А ты веди себя хорошо… – Госпожа Кнорринг подняла палец.
Рассыпаясь в благодарностях, сияя лицом и глазами, госпожа Линпек попрощалась и направилась с мальчиком-блондинчиком в зеленом свитерке к двери. Держа черную шляпу на холеном пальце, она выходила из канцелярии с непокрытой головой, в пышной завивке с темной заколкой. В дверях она еще раз остановилась и сердечно пригласила госпожу Кнорринг, госпожу Моосгабр и обоих мужчин посетить ее киоск в метро на станции «Центральное кладбище».
– В самом деле, если бы это даже не выяснилось здесь сразу, – сказала она в дверях, и ее голос и лицо были удивительно спокойными, и госпожа Кнорринг и мужчины знали, что она имеет в виду, – я все равно не боялась бы.
– Госпожа Линпек была артисткой в «Тетрабиблосе», – пояснила госпожа Кнорринг, когда дверь за госпожой Линпек закрылась. – Теперь у нее киоск в метро, но, кажется, она вернется в театр. Однако говорить об этом больше не будем, дело решенное. Есть еще один важный вопрос, который касается госпожи Моосгабр. Позовите, господин Ландл, господина Ротта.
Господин Ландл вызвал господина Ротта из соседней канцелярии, и господин Ротт явился с какой-то бумагой.
– Сведения об Обероне Фелсахе, вот, мадам, – сказал он и положил на ноты перед госпожой Кнорринг бумагу.
– Госпожа Моосгабр, – вскинула голову госпожа Кнорринг, – в прошлый раз я вам сказала, что у меня для вас будет, наверное, кое-какое предложение. Присмотр за мальчиком в одной семье три раза в неделю по полдня. Я вам также сказала, что вы за это будете получать жалованье. Как, вы согласны? – И когда госпожа Моосгабр на скамье кивнула, госпожа Кнорринг взяла у господина Ротта бумагу и сказала: – Речь идет об Обероне Фелсахе, вдовце, оптовике, проживающем неподалеку от вашего дома в районе вилл Блауэнталя, на улице У колодца, шесть. Господин оптовик Оберон Фелсах весьма занят торговлей.
– Господин Фелсах торгует радио, магнитофонами, телевизорами, обогревателями и лампами, – сказал господин Смирш за пишущей машинкой.
– Но что главное, с вашего, мадам, разрешения, – заговорил господин Ландл у зарешеченного окна, – господин Фелсах прежде всего занят так потому, что он торгует не столько здесь или за границей, сколько на Луне. Иной раз он задерживается на Луне по целому месяцу.
– Именно так, – кивнула госпожа Кнорринг, – и это главная причина, по которой он редко бывает дома и уделяет внимания мальчику меньше, чем хотел бы. У него, правда, есть экономка, но она, как я вам, госпожа Моосгабр, уже говорила, не справляется с мальчиком, у нее слишком много забот по хозяйству. Мальчику нужен присмотр три раза в неделю по полдня, чтобы он зря не шлялся и привык к дисциплине.
– А как его зовут? – спросила госпожа Моосгабр.
– Как отца, – сказала госпожа Кнорринг и посмотрела на бумагу господина Ротта, – Оберон Фелсах.
– В отчете, мадам, – вмешался тут господин Ротт, который все время стоял близ стола госпожи Кнорринг, – в отчете, что я вам дал, о мальчике есть еще кое-какие сведения. Было бы неплохо, если бы госпожа Моосгабр ознакомилась с ними.
– Бон, – кивнула госпожа Кнорринг, – я уже вижу. Здесь… Итак, зовут его по отцу, ему четырнадцать лет, он лучший ученик во всей школе, успеваемость отличная, говорит как взрослый, почти как писатель, он гений. Не хватает лишь дисциплины и присмотра. Много читает и любит музыку. Любит хорошую пищу, здесь это тоже указано, сладости, не пьет, не курит, это замечательно, но вот что…
– Это, пожалуй, не так важно, – сказал господин Ротт.
– Это, пожалуй, не так важно, – заколебалась госпожа Кнорринг, – здесь указано, что он предпочитает длинные волосы и именно черные, он черноволос, во-вторых, любит надевать длинное черное пальто, и, наконец, у него яркие черные глаза.
– Это весьма знаменательно, – сказал господин Смирш, но никто не обратил на его слова особого внимания. Господин Ротт улыбнулся и сказал:
– Есть еще и продолжение, мадам, оно, пожалуй, интереснее, но знаменательного в нем тоже ничего нет. На следующей странице, будьте любезны.
Госпожа Кнорринг перевернула страницу и сказала:
– Да, здесь. Он отращивает длинные ногти, имеет склонность к так называемым тайным наукам. И еще здесь подчеркнуто: он не должен шляться, он должен сидеть дома. Итак, госпожа Моосгабр, – госпожа Кнорринг обратила взгляд к скамье, – через неделю вы наведаетесь туда, ибо его отец, Оберон Фелсах, будет дома. Он прилетит с Луны.
– И он с вами обо всем договорится, – сказал господин Смирш за машинкой, – он хочет платить вам целых четыре гроша.
– И скажет вам, что вы должны делать, – добавил господин Ландл у зарешеченного окна, – собственно, почти ничего не должны, лишь три раза в неделю по полдня сидеть в этой вилле. Чтобы мальчик видел, что вы в доме и следите за ним.
– Через неделю вы пойдете туда, – опять взял слово господин Ротт, – господин отец тут же снова полетит на Луну. Пусть он представит вас мальчику и экономке.
– Я согласна, я пойду, – кивнула госпожа Моосгабр, у нее ужасно кружилась голова и было ощущение, что она плохо слышит.
– И еще кое-что, – сказала госпожа Кнорринг и посмотрела в ноты, – потом придете к нам и доложите о результатах. Однако, госпожа Моосгабр, – добавила госпожа Кнорринг, глядя в ноты, – должна вам сообщить, что вам придется прийти уже не сюда. Охрана переселяется.
Госпожа Моосгабр, слегка выпучив глаза, подумала было, что недослышала, но госпожа Кнорринг кивнула и уточнила:
– Жаль, ей-богу, но Охрана переселяется. Переселяемся после двадцати лет. Здесь, на этом листке, наш печальный адрес. – И госпожа Кнорринг протянула госпоже Моосгабр листок.
– Но почему, – очнулась наконец госпожа Моосгабр с листком в руке, – ведь это же хороший дом.
– Хороший, – кивнула госпожа Кнорринг, – но здесь решетки на окнах. Здесь на окнах решетки, – она указала в сторону господина Ландла, – и не только здесь, но и на первом этаже и наверху, это то, что нужно. Власти решили, что для Охраны матери и ребенка достаточно одноэтажного дома в Керке, тогда как в этом здании будет тюрьма. Апропо, – сказала госпожа Кнорринг минуту спустя и положила руку на телефонную трубку, – так, господин Ротт, благодарю вас за отчет, а кувшин с водой, что остался здесь на окне, отнесите. Теперь мы с господами просмотрим это ламентозо, иными словами, псалом отчаяния и смерти.
И госпожа Кнорринг, держа руку на телефонной трубке, углубилась в ноты.
XIV
Не стало больше прекрасных сентябрьских дней.
Листва на деревьях высыхала, жухла и опадала, и не только в тихой боковой улочке у приюта святого Иосифа, она высыхала, жухла и опадала в парке и даже на кладбище. Цветы в парках и во всех положенных им местах тоже не цвели, а доцветали или совсем отцвели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
Рассыпаясь в благодарностях, сияя лицом и глазами, госпожа Линпек попрощалась и направилась с мальчиком-блондинчиком в зеленом свитерке к двери. Держа черную шляпу на холеном пальце, она выходила из канцелярии с непокрытой головой, в пышной завивке с темной заколкой. В дверях она еще раз остановилась и сердечно пригласила госпожу Кнорринг, госпожу Моосгабр и обоих мужчин посетить ее киоск в метро на станции «Центральное кладбище».
– В самом деле, если бы это даже не выяснилось здесь сразу, – сказала она в дверях, и ее голос и лицо были удивительно спокойными, и госпожа Кнорринг и мужчины знали, что она имеет в виду, – я все равно не боялась бы.
– Госпожа Линпек была артисткой в «Тетрабиблосе», – пояснила госпожа Кнорринг, когда дверь за госпожой Линпек закрылась. – Теперь у нее киоск в метро, но, кажется, она вернется в театр. Однако говорить об этом больше не будем, дело решенное. Есть еще один важный вопрос, который касается госпожи Моосгабр. Позовите, господин Ландл, господина Ротта.
Господин Ландл вызвал господина Ротта из соседней канцелярии, и господин Ротт явился с какой-то бумагой.
– Сведения об Обероне Фелсахе, вот, мадам, – сказал он и положил на ноты перед госпожой Кнорринг бумагу.
– Госпожа Моосгабр, – вскинула голову госпожа Кнорринг, – в прошлый раз я вам сказала, что у меня для вас будет, наверное, кое-какое предложение. Присмотр за мальчиком в одной семье три раза в неделю по полдня. Я вам также сказала, что вы за это будете получать жалованье. Как, вы согласны? – И когда госпожа Моосгабр на скамье кивнула, госпожа Кнорринг взяла у господина Ротта бумагу и сказала: – Речь идет об Обероне Фелсахе, вдовце, оптовике, проживающем неподалеку от вашего дома в районе вилл Блауэнталя, на улице У колодца, шесть. Господин оптовик Оберон Фелсах весьма занят торговлей.
– Господин Фелсах торгует радио, магнитофонами, телевизорами, обогревателями и лампами, – сказал господин Смирш за пишущей машинкой.
– Но что главное, с вашего, мадам, разрешения, – заговорил господин Ландл у зарешеченного окна, – господин Фелсах прежде всего занят так потому, что он торгует не столько здесь или за границей, сколько на Луне. Иной раз он задерживается на Луне по целому месяцу.
– Именно так, – кивнула госпожа Кнорринг, – и это главная причина, по которой он редко бывает дома и уделяет внимания мальчику меньше, чем хотел бы. У него, правда, есть экономка, но она, как я вам, госпожа Моосгабр, уже говорила, не справляется с мальчиком, у нее слишком много забот по хозяйству. Мальчику нужен присмотр три раза в неделю по полдня, чтобы он зря не шлялся и привык к дисциплине.
– А как его зовут? – спросила госпожа Моосгабр.
– Как отца, – сказала госпожа Кнорринг и посмотрела на бумагу господина Ротта, – Оберон Фелсах.
– В отчете, мадам, – вмешался тут господин Ротт, который все время стоял близ стола госпожи Кнорринг, – в отчете, что я вам дал, о мальчике есть еще кое-какие сведения. Было бы неплохо, если бы госпожа Моосгабр ознакомилась с ними.
– Бон, – кивнула госпожа Кнорринг, – я уже вижу. Здесь… Итак, зовут его по отцу, ему четырнадцать лет, он лучший ученик во всей школе, успеваемость отличная, говорит как взрослый, почти как писатель, он гений. Не хватает лишь дисциплины и присмотра. Много читает и любит музыку. Любит хорошую пищу, здесь это тоже указано, сладости, не пьет, не курит, это замечательно, но вот что…
– Это, пожалуй, не так важно, – сказал господин Ротт.
– Это, пожалуй, не так важно, – заколебалась госпожа Кнорринг, – здесь указано, что он предпочитает длинные волосы и именно черные, он черноволос, во-вторых, любит надевать длинное черное пальто, и, наконец, у него яркие черные глаза.
– Это весьма знаменательно, – сказал господин Смирш, но никто не обратил на его слова особого внимания. Господин Ротт улыбнулся и сказал:
– Есть еще и продолжение, мадам, оно, пожалуй, интереснее, но знаменательного в нем тоже ничего нет. На следующей странице, будьте любезны.
Госпожа Кнорринг перевернула страницу и сказала:
– Да, здесь. Он отращивает длинные ногти, имеет склонность к так называемым тайным наукам. И еще здесь подчеркнуто: он не должен шляться, он должен сидеть дома. Итак, госпожа Моосгабр, – госпожа Кнорринг обратила взгляд к скамье, – через неделю вы наведаетесь туда, ибо его отец, Оберон Фелсах, будет дома. Он прилетит с Луны.
– И он с вами обо всем договорится, – сказал господин Смирш за машинкой, – он хочет платить вам целых четыре гроша.
– И скажет вам, что вы должны делать, – добавил господин Ландл у зарешеченного окна, – собственно, почти ничего не должны, лишь три раза в неделю по полдня сидеть в этой вилле. Чтобы мальчик видел, что вы в доме и следите за ним.
– Через неделю вы пойдете туда, – опять взял слово господин Ротт, – господин отец тут же снова полетит на Луну. Пусть он представит вас мальчику и экономке.
– Я согласна, я пойду, – кивнула госпожа Моосгабр, у нее ужасно кружилась голова и было ощущение, что она плохо слышит.
– И еще кое-что, – сказала госпожа Кнорринг и посмотрела в ноты, – потом придете к нам и доложите о результатах. Однако, госпожа Моосгабр, – добавила госпожа Кнорринг, глядя в ноты, – должна вам сообщить, что вам придется прийти уже не сюда. Охрана переселяется.
Госпожа Моосгабр, слегка выпучив глаза, подумала было, что недослышала, но госпожа Кнорринг кивнула и уточнила:
– Жаль, ей-богу, но Охрана переселяется. Переселяемся после двадцати лет. Здесь, на этом листке, наш печальный адрес. – И госпожа Кнорринг протянула госпоже Моосгабр листок.
– Но почему, – очнулась наконец госпожа Моосгабр с листком в руке, – ведь это же хороший дом.
– Хороший, – кивнула госпожа Кнорринг, – но здесь решетки на окнах. Здесь на окнах решетки, – она указала в сторону господина Ландла, – и не только здесь, но и на первом этаже и наверху, это то, что нужно. Власти решили, что для Охраны матери и ребенка достаточно одноэтажного дома в Керке, тогда как в этом здании будет тюрьма. Апропо, – сказала госпожа Кнорринг минуту спустя и положила руку на телефонную трубку, – так, господин Ротт, благодарю вас за отчет, а кувшин с водой, что остался здесь на окне, отнесите. Теперь мы с господами просмотрим это ламентозо, иными словами, псалом отчаяния и смерти.
И госпожа Кнорринг, держа руку на телефонной трубке, углубилась в ноты.
XIV
Не стало больше прекрасных сентябрьских дней.
Листва на деревьях высыхала, жухла и опадала, и не только в тихой боковой улочке у приюта святого Иосифа, она высыхала, жухла и опадала в парке и даже на кладбище. Цветы в парках и во всех положенных им местах тоже не цвели, а доцветали или совсем отцвели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96