Иногда Энни чувствовала себя не подругой-партнершей, а одноклассницей, заглянувшей в гости на каникулы, да так и застрявшей на два десятка лет. Оба они почти одновременно прибыли в этот приморский городок. Дункан добивал свою диссертацию, Энни приехала преподавать. Свели их общие знакомые, рассудившие, что эта парочка хотя бы сможет обсуждать прочитанные книги, музыку и фильмы, а иной раз и в Лондон смотаться на выставку или на концерт. Гулнесс – городишко не шибко продвинутый, ни тебе артхаус-кино, ни гей-клуба; тут даже книжной лавки не было, ближайшая находилась в Гулле. Познакомившись, оба ощутили облегчение. Они начали встречаться вечерами за стаканчиком-другим, по выходным проводили ночи в одной постели. Постепенно периодические встречи сменились ежедневными, а затем переросли в сожительство. Так они и застряли в «молодежном» статусе. Миновал студенческий возраст, но для них концерты, книги и фильмы по-прежнему перевешивали иные интересы, принятые в мире «взрослых».
Они не только не приходили к согласию не иметь детей, но даже и тему эту ни разу не затрагивали. Такие уж между ними сложились отношения. Себя в роли матери Энни еще могла представить, но Дункан в качестве отца – вот уж извините. А закреплять таким образом отношения претило обоим. Но сейчас Энни переживала то, что ей давным-давно пророчили: она страстно желала ребенка. Желание это постоянно подпитывала пестрая повседневность, ее печальные, радостные и нейтральные эпизоды – рождественские праздники, беременность приятельницы, раздутое чрево незнакомой тетки, встреченной на улице… Насколько Энни могла судить, ребенка она хотела по совершенно естественным причинам. Ей была необходима настоящая любовь, а не слабые ошметки чувства, которые ей иной раз удавалось наскрести в себе для Дункана; ей хотелось, чтобы ее обнимало существо, не вдающееся в рациональные основы объятий, не задающееся причинно-следственными вопросами. Кроме того, почему-то ей нужно было увериться, что она в состоянии родить, что в ней «кроется жизнь». Дункан как будто усыпил ее, и в этой спячке она лишилась естества.
Скорее всего, она притерпелась бы к этим метаниям духа, со временем они исчезли бы или, по крайней мере, перестали ее донимать, острая жажда превратилась бы в едва заметные тоскливые позывы. Но отнюдь не в эти каникулы. Можно было смело предположить, что менять загаженные пеленки своего ребенка ничуть не хуже, чем слоняться с фотоаппаратом по загаженным мужским туалетам. Свалившееся на нее свободное время начинало отдавать декадансом.
За завтраком в дрянноватом дешевом отеле в центре Сан-Франциско Энни просмотрела «Кроникл» и решила, что не желает тащиться в Беркли, чтобы глазеть на газон перед домом госпожи Джули Битти сквозь окружающую его живую изгородь. В зоне залива Сан-Франциско и без этого есть чем заняться. Смотаться в Хайт-Эшбери, купить книгу в «Сити-лайтс», посетить Алькатрас, прогуляться по мосту Золотые Ворота… В Музее современного искусства, в двух шагах от гостинички, как раз проходила выставка послевоенного искусства Западного побережья. Спасибо, конечно, Такеру, что выманил их в Калифорнию, но убивать утро, провоцируя Джули Битти и ее соседей… увольте.
– Шутишь, – недоверчиво покосился на нее Дункан.
Энни рассмеялась:
– Нет. Я и в самом деле могу выбрать занятия поинтересней.
– После того, как мы проделали весь этот путь? Что на тебя нашло? Неужели тебе не интересно? Вдруг она как раз выедет из гаража?
– Тем большей дурой я себя буду чувствовать. Она уставится на меня и подумает: «Ну, от этого-то придурка другого и ожидать нечего, явно чокнутый, – но чтобы еще и девица…»
– Ты опять надо мной прикалываешься.
– Ничего подобного, Дункан. Мы пробудем в Сан-Франциско сутки. Когда еще я вернусь сюда? И убить день, проторчав перед домом какой-то бывшей… Если ты едешь на день в Лондон, ты ведь не будешь дежурить у чьего-нибудь дома… скажем, в Госпел-Оук?
– Это зависит от того, чей дом находится в Госпел-Оук. И речь ведь идет не о доме «какой-то бывшей», сама прекрасно знаешь. Здесь происходили ключевые события, и я хочу стоять там, где стоял он.
Действительно, это был не просто какой-то дом. Кто ж этого не знает… во всяком случае, знают все, достойные знать. Джули Битти жила здесь со своим первым мужем, университетским преподавателем. На тусовке в доме Френсиса Форда Копполы она встретила Такера и сразу же ушла к нему, бросив мужа. Очень скоро, однако, она образумилась и вернулась к супругу восстанавливать разрушенный союз. Так, во всяком случае, рассказывали. Энни не понимала, каким образом и откуда Дункан и его компания выуживали мельчайшие детали былых передряг, однако всему верила. Считалось, что завершающая песня альбома, семиминутка «Ты и твой гламур» повествует о том вечере, когда Такер стоял перед домом своей возлюбленной и ее мужа, кидая в окно камни, пока не вышел хозяин дома. В песне Такер вопрошал: «Так где же ты была, профура,/ супруга Стивена Бальфура?» Ясное дело, мужа Джули звали вовсе не Стивен Бальфур, и выбор Такером такой фамилии стал темой живейших дискуссий на электронных форумах. Дункан выдвинул догадку, что муж Джули поименован по британскому премьер-министру, которого Ллойд-Джордж обвинил в превращении палаты лордов в «шавку мистера Бальфура». Следуя этому предположению, можно было прийти к выводу, что Джульетта – шавка своего мужа. Эту гипотезу такеровские фанаты приняли без особых возражений, она же упоминается и в Википедии, где в сносках указано и имя Дункана рядом с темой его исследования. Никто почему-то не отважился опуститься до кощунственного предположения, что фамилия мужа Джульетты выбрана лишь потому, что наилучшим образом рифмуется с «профурой».
Эта вещица, «Ты и твой гламур», запала в душу Энни. Ее тронула ярость автора, она оценила то, как Такер преобразовал эпизод автобиографии в социально значимый комментарий, как он язвил по поводу стирания личности женщины, подчинения ее суверенного «эго» самцу-самодуру. Вообще-то ее не слишком прельщало взрывное гитарное соло, но в этой композиции гитара завывала в унисон злости, выплескивающейся из текста. Нравилась ей и ирония ситуации, в которой Такер, гневно тыча обвиняющим перстом в Стивена Бальфура, сам преуспел в стирании личности Джульетты куда больше, чем ее муж. Хотела бы она оказаться на месте женщины, навсегда разбившей сердце этакого Такера. С одной стороны, она жалела Джули, которой приходилось иметь дело с психом, швыряющим воображаемые – а может, и реальные – булыжники в ее окна, булыжники, снова и снова летящие при каждом исполнении песни. Но с другой стороны, Энни завидовала этой женщине. Кому не хотелось бы заставить мужчину так страдать от страсти, настолько вывести его из себя, настолько вдохновить и воодушевить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Они не только не приходили к согласию не иметь детей, но даже и тему эту ни разу не затрагивали. Такие уж между ними сложились отношения. Себя в роли матери Энни еще могла представить, но Дункан в качестве отца – вот уж извините. А закреплять таким образом отношения претило обоим. Но сейчас Энни переживала то, что ей давным-давно пророчили: она страстно желала ребенка. Желание это постоянно подпитывала пестрая повседневность, ее печальные, радостные и нейтральные эпизоды – рождественские праздники, беременность приятельницы, раздутое чрево незнакомой тетки, встреченной на улице… Насколько Энни могла судить, ребенка она хотела по совершенно естественным причинам. Ей была необходима настоящая любовь, а не слабые ошметки чувства, которые ей иной раз удавалось наскрести в себе для Дункана; ей хотелось, чтобы ее обнимало существо, не вдающееся в рациональные основы объятий, не задающееся причинно-следственными вопросами. Кроме того, почему-то ей нужно было увериться, что она в состоянии родить, что в ней «кроется жизнь». Дункан как будто усыпил ее, и в этой спячке она лишилась естества.
Скорее всего, она притерпелась бы к этим метаниям духа, со временем они исчезли бы или, по крайней мере, перестали ее донимать, острая жажда превратилась бы в едва заметные тоскливые позывы. Но отнюдь не в эти каникулы. Можно было смело предположить, что менять загаженные пеленки своего ребенка ничуть не хуже, чем слоняться с фотоаппаратом по загаженным мужским туалетам. Свалившееся на нее свободное время начинало отдавать декадансом.
За завтраком в дрянноватом дешевом отеле в центре Сан-Франциско Энни просмотрела «Кроникл» и решила, что не желает тащиться в Беркли, чтобы глазеть на газон перед домом госпожи Джули Битти сквозь окружающую его живую изгородь. В зоне залива Сан-Франциско и без этого есть чем заняться. Смотаться в Хайт-Эшбери, купить книгу в «Сити-лайтс», посетить Алькатрас, прогуляться по мосту Золотые Ворота… В Музее современного искусства, в двух шагах от гостинички, как раз проходила выставка послевоенного искусства Западного побережья. Спасибо, конечно, Такеру, что выманил их в Калифорнию, но убивать утро, провоцируя Джули Битти и ее соседей… увольте.
– Шутишь, – недоверчиво покосился на нее Дункан.
Энни рассмеялась:
– Нет. Я и в самом деле могу выбрать занятия поинтересней.
– После того, как мы проделали весь этот путь? Что на тебя нашло? Неужели тебе не интересно? Вдруг она как раз выедет из гаража?
– Тем большей дурой я себя буду чувствовать. Она уставится на меня и подумает: «Ну, от этого-то придурка другого и ожидать нечего, явно чокнутый, – но чтобы еще и девица…»
– Ты опять надо мной прикалываешься.
– Ничего подобного, Дункан. Мы пробудем в Сан-Франциско сутки. Когда еще я вернусь сюда? И убить день, проторчав перед домом какой-то бывшей… Если ты едешь на день в Лондон, ты ведь не будешь дежурить у чьего-нибудь дома… скажем, в Госпел-Оук?
– Это зависит от того, чей дом находится в Госпел-Оук. И речь ведь идет не о доме «какой-то бывшей», сама прекрасно знаешь. Здесь происходили ключевые события, и я хочу стоять там, где стоял он.
Действительно, это был не просто какой-то дом. Кто ж этого не знает… во всяком случае, знают все, достойные знать. Джули Битти жила здесь со своим первым мужем, университетским преподавателем. На тусовке в доме Френсиса Форда Копполы она встретила Такера и сразу же ушла к нему, бросив мужа. Очень скоро, однако, она образумилась и вернулась к супругу восстанавливать разрушенный союз. Так, во всяком случае, рассказывали. Энни не понимала, каким образом и откуда Дункан и его компания выуживали мельчайшие детали былых передряг, однако всему верила. Считалось, что завершающая песня альбома, семиминутка «Ты и твой гламур» повествует о том вечере, когда Такер стоял перед домом своей возлюбленной и ее мужа, кидая в окно камни, пока не вышел хозяин дома. В песне Такер вопрошал: «Так где же ты была, профура,/ супруга Стивена Бальфура?» Ясное дело, мужа Джули звали вовсе не Стивен Бальфур, и выбор Такером такой фамилии стал темой живейших дискуссий на электронных форумах. Дункан выдвинул догадку, что муж Джули поименован по британскому премьер-министру, которого Ллойд-Джордж обвинил в превращении палаты лордов в «шавку мистера Бальфура». Следуя этому предположению, можно было прийти к выводу, что Джульетта – шавка своего мужа. Эту гипотезу такеровские фанаты приняли без особых возражений, она же упоминается и в Википедии, где в сносках указано и имя Дункана рядом с темой его исследования. Никто почему-то не отважился опуститься до кощунственного предположения, что фамилия мужа Джульетты выбрана лишь потому, что наилучшим образом рифмуется с «профурой».
Эта вещица, «Ты и твой гламур», запала в душу Энни. Ее тронула ярость автора, она оценила то, как Такер преобразовал эпизод автобиографии в социально значимый комментарий, как он язвил по поводу стирания личности женщины, подчинения ее суверенного «эго» самцу-самодуру. Вообще-то ее не слишком прельщало взрывное гитарное соло, но в этой композиции гитара завывала в унисон злости, выплескивающейся из текста. Нравилась ей и ирония ситуации, в которой Такер, гневно тыча обвиняющим перстом в Стивена Бальфура, сам преуспел в стирании личности Джульетты куда больше, чем ее муж. Хотела бы она оказаться на месте женщины, навсегда разбившей сердце этакого Такера. С одной стороны, она жалела Джули, которой приходилось иметь дело с психом, швыряющим воображаемые – а может, и реальные – булыжники в ее окна, булыжники, снова и снова летящие при каждом исполнении песни. Но с другой стороны, Энни завидовала этой женщине. Кому не хотелось бы заставить мужчину так страдать от страсти, настолько вывести его из себя, настолько вдохновить и воодушевить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71