«Привратница, – сказала она себе, – думает, что я пришла из „Рица“ и хочет спросить, как там было. Ну и удивится же она, когда узнает, что я была не там, а в парке». Она вышла из кухни в коридор в ночной рубахе, с подвязанными волосами, и со вздохом открыла дверь. Но это была не привратница. Это были двое неизвестных мужчин.
– Госпожа Наталия Моосгабр, – сказал один из них.
– Полиция, – сказал другой и показал документ.
Госпожа Моосгабр вытаращила глаза и невольно попятилась.
– Не знала я, – сказала она, когда они вошли в кухню, – что вы придете, я уже в ночном. Вы, должно быть, пришли из-за мальчика Фабера, но господа полицейские здесь уже были. Упал он еще до семи, вон те часы как раз били, вчера похоронили его.
Полицейские сели на стулья у стола и стали разглядывать кухню. Стали и на нее, на госпожу Моосгабр, смотреть. На ее ночную рубаху и на старые седые расчесанные волосы, подвязанные бечевками, и заулыбались.
– Мы пришли не из-за мальчика Фабера, – сказал один полицейский.
– Так, верно, вы пришли, – сказала госпожа Моосгабр, – из-за этого маленького Айхена, заподозренного в том, что он крадет на кладбище вещи и стреляет в ворон. Я ведь как раз сейчас отвела его из парка домой. А ну как кто-нибудь вечером убил бы его по дороге и сунул в кустарник.
– Мы пришли вовсе не из-за какого-то Айхена, – сказали полицейские, продолжая оглядываться вокруг и улыбаться.
– Значит, вы пришли из-за Везра, – вздохнула госпожа Моосгабр и пошла к дивану, – я так и думала.
– Это ваш сын… – сказал один полицейский.
– Это мой сын, – кивнула госпожа Моосгабр, – три месяца был в тюрьме, теперь воротился. Но к счастью, не живет здесь. Я и не знаю, где он живет, сюда только иной раз заглядывает. Впрочем, и Набуле долго тут не задерживается, сейчас она вышла замуж.
– А за что ваш сын попал в тюрьму? – спросил один полицейский, и оба на минуту перестали улыбаться и разглядывать кухню.
– За что, я даже не знаю, – покачала головой госпожа Моосгабр и села на диван, – наверняка за что-то плохое. Должно быть, кого-то обидел, ведь сызмала дрался. Был в спецшколе, потом в исправительном доме, – тряхнула она головой, сидя на диване, – и получился из него поденщик, чернорабочий.
– А что он хотел от вас, когда пришел, госпожа Моосгабр? – спросил полицейский.
– Просто так пришел, – сказала госпожа Моосгабр и схватилась за ногу, – пришла с ним и Набуле и еще какой-то чужой человек, должно быть, один из свидетелей на свадьбе. Каменотес.
– Госпожа Моосгабр, – сказал полицейский, – ваш сын, он что-нибудь принес к вам?
Госпожа Моосгабр неуверенно огляделась и коснулась рукой своих старых седых волос.
– Принес, – сказала она, чуть помедлив, и снова осмотрелась, – принес зонтик и зайцев. Они висели за ноги вон на том окне… – Она указала на матовое окно.
– А принес еще что-нибудь? – спросил полицейский.
– Еще гроши, – кивнула госпожа Моосгабр, чуть помедлив.
Полицейские посмотрели на буфет, на печь, на часы и кивнули. Потом один сказал:
– Он хотел вам дать что-то из этих вещей? – И госпожа Моосгабр утвердительно кивнула.
– Хотел, – кивнула она, – этих зайцев и денег. Сказал, что на такие деньги можно и киоск купить, я же всегда хотела иметь киоск и торговать в нем и еще хотела быть экономкой. А тот чужой, тот каменотес, сказал, что на эти гроши я могла бы даже слетать на Луну и купаться там в лаве, и еще осталось бы у меня на мороженое.
– А вы, госпожа Моосгабр, точно знаете, что ваш сын вернулся из тюрьмы? – спросил полицейский.
– Из тюрьмы, – ответила госпожа Моосгабр, – точно знаю. Был там три месяца, уже в третий раз там. Ему двадцать пять, я поздно детей родила.
– Но мы пришли не из-за вашего сына, – сказали тут полицейские и стали улыбаться, разглядывать кухню и, конечно, смотреть на нее, на госпожу Моосгабр, сидевшую на диване, – мы пришли совсем по другому поводу. Мы пришли, сказать вам откровенно, только посмотреть, как вы живете.
– Как я живу? – удивилась госпожа Моосгабр. – Как живу? Как я живу?!
И полицейские кивнули и сказали:
– Да, как вы живете.
– Ну, значит, живу я здесь, – удивленно обвела рукой вокруг себя госпожа Моосгабр, – вон то матовое окно выходит на лестничную клетку, впереди передняя и кладовка. В передней шкаф, там у меня два черных флага, а в углу шест. А вон там комната, пойдемте посмотрим.
Госпожа Моосгабр встала с дивана, встали и полицейские.
– Значит, это комната, – указала госпожа Моосгабр в дверях, – взгляните… Вот видите, у меня тут столик, большое зеркало, две кровати. Окно выходит во двор, где теперь леса. Дети спали здесь, Везр и Набуле, но теперь, как я сказала, спят здесь редко. Везр вообще никогда. Набуле хотя и живет здесь, но не спит, ее муж Лайбах живет на частной квартире у барышни Клаудингер, копит на квартиру в Алжбетове. Когда они были маленькие, я пела им колыбельную.
Полицейские кивнули, вернулись в кухню к столу и сказали:
– Госпожа Моосгабр, судя по тому, как вы здесь живете – дверь прямо из проезда, а окно комнаты выходит во двор, – у вас водятся мыши, не правда ли…
– Вот именно, мыши, – кивнула госпожа Моосгабр и оперлась о буфет, – они шастают сюда прямиком. Госпожа привратница говорит, что хорошо бы пригласить крысолова, кошке тут не управиться. Но я думаю, что такой конторы нет в городе.
– Думаю, есть, – кивнул один полицейский неуверенно, – думаю, крысолов есть в конторе по очистке улиц.
– А я думаю, нет, – возразил другой, – госпожа Моосгабр права. У вас есть кошка? – спросил он.
– Кошки у меня нет, – сказала госпожа Моосгабр, – но вообще в доме есть. Я заряжаю мышеловки. Вот… – госпожа Моосгабр открыла буфет и вынула три пустые мышеловки, – вот… Остальные под буфетом, под диваном и вон там за печкой. И в комнате, и в передней. В кладовке у меня на тарелке сало, я посыпаю его ядом, белым порошком «Марокан». Он у меня тоже там.
Полицейские осматривали мышеловки, пробовали открыть и закрыть дверцы, потрогали пальцем даже дощечки за решеточками, потом кивнули.
– Хорошие мышеловки, – кивнули они, – мышь попадает в ловушку и умирает от яда. И вы потом выбрасываете ее…
– Потом выбрасываю ее… – кивнула госпожа Моосгабр и коснулась ноги, – в урну с золой. Она за тем матовым окном…
Полицейские кивнули и снова посмотрели на госпожу Моосгабр. Оглядели ее с ног до головы, ее ночную рубаху, старые расчесанные седые волосы, подвязанные бечевками, и заулыбались уже совсем в открытую.
– Ну так, значит, – сказали они и встали со стульев, – значит, все в порядке. Что ж, мадам, не сердитесь, что мы пришли так поздно, вы уже хотели лечь спать. Доброй ночи.
Госпожа Моосгабр проводила полицейских до двери в проезд, там полицейские мельком взглянули на кирпичи, тачку и бочку с известкой и ушли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
– Госпожа Наталия Моосгабр, – сказал один из них.
– Полиция, – сказал другой и показал документ.
Госпожа Моосгабр вытаращила глаза и невольно попятилась.
– Не знала я, – сказала она, когда они вошли в кухню, – что вы придете, я уже в ночном. Вы, должно быть, пришли из-за мальчика Фабера, но господа полицейские здесь уже были. Упал он еще до семи, вон те часы как раз били, вчера похоронили его.
Полицейские сели на стулья у стола и стали разглядывать кухню. Стали и на нее, на госпожу Моосгабр, смотреть. На ее ночную рубаху и на старые седые расчесанные волосы, подвязанные бечевками, и заулыбались.
– Мы пришли не из-за мальчика Фабера, – сказал один полицейский.
– Так, верно, вы пришли, – сказала госпожа Моосгабр, – из-за этого маленького Айхена, заподозренного в том, что он крадет на кладбище вещи и стреляет в ворон. Я ведь как раз сейчас отвела его из парка домой. А ну как кто-нибудь вечером убил бы его по дороге и сунул в кустарник.
– Мы пришли вовсе не из-за какого-то Айхена, – сказали полицейские, продолжая оглядываться вокруг и улыбаться.
– Значит, вы пришли из-за Везра, – вздохнула госпожа Моосгабр и пошла к дивану, – я так и думала.
– Это ваш сын… – сказал один полицейский.
– Это мой сын, – кивнула госпожа Моосгабр, – три месяца был в тюрьме, теперь воротился. Но к счастью, не живет здесь. Я и не знаю, где он живет, сюда только иной раз заглядывает. Впрочем, и Набуле долго тут не задерживается, сейчас она вышла замуж.
– А за что ваш сын попал в тюрьму? – спросил один полицейский, и оба на минуту перестали улыбаться и разглядывать кухню.
– За что, я даже не знаю, – покачала головой госпожа Моосгабр и села на диван, – наверняка за что-то плохое. Должно быть, кого-то обидел, ведь сызмала дрался. Был в спецшколе, потом в исправительном доме, – тряхнула она головой, сидя на диване, – и получился из него поденщик, чернорабочий.
– А что он хотел от вас, когда пришел, госпожа Моосгабр? – спросил полицейский.
– Просто так пришел, – сказала госпожа Моосгабр и схватилась за ногу, – пришла с ним и Набуле и еще какой-то чужой человек, должно быть, один из свидетелей на свадьбе. Каменотес.
– Госпожа Моосгабр, – сказал полицейский, – ваш сын, он что-нибудь принес к вам?
Госпожа Моосгабр неуверенно огляделась и коснулась рукой своих старых седых волос.
– Принес, – сказала она, чуть помедлив, и снова осмотрелась, – принес зонтик и зайцев. Они висели за ноги вон на том окне… – Она указала на матовое окно.
– А принес еще что-нибудь? – спросил полицейский.
– Еще гроши, – кивнула госпожа Моосгабр, чуть помедлив.
Полицейские посмотрели на буфет, на печь, на часы и кивнули. Потом один сказал:
– Он хотел вам дать что-то из этих вещей? – И госпожа Моосгабр утвердительно кивнула.
– Хотел, – кивнула она, – этих зайцев и денег. Сказал, что на такие деньги можно и киоск купить, я же всегда хотела иметь киоск и торговать в нем и еще хотела быть экономкой. А тот чужой, тот каменотес, сказал, что на эти гроши я могла бы даже слетать на Луну и купаться там в лаве, и еще осталось бы у меня на мороженое.
– А вы, госпожа Моосгабр, точно знаете, что ваш сын вернулся из тюрьмы? – спросил полицейский.
– Из тюрьмы, – ответила госпожа Моосгабр, – точно знаю. Был там три месяца, уже в третий раз там. Ему двадцать пять, я поздно детей родила.
– Но мы пришли не из-за вашего сына, – сказали тут полицейские и стали улыбаться, разглядывать кухню и, конечно, смотреть на нее, на госпожу Моосгабр, сидевшую на диване, – мы пришли совсем по другому поводу. Мы пришли, сказать вам откровенно, только посмотреть, как вы живете.
– Как я живу? – удивилась госпожа Моосгабр. – Как живу? Как я живу?!
И полицейские кивнули и сказали:
– Да, как вы живете.
– Ну, значит, живу я здесь, – удивленно обвела рукой вокруг себя госпожа Моосгабр, – вон то матовое окно выходит на лестничную клетку, впереди передняя и кладовка. В передней шкаф, там у меня два черных флага, а в углу шест. А вон там комната, пойдемте посмотрим.
Госпожа Моосгабр встала с дивана, встали и полицейские.
– Значит, это комната, – указала госпожа Моосгабр в дверях, – взгляните… Вот видите, у меня тут столик, большое зеркало, две кровати. Окно выходит во двор, где теперь леса. Дети спали здесь, Везр и Набуле, но теперь, как я сказала, спят здесь редко. Везр вообще никогда. Набуле хотя и живет здесь, но не спит, ее муж Лайбах живет на частной квартире у барышни Клаудингер, копит на квартиру в Алжбетове. Когда они были маленькие, я пела им колыбельную.
Полицейские кивнули, вернулись в кухню к столу и сказали:
– Госпожа Моосгабр, судя по тому, как вы здесь живете – дверь прямо из проезда, а окно комнаты выходит во двор, – у вас водятся мыши, не правда ли…
– Вот именно, мыши, – кивнула госпожа Моосгабр и оперлась о буфет, – они шастают сюда прямиком. Госпожа привратница говорит, что хорошо бы пригласить крысолова, кошке тут не управиться. Но я думаю, что такой конторы нет в городе.
– Думаю, есть, – кивнул один полицейский неуверенно, – думаю, крысолов есть в конторе по очистке улиц.
– А я думаю, нет, – возразил другой, – госпожа Моосгабр права. У вас есть кошка? – спросил он.
– Кошки у меня нет, – сказала госпожа Моосгабр, – но вообще в доме есть. Я заряжаю мышеловки. Вот… – госпожа Моосгабр открыла буфет и вынула три пустые мышеловки, – вот… Остальные под буфетом, под диваном и вон там за печкой. И в комнате, и в передней. В кладовке у меня на тарелке сало, я посыпаю его ядом, белым порошком «Марокан». Он у меня тоже там.
Полицейские осматривали мышеловки, пробовали открыть и закрыть дверцы, потрогали пальцем даже дощечки за решеточками, потом кивнули.
– Хорошие мышеловки, – кивнули они, – мышь попадает в ловушку и умирает от яда. И вы потом выбрасываете ее…
– Потом выбрасываю ее… – кивнула госпожа Моосгабр и коснулась ноги, – в урну с золой. Она за тем матовым окном…
Полицейские кивнули и снова посмотрели на госпожу Моосгабр. Оглядели ее с ног до головы, ее ночную рубаху, старые расчесанные седые волосы, подвязанные бечевками, и заулыбались уже совсем в открытую.
– Ну так, значит, – сказали они и встали со стульев, – значит, все в порядке. Что ж, мадам, не сердитесь, что мы пришли так поздно, вы уже хотели лечь спать. Доброй ночи.
Госпожа Моосгабр проводила полицейских до двери в проезд, там полицейские мельком взглянули на кирпичи, тачку и бочку с известкой и ушли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96