– И Энни: – Мы можем и не ехать к тебе. Если мы причиним неудобство, высади нас у какой-нибудь гостинички.
– Ты с семьей повидался? Со всеми?
Вот одолеет она перечень обязательных вопросов – и сразу станет гостеприимной, заботливой хозяйкой.
– Так точно. Вчера состоялся настоящий дипломатический прием. Все довольны, всё блестяще. Мою священную миссию можно считать успешно завершенной.
Энни попыталась поймать взгляд Джексона, но тот с подозрительным усердием высматривал что-то сквозь боковое стекло. Конечно, она не успела его изучить, но ей показалось, что он умышленно избегает смотреть в ее сторону.
Энни вздохнула:
– Что ж, ладно.
Все, что положено, она предприняла. Спросила о здоровье, о выполнении отцовского долга. Не может же она считать, что он врет. И не хочет к тому же.
В поезде Джексону понравилось. Правда, в основном потому, что Такер разрешил ему навещать вагон-буфет сколько заблагорассудится. Джексон возвращался из своих кондитерских набегов с пастилками, драже, бисквитами, печеньями, пирожными и перекатывал во рту экзотические названия, как дегустатор итальянские вина. Такер между тем потягивал из пластикового стаканчика тепловатый чай и наслаждался видом мелькавших мимо окон коттеджей. Поезд катил по скучной равнине, по небу плыли хмурые серые завитушки облаков.
– Ну и чем там можно заняться, в вашем городишке?
– Заняться? – Энни рассмеялась. – Извини, но Гулнесс и какие-либо занятия никак не совмещаются.
– Что ж, мы ненадолго.
– Пока твои дети снова не удалятся на тысячи миль.
– Тьфу ты.
– Извини.
Извинилась Энни вполне искренне. С чего бы ей его осуждать? Ведь интересен-то он ей именно такой. Какой смысл интересоваться культовым музыкантом, чтобы потом заставлять его вести себя как сельская библиотекарша?
– А Грейс?
Джексон бросил отцу быстрый взгляд, Энни этот взгляд перехватила, подкинула и отпасовала Такеру, предварительно проэкзаменовав.
– Неплохо, неплохо. Живет в Париже с каким-то парнем. Учится на… в общем, на кого-то учится.
– Но я же знаю, что ты с ней не виделся. – Заткнись, ради всего святого!
– Виделся-виделся. Виделся я, Джек?
– Ага. Я видел, как виделся.
– Ты видел, как твой папа разговаривал с Грейс?
– Да-да, видел. Я все время смотрел, а они все время говорили, говорили…
– Маленький брехун, – усмехнулась Энни и добавила в сторону Такера: – А ты большой брехун.
Они промолчали. Может, просто не поняли, что на этом острове означает «брехун».
– Почему именно она? – спросил Такер после паузы.
– Кто?
– Грейс. Почему Грейс?
– Что «почему Грейс»?
– Почему остальных ты стерпела, а Грейс так боишься?
– Я вовсе не боюсь. С чего мне бояться?
Дункану стоило бы проехаться с ними, насладиться этим трепом. Конечно же, Дункан дал бы руку на отсеченье, а впридачу глаз и любую другую часть тела, лишь бы оказаться здесь. А послушал бы – мигом исцелился б от своей одержимости. Любое поклонение гибнет от сближения с предметом. Невозможно восторгаться человеком, который неспешно хлюпает чаем Британских железных дорог и при этом беспардонно врет про отношения с собственной дочерью. Энни хватило трех минут, чтобы ее восхищение и мечтательная опьяненность перешли в нервное и едкое материнское неодобрение. Таким же образом, насколько ей было известно, реагировали на прегрешения своих супругов ее замужние подруги. Она превратилась в жену Такера где-то на пути от палаты к такси.
– А вот ты ее боишься… – сказала Энни. – Не знаю почему, но явно боишься.
Путешествие в Гулнесс то и дело покалывало Такера дискомфортными напоминаниями о «Лавке древностей» Диккенса. Его не пугало, что он ползет по равнинам старой Англии навстречу близкой смерти – английские поезда передвигались не намного быстрее, чем крошка Нелл со своим папашей. (Их поезд останавливался уже трижды, и три раза мужской голос из поездных репродукторов бесцветным равнодушным тоном извинялся перед пассажирами за задержку.) Но Такер определенно находился не в лучшей форме, и он направлялся на север, оставляя за собой поганый след, – и вполне мог представить себя на месте болезненной девицы из девятнадцатого столетия. Того и гляди, вдруг свалится с какой-нибудь душевной болезнью или модным экзистенциальным срывом, которых нынче столько развелось вокруг. Такер привык думать, что уж с собой-то он честен, а врет лишь другим. Всю жизнь он врал всем вокруг о Грейс и ее жизни. И ей врал. В свое оправдание он мог заявить, что врал не постоянно, так как нужда во вранье возникала лишь время от времени. Удручало его то, что Грейс чаще всего оставалась вне его поля зрения. Видел он ее всего трижды (один раз во время злосчастного ее визита в Пенсильванию, о котором Джексон вспоминал с необъяснимым удовольствием) и вспоминать старался как можно реже, но и этих воспоминаний хватало, чтобы испортить ему настроение. И вот он снова врет о Грейс, вдали от дома, сидя в поезде с едва знакомым ему человеком.
Куда ж денешься, приходится врать. Ему ведь позарез необходимо это существование «в третьем лице»: Такер Кроу, полулегендарный отшельник, создатель величайшего, эпохального романтического альбома, – существование, невозможное без вранья о старшей дочери. И так как в первом лице он с той ночи в Миннеаполисе, можно сказать, не существовал вовсе или же существовал в качестве нуля без палочки, от этой дочери и от воспоминаний о ней следовало избавиться. Завязывая со спиртным, он прошел психотерапию, но и врачу своему тоже врал. Точнее, он не заострял внимание психотерапевта на важности роли Грейс, а тот не удосужился произвести соответствующие вычисления на пальцах. И никто не удосужился посчитать – ни Кэт, ни Натали, ни Лиззи… Такеру всегда казалось, что жизнь Грейс означает смерть «Джульетты», а этого он ни в коем случае не желал допустить. Прожив полсотни лет, он, как случается иногда с людьми такого возраста, начал задумываться над прожитым и увидел, что главным его свершением остается «Джульетта». Сам он оставался о ней невысокого мнения, но люди-то считали иначе, и этого достаточно. Вполне можно ради артистической репутации пожертвовать ребенком, а то и двумя, особенно если они для тебя не слишком важны. Да и Грейс от этого не пострадает. Конечно, ее мнение об отцах и о мужчинах вообще от этого не улучшится. И кто-нибудь, ее мать или отчим, вынужден будет раскошелиться на психотерапевта, как для него самого раскошеливалась Кэт. Но в остальном… Она нормальная девица, даже умненькая, насколько ему известно, ведет правильный образ жизни; у нее есть парень и призвание – чему-то она там учится, хотя Такер и не помнил чему. Вроде бы она не так уж и пострадала от раздутого честолюбия своего родителя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
– Ты с семьей повидался? Со всеми?
Вот одолеет она перечень обязательных вопросов – и сразу станет гостеприимной, заботливой хозяйкой.
– Так точно. Вчера состоялся настоящий дипломатический прием. Все довольны, всё блестяще. Мою священную миссию можно считать успешно завершенной.
Энни попыталась поймать взгляд Джексона, но тот с подозрительным усердием высматривал что-то сквозь боковое стекло. Конечно, она не успела его изучить, но ей показалось, что он умышленно избегает смотреть в ее сторону.
Энни вздохнула:
– Что ж, ладно.
Все, что положено, она предприняла. Спросила о здоровье, о выполнении отцовского долга. Не может же она считать, что он врет. И не хочет к тому же.
В поезде Джексону понравилось. Правда, в основном потому, что Такер разрешил ему навещать вагон-буфет сколько заблагорассудится. Джексон возвращался из своих кондитерских набегов с пастилками, драже, бисквитами, печеньями, пирожными и перекатывал во рту экзотические названия, как дегустатор итальянские вина. Такер между тем потягивал из пластикового стаканчика тепловатый чай и наслаждался видом мелькавших мимо окон коттеджей. Поезд катил по скучной равнине, по небу плыли хмурые серые завитушки облаков.
– Ну и чем там можно заняться, в вашем городишке?
– Заняться? – Энни рассмеялась. – Извини, но Гулнесс и какие-либо занятия никак не совмещаются.
– Что ж, мы ненадолго.
– Пока твои дети снова не удалятся на тысячи миль.
– Тьфу ты.
– Извини.
Извинилась Энни вполне искренне. С чего бы ей его осуждать? Ведь интересен-то он ей именно такой. Какой смысл интересоваться культовым музыкантом, чтобы потом заставлять его вести себя как сельская библиотекарша?
– А Грейс?
Джексон бросил отцу быстрый взгляд, Энни этот взгляд перехватила, подкинула и отпасовала Такеру, предварительно проэкзаменовав.
– Неплохо, неплохо. Живет в Париже с каким-то парнем. Учится на… в общем, на кого-то учится.
– Но я же знаю, что ты с ней не виделся. – Заткнись, ради всего святого!
– Виделся-виделся. Виделся я, Джек?
– Ага. Я видел, как виделся.
– Ты видел, как твой папа разговаривал с Грейс?
– Да-да, видел. Я все время смотрел, а они все время говорили, говорили…
– Маленький брехун, – усмехнулась Энни и добавила в сторону Такера: – А ты большой брехун.
Они промолчали. Может, просто не поняли, что на этом острове означает «брехун».
– Почему именно она? – спросил Такер после паузы.
– Кто?
– Грейс. Почему Грейс?
– Что «почему Грейс»?
– Почему остальных ты стерпела, а Грейс так боишься?
– Я вовсе не боюсь. С чего мне бояться?
Дункану стоило бы проехаться с ними, насладиться этим трепом. Конечно же, Дункан дал бы руку на отсеченье, а впридачу глаз и любую другую часть тела, лишь бы оказаться здесь. А послушал бы – мигом исцелился б от своей одержимости. Любое поклонение гибнет от сближения с предметом. Невозможно восторгаться человеком, который неспешно хлюпает чаем Британских железных дорог и при этом беспардонно врет про отношения с собственной дочерью. Энни хватило трех минут, чтобы ее восхищение и мечтательная опьяненность перешли в нервное и едкое материнское неодобрение. Таким же образом, насколько ей было известно, реагировали на прегрешения своих супругов ее замужние подруги. Она превратилась в жену Такера где-то на пути от палаты к такси.
– А вот ты ее боишься… – сказала Энни. – Не знаю почему, но явно боишься.
Путешествие в Гулнесс то и дело покалывало Такера дискомфортными напоминаниями о «Лавке древностей» Диккенса. Его не пугало, что он ползет по равнинам старой Англии навстречу близкой смерти – английские поезда передвигались не намного быстрее, чем крошка Нелл со своим папашей. (Их поезд останавливался уже трижды, и три раза мужской голос из поездных репродукторов бесцветным равнодушным тоном извинялся перед пассажирами за задержку.) Но Такер определенно находился не в лучшей форме, и он направлялся на север, оставляя за собой поганый след, – и вполне мог представить себя на месте болезненной девицы из девятнадцатого столетия. Того и гляди, вдруг свалится с какой-нибудь душевной болезнью или модным экзистенциальным срывом, которых нынче столько развелось вокруг. Такер привык думать, что уж с собой-то он честен, а врет лишь другим. Всю жизнь он врал всем вокруг о Грейс и ее жизни. И ей врал. В свое оправдание он мог заявить, что врал не постоянно, так как нужда во вранье возникала лишь время от времени. Удручало его то, что Грейс чаще всего оставалась вне его поля зрения. Видел он ее всего трижды (один раз во время злосчастного ее визита в Пенсильванию, о котором Джексон вспоминал с необъяснимым удовольствием) и вспоминать старался как можно реже, но и этих воспоминаний хватало, чтобы испортить ему настроение. И вот он снова врет о Грейс, вдали от дома, сидя в поезде с едва знакомым ему человеком.
Куда ж денешься, приходится врать. Ему ведь позарез необходимо это существование «в третьем лице»: Такер Кроу, полулегендарный отшельник, создатель величайшего, эпохального романтического альбома, – существование, невозможное без вранья о старшей дочери. И так как в первом лице он с той ночи в Миннеаполисе, можно сказать, не существовал вовсе или же существовал в качестве нуля без палочки, от этой дочери и от воспоминаний о ней следовало избавиться. Завязывая со спиртным, он прошел психотерапию, но и врачу своему тоже врал. Точнее, он не заострял внимание психотерапевта на важности роли Грейс, а тот не удосужился произвести соответствующие вычисления на пальцах. И никто не удосужился посчитать – ни Кэт, ни Натали, ни Лиззи… Такеру всегда казалось, что жизнь Грейс означает смерть «Джульетты», а этого он ни в коем случае не желал допустить. Прожив полсотни лет, он, как случается иногда с людьми такого возраста, начал задумываться над прожитым и увидел, что главным его свершением остается «Джульетта». Сам он оставался о ней невысокого мнения, но люди-то считали иначе, и этого достаточно. Вполне можно ради артистической репутации пожертвовать ребенком, а то и двумя, особенно если они для тебя не слишком важны. Да и Грейс от этого не пострадает. Конечно, ее мнение об отцах и о мужчинах вообще от этого не улучшится. И кто-нибудь, ее мать или отчим, вынужден будет раскошелиться на психотерапевта, как для него самого раскошеливалась Кэт. Но в остальном… Она нормальная девица, даже умненькая, насколько ему известно, ведет правильный образ жизни; у нее есть парень и призвание – чему-то она там учится, хотя Такер и не помнил чему. Вроде бы она не так уж и пострадала от раздутого честолюбия своего родителя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71