Дочь недавно вышла замуж и вскоре переедет в Алжбетов, копит деньги на квартиру.
– В Алжбетове замечательно, там ей определенно понравится, – кивнула госпожа Айхенкранц, – а за кого ваша уважаемая дочь вышла замуж? За художника или за кого-нибудь из Охраны?
– За каменщика, – сказала госпожа Моосгабр, – за каменщика по имени Лайбах. Это образованный, работящий парень. Пока живет у барышни Клаудингер на частной квартире. А мальчика нет как нет, – сказала госпожа Моосгабр и отпила немного пива.
– Нет как нет, – вздохнула госпожа Айхенкранц, – где он только может быть! О Боже, сколько мучений, – сказала вдруг госпожа Айхенкранц и, опустив голову в ладони, села против госпожи Моосгабр, – сколько мучений, никто о них понятия не имеет. А теперь еще Охрана грозится, что отберет у меня мальчика. Я забочусь о нем, как могу, за каждым его шагом слежу и очень переживаю, что у него нелады в школе.
– Вот видите, – сказала госпожа Моосгабр и поглядела на ее пухлое лицо и черные локоны, – что-что, а это мне знакомо. И у моих детей были нелады в школе. Набуле с малолетства дралась, а Везр был грубый, до крови бил одноклассников, тоже не жалел кулаков. Во втором классе его послали в Охрану, так, собственно, я и познакомилась с госпожой Кнорринг. Представьте теперь, как давно я знаю ее, если Везру сейчас двадцать пять, а тогда госпожа Кнорринг только начала там работать. Везра определили в спецшколу, а после и Набуле попала туда.
– Это исправительный дом? – спросила госпожа Айхенкранц.
– Нет, не исправительный дом, – сказала госпожа Моосгабр, – это просто школа для трудных детей, там особая дисциплина и надзор. В исправительный дом он попал уже позже, когда вышел из этой спецшколы, – сказала госпожа Моосгабр.
– А потом что с ним случилось? – спросила госпожа Айхенкранц.
– А потом, – сказала госпожа Моосгабр, – сошелся с каменотесами, может, даже из той гранильной мастерской, что на площади, и уже дважды был за решеткой. Сейчас он там в третий раз, но срок ему уже вышел, и боюсь, он того и гляди домой явится. Домой явится – этак заскочит на минуту. А Набуле на свадьбе выбросила лошади пирожки, что я напекла ей, а потом и меня выгнала. Еще до ужина выгнала, корки сухой не дала. А я им колыбельную пела, когда были маленькие. И на эту свадьбу надела свое единственное праздничное платье. Не то, что сегодня, когда я в этой старой юбке да кофте.
– О, мадам, – сказала удивленно госпожа Айхенкранц, – так это ваши дети, о которых вы рассказывали на кладбище? – И госпожа Моосгабр кивнула.
– Да, мои собственные дети, – кивнула госпожа Моосгабр, – о них я вам и рассказывала. – И потом сказала: – Сколько я натерпелась – никому не пожелаю. Знали бы вы! Часто про себя думаю: лучше было бы их совсем не иметь. Но я хотела детей, то-то и оно. Судьба.
– Ужасно! – сказала госпожа Айхенкранц чуть погодя. – Ужасно! – И потом, снова опустив голову в ладони, сидела молча. – Значит, вы и сами прекрасно знаете, – сказала она минутой позже, подняв с ладоней голову, – какое это мучение. Но что я могу еще делать, я же вконец извелась. Наверное, как та госпожа, та… ее могилу под березой вы мне указали.
– Бекенмошт, – кивнула госпожа Моосгабр, – верю вам. И вы еще не ведаете, что вас впереди ожидает. Посмотрите на Фаберов, вы их, наверное, знаете, раз пришли на похороны… – И когда госпожа Айхенкранц кивнула, госпожа Моосгабр продолжала: – Наверное, что-то похожее. Во всяком случае, мадам жаловалась, что он злой и наглый, она была в полном отчаянии. Бедняга, кажется, еще и пил. А ваш не пьет?
– Ах, – махнула госпожа Айхенкранц, – тоже пьет. Возьмет бутылку пива, – она указала рукой в сторону лавки, – и всю выдует. Разве я могу уследить за ним? Разве могу уследить за каждым его шагом? Конечно, водкой я не торгую. Хотела, но мне не разрешили.
– Вот видите, – кивнула госпожа Моосгабр, – Везр тоже пил. С восьми лет. А пиво – и того раньше, с восьми лет водку пил. А приходит ваш домой поздно?
– Поздно, – кивнула госпожа Айхенкранц, – когда кладбище закрывают, он попадает домой с другой стороны. Входит в ту заднюю дверку, что вы видели в кустарнике, он ее легко открывает. У него есть ключ. Но на кладбище, после того, как его закрывают, он никогда особенно не задерживается, самое большее, может, часок, а зимой и того меньше, когда рано темнеет, он боится там оставаться. Но зато в парке ему хоть бы хны. Бродит по парку до самых сумерек. Приходит уже в сумерки или совсем затемно.
– Вот видите, – кивнула госпожа Моосгабр, – и Везр то же самое. Шлялся после семи. Ходил к реке под мост и приходил совсем затемно. Мадам, а он у вас немного… не приворовывает?
– А как же, – вздохнула госпожа Айхенкранц и прошлась ладонью по черным локонам, – наверное, и такое случается. Точно, конечно, трудно сказать, точно, конечно, не скажу, разве я могу за ним уследить, может, оно и случается… – госпожа Айхенкранц посмотрела в сторону лавки, на старые искусственные цветы, свечки, фонари и ленты – в дверь кухни все было хорошо видно, – откуда мне знать, где он все время мотается, куда ходит, мне что же, только и ходить за ним по пятам и не спускать с него глаз?
– Вот видите, мадам, – кивнула госпожа Моосгабр и отпила еще немного пива, – и Везр тоже воровал. С малолетства. Воровал все, что под руку попадало, и деньги воровал. У меня тоже, мои единственные сбережения. Так что все один к одному. А что ждет вас впереди, когда он вырастет, вы даже не представляете. Лишь бы вам из-за него не сойти с ума или руки на себя не наложить. Знаете, я в Бога не верю. Когда была маленькая, я молилась, но один приказчик, не то посыльный, отсоветовал мне, и с тех пор я не молюсь. Верю в судьбу. Все это судьба: и что я вообще имела этих детей и что на свою беду хотела их иметь, теперь судьба карает меня. Но я, мадам, знаю многих…
Внезапно госпожа Айхенкранц вскочила со стула и торопливо сказала:
– Вы знаете многих, мадам, вот мне и пришла в голову одна мысль. Скажите, пожалуйста, – она провела ладонью по черным локонам, – раз вы знаете многих, то, может, и некую Мари Каприкорну случайно знаете?
– Мари Капри? – удивленно проговорила госпожа Моосгабр. – Боже, это имя я уже слышала! Госпожа привратница Кральц называла его, но кто это, собственно? Кто эта Мари Капри?
– Я не знаю ее, – сказала госпожа Айхенкранц, – я не знаю. Я тоже о ней только слышала. Слышала о ней здесь на кладбище.
– Так она умерла? – спросила госпожа Моосгабр и посмотрела в сторону комнаты, окно которой выходило на кладбище.
– Нет, не умерла, – покачала головой госпожа Айхенкранц, – просто я слышала о ней на кладбище. Но если вам интересно, я сообщу вам, когда что-нибудь узнаю о ней. На кладбище чего только не услышишь. Однажды я здесь даже услышала о новом магазине, где торгуют маслом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
– В Алжбетове замечательно, там ей определенно понравится, – кивнула госпожа Айхенкранц, – а за кого ваша уважаемая дочь вышла замуж? За художника или за кого-нибудь из Охраны?
– За каменщика, – сказала госпожа Моосгабр, – за каменщика по имени Лайбах. Это образованный, работящий парень. Пока живет у барышни Клаудингер на частной квартире. А мальчика нет как нет, – сказала госпожа Моосгабр и отпила немного пива.
– Нет как нет, – вздохнула госпожа Айхенкранц, – где он только может быть! О Боже, сколько мучений, – сказала вдруг госпожа Айхенкранц и, опустив голову в ладони, села против госпожи Моосгабр, – сколько мучений, никто о них понятия не имеет. А теперь еще Охрана грозится, что отберет у меня мальчика. Я забочусь о нем, как могу, за каждым его шагом слежу и очень переживаю, что у него нелады в школе.
– Вот видите, – сказала госпожа Моосгабр и поглядела на ее пухлое лицо и черные локоны, – что-что, а это мне знакомо. И у моих детей были нелады в школе. Набуле с малолетства дралась, а Везр был грубый, до крови бил одноклассников, тоже не жалел кулаков. Во втором классе его послали в Охрану, так, собственно, я и познакомилась с госпожой Кнорринг. Представьте теперь, как давно я знаю ее, если Везру сейчас двадцать пять, а тогда госпожа Кнорринг только начала там работать. Везра определили в спецшколу, а после и Набуле попала туда.
– Это исправительный дом? – спросила госпожа Айхенкранц.
– Нет, не исправительный дом, – сказала госпожа Моосгабр, – это просто школа для трудных детей, там особая дисциплина и надзор. В исправительный дом он попал уже позже, когда вышел из этой спецшколы, – сказала госпожа Моосгабр.
– А потом что с ним случилось? – спросила госпожа Айхенкранц.
– А потом, – сказала госпожа Моосгабр, – сошелся с каменотесами, может, даже из той гранильной мастерской, что на площади, и уже дважды был за решеткой. Сейчас он там в третий раз, но срок ему уже вышел, и боюсь, он того и гляди домой явится. Домой явится – этак заскочит на минуту. А Набуле на свадьбе выбросила лошади пирожки, что я напекла ей, а потом и меня выгнала. Еще до ужина выгнала, корки сухой не дала. А я им колыбельную пела, когда были маленькие. И на эту свадьбу надела свое единственное праздничное платье. Не то, что сегодня, когда я в этой старой юбке да кофте.
– О, мадам, – сказала удивленно госпожа Айхенкранц, – так это ваши дети, о которых вы рассказывали на кладбище? – И госпожа Моосгабр кивнула.
– Да, мои собственные дети, – кивнула госпожа Моосгабр, – о них я вам и рассказывала. – И потом сказала: – Сколько я натерпелась – никому не пожелаю. Знали бы вы! Часто про себя думаю: лучше было бы их совсем не иметь. Но я хотела детей, то-то и оно. Судьба.
– Ужасно! – сказала госпожа Айхенкранц чуть погодя. – Ужасно! – И потом, снова опустив голову в ладони, сидела молча. – Значит, вы и сами прекрасно знаете, – сказала она минутой позже, подняв с ладоней голову, – какое это мучение. Но что я могу еще делать, я же вконец извелась. Наверное, как та госпожа, та… ее могилу под березой вы мне указали.
– Бекенмошт, – кивнула госпожа Моосгабр, – верю вам. И вы еще не ведаете, что вас впереди ожидает. Посмотрите на Фаберов, вы их, наверное, знаете, раз пришли на похороны… – И когда госпожа Айхенкранц кивнула, госпожа Моосгабр продолжала: – Наверное, что-то похожее. Во всяком случае, мадам жаловалась, что он злой и наглый, она была в полном отчаянии. Бедняга, кажется, еще и пил. А ваш не пьет?
– Ах, – махнула госпожа Айхенкранц, – тоже пьет. Возьмет бутылку пива, – она указала рукой в сторону лавки, – и всю выдует. Разве я могу уследить за ним? Разве могу уследить за каждым его шагом? Конечно, водкой я не торгую. Хотела, но мне не разрешили.
– Вот видите, – кивнула госпожа Моосгабр, – Везр тоже пил. С восьми лет. А пиво – и того раньше, с восьми лет водку пил. А приходит ваш домой поздно?
– Поздно, – кивнула госпожа Айхенкранц, – когда кладбище закрывают, он попадает домой с другой стороны. Входит в ту заднюю дверку, что вы видели в кустарнике, он ее легко открывает. У него есть ключ. Но на кладбище, после того, как его закрывают, он никогда особенно не задерживается, самое большее, может, часок, а зимой и того меньше, когда рано темнеет, он боится там оставаться. Но зато в парке ему хоть бы хны. Бродит по парку до самых сумерек. Приходит уже в сумерки или совсем затемно.
– Вот видите, – кивнула госпожа Моосгабр, – и Везр то же самое. Шлялся после семи. Ходил к реке под мост и приходил совсем затемно. Мадам, а он у вас немного… не приворовывает?
– А как же, – вздохнула госпожа Айхенкранц и прошлась ладонью по черным локонам, – наверное, и такое случается. Точно, конечно, трудно сказать, точно, конечно, не скажу, разве я могу за ним уследить, может, оно и случается… – госпожа Айхенкранц посмотрела в сторону лавки, на старые искусственные цветы, свечки, фонари и ленты – в дверь кухни все было хорошо видно, – откуда мне знать, где он все время мотается, куда ходит, мне что же, только и ходить за ним по пятам и не спускать с него глаз?
– Вот видите, мадам, – кивнула госпожа Моосгабр и отпила еще немного пива, – и Везр тоже воровал. С малолетства. Воровал все, что под руку попадало, и деньги воровал. У меня тоже, мои единственные сбережения. Так что все один к одному. А что ждет вас впереди, когда он вырастет, вы даже не представляете. Лишь бы вам из-за него не сойти с ума или руки на себя не наложить. Знаете, я в Бога не верю. Когда была маленькая, я молилась, но один приказчик, не то посыльный, отсоветовал мне, и с тех пор я не молюсь. Верю в судьбу. Все это судьба: и что я вообще имела этих детей и что на свою беду хотела их иметь, теперь судьба карает меня. Но я, мадам, знаю многих…
Внезапно госпожа Айхенкранц вскочила со стула и торопливо сказала:
– Вы знаете многих, мадам, вот мне и пришла в голову одна мысль. Скажите, пожалуйста, – она провела ладонью по черным локонам, – раз вы знаете многих, то, может, и некую Мари Каприкорну случайно знаете?
– Мари Капри? – удивленно проговорила госпожа Моосгабр. – Боже, это имя я уже слышала! Госпожа привратница Кральц называла его, но кто это, собственно? Кто эта Мари Капри?
– Я не знаю ее, – сказала госпожа Айхенкранц, – я не знаю. Я тоже о ней только слышала. Слышала о ней здесь на кладбище.
– Так она умерла? – спросила госпожа Моосгабр и посмотрела в сторону комнаты, окно которой выходило на кладбище.
– Нет, не умерла, – покачала головой госпожа Айхенкранц, – просто я слышала о ней на кладбище. Но если вам интересно, я сообщу вам, когда что-нибудь узнаю о ней. На кладбище чего только не услышишь. Однажды я здесь даже услышала о новом магазине, где торгуют маслом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96