные перепонки; стекло; жизни.
То, чего мы страшились, настало. Прикованные цепями, мы ждали; и вот оно наконец. Когда я довел повествование до рентгеновской комнаты и Аурора скинула с себя последние ошметки плачущего всадника, в полдень Васко явился к нам в своем султанском облачении и черной шапочке [], бренча висящими на поясе ключами, держа в руке револьвер и мурлыкая тальковую песенку. Похоже на бомбейскую версию ковбойского фильма, подумал я. Решающая стычка средь яркого дня, правда, только один из нас вооружен. Бесполезно, Тонто. Мы окружены.
Лицо у него было темное, не такое, как раньше.
— Не делайте этого, — сказала Аои. — Вы будете раскаиваться. Прошу вас.
Он повернулся ко мне.
— Госпожа Химена хочет остаться в живых, Мавр, — проговорил он. — Неужто не бросишься ее спасать? Неужто не будешь драться за нее до последнего вздоха?
Солнце падало на его лицо узкой полосой. Глаза у него были розовые, рука с револьвером дрожала. Я не понимал, о чем он говорит.
— У меня нет возможности драться, — ответил я. — Но если снимешь с меня цепь и положишь пистолет, тогда будь уверен: я сражусь с тобой за наши жизни.
Из-за астмы мой голос звучал как рев осла.
— Настоящий мавр, — сказал Васко, — должен броситься на обидчика своей дамы, даже если это означает его неминуемую смерть.
Он поднял пистолет.
— Прошу вас, — сказала Аои, вжимаясь спиной в стену из красного кирпича. — Мавр, ну же.
Однажды в прошлом женщина просила меня умереть ради нее, но я выбрал жизнь. Теперь меня просили снова; просила более достойная, которую я, однако, любил меньше, чем первую. Как мы цепляемся за жизнь! Если я кинусь на Васко, это продлит ее жизнь лишь на мгновение; но каким же бесценным казалось ей это мгновение, каким нескончаемо длительным, как она молила о нем, как презирала меня за отказ подарить ей эту вечность!
— Мавр, прошу вас, пожалуйста. Нет, подумал я. Нет, не хочу.
— Поздно, — весело сказал Васко Миранда. — О вероломный и трусливый Мавр!
Аои вскрикнула и бесцельно бросилась бежать через комнату. В какой-то миг верхняя часть ее тела оказалась заслонена картиной. Васко выстрелил всего один раз. Пуля пробила холст над Аурориным сердцем и вошла в тело Аои Уэ. Она тяжело повалилась на мольберт, схватившись за него руками, и был такой момент — представьте себе это! — когда ее кровь потекла сквозь рану в груди моей матери. Потом портрет упал вперед, ударился об пол правым верхним углом рамы, перевернулся и лег лицом вверх, обагренный кровью Аои. Та, напротив, рухнула лицом вниз и больше не двигалась.
Картина была испорчена. Женщина была убита.
Итак, не она, а я выиграл это мгновение, столь необъятное в предвкушении, столь краткое в воспоминании. Я отвел полные слез глаза от распростертого трупа Аои. Я повернулся к моему убийце лицом.
— Плачь же, как женщина, — сказал он мне, — о том, чего ты не умел защитить, как мужчина.
Потом он попросту лопнул. Из недр его тела послышалось бульканье, его задергало, словно невидимыми бечевками, и потоки его крови смели все плотины, они хлынули у него из носа, рта, ушей, глаз. — Клянусь, именно так! — Кровавые пятна стали расплываться по его мавританским шароварам, спереди и сзади, и он плюхнулся на колени в натекающую из него смертельную лужу. Была кровь, и еще раз кровь, кровь Васко смешалась с кровью Аои, кровь плескалась у моих ног, текла под дверь и капала вниз, сообщая новости Аврааму и рентгеновским лучам. — Вы скажете, передозировка наркотика. Одна лишняя игла в руку, и тело не выдержало, дало течь в дюжине мест. — Нет, это было другое, из прежних времен, та, старая игла, игла воздаяния, проникшая в него еще до того, как он совершил преступление; или (и) это была сказочная игла, осколок льда, оставшийся в его жилах после встречи со Снежной Королевой, моей матерью, которую он любил и которая свела его с ума.
Умирая, он упал на портрет моей матери, и вытекающая из него кровь залила полотно. Аурора тоже была утрачена безвозвратно, она так и не заговорила со мной, так ни в чем и не призналась, так и не дала мне то, в чем я нуждался, -свою безусловную любовь.
Что до меня, я вернулся к столу и дописал мою повесть.
x x x
Кладбище заросло грубой травой, высокой и колкой, и, сидя на этом могильном камне, я, наверно, кажусь покоящимся на ее желтых остриях, невесомым, сбросившим все и всяческие ноши, парящим, едва касаясь густой поросли чудесным образом негнущихся лезвий. Мне отпущено немного времени. Счет моим вздохам, как годам античного мира, идет в обратном порядке, и до нуля уже близко. На это паломничество я истратил мои последние силы; ибо когда я пришел в себя, когда я освободился от цепи с помощью ключей, которые снял с пояса у Васко, когда я довел до конца мои записки, отдав последнюю дань чести и бесчестия двоим умершим, -тогда мне стало ясно, что я еще должен сделать в жизни. Я надел мое пальто, потом, выйдя из камеры, разыскал в кабинете Васко все написанное мною и рассовал по карманам пухлую пачку бумаги, прихватив еще молоток и гвозди. Экономки обнаружат тела очень скоро, и тогда Медина отправится по следу. Пусть найдет меня, решил я, пусть не думает, что я не хочу быть найденным. Пусть узнает все, что следует узнать, и поделится этим знанием с кем сочтет нужным. И вот я начал прибивать листы моей истории всюду, где проходил. Я держался в стороне от дорог; несмотря на то, что легкие отказывались служить, я ковылял по каменистой земле и крался по руслам пересохших рек, ибо во что бы то ни стало хотел добраться до цели прежде, чем меня настигнут. Я весь покрыт ссадинами от колючих кустов, веток и камней. Я не обращал на это внимания: если напоследок с меня слезает кожа, я только рад избавиться от этой обузы. И вот я сижу здесь в последнем свете дня, на этом камне, среди этих олив, и смотрю через долину на дальний холм; там высится она, гордость мавров, жемчужина их мастерства, их последний оплот. Европейский красный форт, Альгамбра, родная сестра фортов в Дели и Агре, дворец проникающих друг в друга форм и потаенной мудрости, переплетение покоев, двориков и садов, памятник несбывшейся возможности, уцелевший вопреки всему до наших дней и намного переживший своих завоевателей; свидетельство утраченной, но сладкой любви, пребывающей вопреки поражению, уничтожению и отчаянию, побежденной любви, которая выше того, что ее победило; свидетельство этой глубочайшей из наших потребностей, потребности к слиянию, к стиранию границ, к выходу за пределы собственною "я". Да я увидел ее через океанскую равнину, хотя мне не довелось пройти по ее благородным залам. Я вижу, как она тает в сумерках, и на мои глаза наворачиваются слезы.
В головах этого могильного камня выбиты три искрошившиеся буквы;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139
То, чего мы страшились, настало. Прикованные цепями, мы ждали; и вот оно наконец. Когда я довел повествование до рентгеновской комнаты и Аурора скинула с себя последние ошметки плачущего всадника, в полдень Васко явился к нам в своем султанском облачении и черной шапочке [], бренча висящими на поясе ключами, держа в руке револьвер и мурлыкая тальковую песенку. Похоже на бомбейскую версию ковбойского фильма, подумал я. Решающая стычка средь яркого дня, правда, только один из нас вооружен. Бесполезно, Тонто. Мы окружены.
Лицо у него было темное, не такое, как раньше.
— Не делайте этого, — сказала Аои. — Вы будете раскаиваться. Прошу вас.
Он повернулся ко мне.
— Госпожа Химена хочет остаться в живых, Мавр, — проговорил он. — Неужто не бросишься ее спасать? Неужто не будешь драться за нее до последнего вздоха?
Солнце падало на его лицо узкой полосой. Глаза у него были розовые, рука с револьвером дрожала. Я не понимал, о чем он говорит.
— У меня нет возможности драться, — ответил я. — Но если снимешь с меня цепь и положишь пистолет, тогда будь уверен: я сражусь с тобой за наши жизни.
Из-за астмы мой голос звучал как рев осла.
— Настоящий мавр, — сказал Васко, — должен броситься на обидчика своей дамы, даже если это означает его неминуемую смерть.
Он поднял пистолет.
— Прошу вас, — сказала Аои, вжимаясь спиной в стену из красного кирпича. — Мавр, ну же.
Однажды в прошлом женщина просила меня умереть ради нее, но я выбрал жизнь. Теперь меня просили снова; просила более достойная, которую я, однако, любил меньше, чем первую. Как мы цепляемся за жизнь! Если я кинусь на Васко, это продлит ее жизнь лишь на мгновение; но каким же бесценным казалось ей это мгновение, каким нескончаемо длительным, как она молила о нем, как презирала меня за отказ подарить ей эту вечность!
— Мавр, прошу вас, пожалуйста. Нет, подумал я. Нет, не хочу.
— Поздно, — весело сказал Васко Миранда. — О вероломный и трусливый Мавр!
Аои вскрикнула и бесцельно бросилась бежать через комнату. В какой-то миг верхняя часть ее тела оказалась заслонена картиной. Васко выстрелил всего один раз. Пуля пробила холст над Аурориным сердцем и вошла в тело Аои Уэ. Она тяжело повалилась на мольберт, схватившись за него руками, и был такой момент — представьте себе это! — когда ее кровь потекла сквозь рану в груди моей матери. Потом портрет упал вперед, ударился об пол правым верхним углом рамы, перевернулся и лег лицом вверх, обагренный кровью Аои. Та, напротив, рухнула лицом вниз и больше не двигалась.
Картина была испорчена. Женщина была убита.
Итак, не она, а я выиграл это мгновение, столь необъятное в предвкушении, столь краткое в воспоминании. Я отвел полные слез глаза от распростертого трупа Аои. Я повернулся к моему убийце лицом.
— Плачь же, как женщина, — сказал он мне, — о том, чего ты не умел защитить, как мужчина.
Потом он попросту лопнул. Из недр его тела послышалось бульканье, его задергало, словно невидимыми бечевками, и потоки его крови смели все плотины, они хлынули у него из носа, рта, ушей, глаз. — Клянусь, именно так! — Кровавые пятна стали расплываться по его мавританским шароварам, спереди и сзади, и он плюхнулся на колени в натекающую из него смертельную лужу. Была кровь, и еще раз кровь, кровь Васко смешалась с кровью Аои, кровь плескалась у моих ног, текла под дверь и капала вниз, сообщая новости Аврааму и рентгеновским лучам. — Вы скажете, передозировка наркотика. Одна лишняя игла в руку, и тело не выдержало, дало течь в дюжине мест. — Нет, это было другое, из прежних времен, та, старая игла, игла воздаяния, проникшая в него еще до того, как он совершил преступление; или (и) это была сказочная игла, осколок льда, оставшийся в его жилах после встречи со Снежной Королевой, моей матерью, которую он любил и которая свела его с ума.
Умирая, он упал на портрет моей матери, и вытекающая из него кровь залила полотно. Аурора тоже была утрачена безвозвратно, она так и не заговорила со мной, так ни в чем и не призналась, так и не дала мне то, в чем я нуждался, -свою безусловную любовь.
Что до меня, я вернулся к столу и дописал мою повесть.
x x x
Кладбище заросло грубой травой, высокой и колкой, и, сидя на этом могильном камне, я, наверно, кажусь покоящимся на ее желтых остриях, невесомым, сбросившим все и всяческие ноши, парящим, едва касаясь густой поросли чудесным образом негнущихся лезвий. Мне отпущено немного времени. Счет моим вздохам, как годам античного мира, идет в обратном порядке, и до нуля уже близко. На это паломничество я истратил мои последние силы; ибо когда я пришел в себя, когда я освободился от цепи с помощью ключей, которые снял с пояса у Васко, когда я довел до конца мои записки, отдав последнюю дань чести и бесчестия двоим умершим, -тогда мне стало ясно, что я еще должен сделать в жизни. Я надел мое пальто, потом, выйдя из камеры, разыскал в кабинете Васко все написанное мною и рассовал по карманам пухлую пачку бумаги, прихватив еще молоток и гвозди. Экономки обнаружат тела очень скоро, и тогда Медина отправится по следу. Пусть найдет меня, решил я, пусть не думает, что я не хочу быть найденным. Пусть узнает все, что следует узнать, и поделится этим знанием с кем сочтет нужным. И вот я начал прибивать листы моей истории всюду, где проходил. Я держался в стороне от дорог; несмотря на то, что легкие отказывались служить, я ковылял по каменистой земле и крался по руслам пересохших рек, ибо во что бы то ни стало хотел добраться до цели прежде, чем меня настигнут. Я весь покрыт ссадинами от колючих кустов, веток и камней. Я не обращал на это внимания: если напоследок с меня слезает кожа, я только рад избавиться от этой обузы. И вот я сижу здесь в последнем свете дня, на этом камне, среди этих олив, и смотрю через долину на дальний холм; там высится она, гордость мавров, жемчужина их мастерства, их последний оплот. Европейский красный форт, Альгамбра, родная сестра фортов в Дели и Агре, дворец проникающих друг в друга форм и потаенной мудрости, переплетение покоев, двориков и садов, памятник несбывшейся возможности, уцелевший вопреки всему до наших дней и намного переживший своих завоевателей; свидетельство утраченной, но сладкой любви, пребывающей вопреки поражению, уничтожению и отчаянию, побежденной любви, которая выше того, что ее победило; свидетельство этой глубочайшей из наших потребностей, потребности к слиянию, к стиранию границ, к выходу за пределы собственною "я". Да я увидел ее через океанскую равнину, хотя мне не довелось пройти по ее благородным залам. Я вижу, как она тает в сумерках, и на мои глаза наворачиваются слезы.
В головах этого могильного камня выбиты три искрошившиеся буквы;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139