Интерес его объяснялся вовсе не стремлением соперничать в злодействе с другими музыкантами или даже их переплюнуть. Напротив: он, руководствуясь высокоморальными устремлениями, стремился избежать всех этих вопиющих нарушений правил человеческого общежития. В его среде выглядеть приличным человеком не составляло особого труда. Воздержись разок от вышвыривания из окна надоевшей девицы – и тут же прослывешь Махатмой Ганди. Он даже несколько раз дрался, защищая чью-нибудь честь – дамы, парня из числа своих роуди, регистратора в отеле. Однажды, когда Такер в очередном припадке донкихотства врезал басисту инди-рок-группы, впоследствии собиравшей стадионы, он услышал вопрос: кто он такой, чтобы считать себя долбаным королем? Вопрос, разумеется, риторический, однако впоследствии Такер много размышлял, отыскивая на него ответ. Какое ему дело, как ведет себя эта зеленая поросль? С тех самых пор, как изобрели первую лютню, музыканты всегда были и остаются засранцами, так что чего же он хочет добиться, пнув парочку пьяных задниц из их числа? Какое-то время он винил в своем дурацком воспитании романы, коих начитался в детстве, затем перенес обиду на чрезмерно порядочных родителей, после чего сосредоточился на братце, умудрившемся в весьма нетрезвом состоянии въехать в слишком прочную стену. Книги, родители и трагически погибший брат сложились в солидную этическую базу. Теперь-то Такер понимал, что с самого начала избрал неверную стезю, ведущую к погибели. Оказалось, что он моралист, бичующий других лишь потому, что боится собственной слабости. И чем глубже он скатывался в пучину нетерпимости, тем труднее было оттуда выбраться. В своих страхах Такер не ошибся. Встретив Джули Битти, он убедился, что путь к падению недлинен.
Проснувшись в то утро, Такер Кроу не ведал, что конец дня ознаменует окончание его жизни. Впрочем, знай он об этом, возражений с его стороны не последовало бы. Уж очень осточертела ему эта жизнь. Ели бы его спросили, в чем проблема… Ну, если б его спросили вы, он вряд ли стал бы отвечать, ибо привык изображать себя немногословным, таинственным, ироническим – потому что так «круче». Да кто вы вообще такие, чтобы цеплять самого Такера Кроу? Гребаный рок-журнальный репортеришка или, того хуже, фанат? Но если бы он спросил себя – а он иной раз задавал себе вопросы, когда не напивался вусмерть или не отсыпался, – то ответил бы, сугубо для себя же самого. И сообщил бы самому себе, что пришел к прискорбному и, увы, неизбежному заключению, что «Джульетта», альбом, который он каждый вечер исполняет со сцены, представляет собою пошлую, лживую, слюнявую, говенную чушь. И что его от этого альбома тошнит.
В этом, собственно, нет ничего трагического. Все группы всего мира то и дело записывают и рекламируют говенную чушь, прекрасно сознавая ее цену. Скорее всего, тем же грешат актеры, режиссеры и писатели: если у них есть лучшие творения, неизбежно есть и худшие. Но с «Джульеттой» дело обстояло иначе. Ведь это была его единственная запись, которая вроде бы пришлась по вкусу публике. Не слишком-то она и раскупалась, но за последние месяцы на его концерты посыпалось множество обоего пола сопливых студиозов, в жизни не нюхавших нужды и горя, все свои беды высосавших из ненатруженных пальчиков. Они внимали звукам «Джульетты», каждому слову каждой песни, они глотали такеровские откровения, не пережевывая, воображая их манной небесной, и общаться со зрителями Такер мог лишь единственным образом: закрыв глаза и посылая слова куда-то поверх их голов (его манера исполнения, естественно, вдохновила одного из обозревателей на заключение, что «певца все еще гложет боль утраты»). Впрочем, до огульного охаивания своих песен Такер не дошел. С точки зрения музыки они были очень хороши, и группа с каждым разом играла их все лучше. Ежевечерне Такер со своими музыкантами выдавали ураганное шоу, прошибавшее зрителя насквозь. «Ты и твой гламур», завершавшая каждый концерт, стала настоящим боевиком, а перед гитарным соло Такер вставлял фрагменты классических любовных песен прежних лет: в один вечер «Когда с моей девушкой что-то случилось», в другой «Лучше ослепнуть». Иной раз он посреди песни падал на колени, и публика приходила в неистовство, а иногда ему казалось, что он профессиональный шут, который обречен выворачиваться наизнанку, чтобы слушатели хоть что-то почувствовали. Но текст песни «Ты и твой гламур» получился далеко не банальным, пусть он и сам его написал. Свое фиаско с Джули Битти он преподнес публике в самых ярких трагических тонах.
Нет, настоящая причина провала заключалась в самой Джули – пустоголовой, пошлой, мелкой идиотки с душой пластикового манекена, которой по нелепости досталось скульптурное совершенство форм. Такер обнаружил это вскоре после того, как представил ошеломленной публике свое собрание гимнов в честь величия Джули. Услышав посвященный своей особе цикл, его пассия настолько прониклась страданием отринутого кавалера, что снова сбежала от мужа. Бедолага, должно быть, шею свернул, наблюдая, как она носится вверх-вниз по лестнице с чемоданом. Она преподнесла себя Такеру как красиво упакованную подарочную куклу, и уже через три дня ему эта кукла осточертела. Он понял, что у него больше общего с какой-нибудь техасской старшеклассницей-чирлидером, чем с этой набитой дурой. Она не имела представления, что такое читать, мыслить, разговаривать. А тщеславие! А самомнение! Где были его глаза? Допустим, глаза он залил алкоголем, отчего и случилась вся эта дурацкая надрывная драма. Но не только в этом дело. Ему непременно надо было вращаться в ее обществе, жить ее жизнью. Ему хотелось свести знакомство с ее знакомыми, ужинать в доме Фэй Данауэй. Он считал, что имеет на это право. У него был талант, и он жаждал жизни, достойной его таланта. В общем, вел он себя как последний кретин, о чем и напоминала ему «Джульетта», досаждая, как застрявшая в заднице заноза.
Двенадцатое июня поначалу ничем не выделялось из череды других дней. Во время переезда из Сент-Луиса в Миннеаполис он прикорнул в фургоне, немного почитал, послушал в плеере «Смитс», морщась от вонючих бздюхов ритм-секции. Провели саунд-чек, закусили, Такер прикончил бутыль красненького, нарушив данное себе обещание не прикасаться к вину до окончания концерта. В подпитии принялся донимать группу: высмеял неосведомленность барабанщика в вопросах текущей политики госдепартамента; басиста обвинил в том, что от его носков воняет подмышками, нахамил жене местного промоутера. После концерта кто-то предложил ему послушать какую-то группу в местном клубе. Такер, уже достаточно поддатый, горел желанием продолжить пьянку, да и о группе этой, как ему казалось, он уже слышал положительные отзывы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Проснувшись в то утро, Такер Кроу не ведал, что конец дня ознаменует окончание его жизни. Впрочем, знай он об этом, возражений с его стороны не последовало бы. Уж очень осточертела ему эта жизнь. Ели бы его спросили, в чем проблема… Ну, если б его спросили вы, он вряд ли стал бы отвечать, ибо привык изображать себя немногословным, таинственным, ироническим – потому что так «круче». Да кто вы вообще такие, чтобы цеплять самого Такера Кроу? Гребаный рок-журнальный репортеришка или, того хуже, фанат? Но если бы он спросил себя – а он иной раз задавал себе вопросы, когда не напивался вусмерть или не отсыпался, – то ответил бы, сугубо для себя же самого. И сообщил бы самому себе, что пришел к прискорбному и, увы, неизбежному заключению, что «Джульетта», альбом, который он каждый вечер исполняет со сцены, представляет собою пошлую, лживую, слюнявую, говенную чушь. И что его от этого альбома тошнит.
В этом, собственно, нет ничего трагического. Все группы всего мира то и дело записывают и рекламируют говенную чушь, прекрасно сознавая ее цену. Скорее всего, тем же грешат актеры, режиссеры и писатели: если у них есть лучшие творения, неизбежно есть и худшие. Но с «Джульеттой» дело обстояло иначе. Ведь это была его единственная запись, которая вроде бы пришлась по вкусу публике. Не слишком-то она и раскупалась, но за последние месяцы на его концерты посыпалось множество обоего пола сопливых студиозов, в жизни не нюхавших нужды и горя, все свои беды высосавших из ненатруженных пальчиков. Они внимали звукам «Джульетты», каждому слову каждой песни, они глотали такеровские откровения, не пережевывая, воображая их манной небесной, и общаться со зрителями Такер мог лишь единственным образом: закрыв глаза и посылая слова куда-то поверх их голов (его манера исполнения, естественно, вдохновила одного из обозревателей на заключение, что «певца все еще гложет боль утраты»). Впрочем, до огульного охаивания своих песен Такер не дошел. С точки зрения музыки они были очень хороши, и группа с каждым разом играла их все лучше. Ежевечерне Такер со своими музыкантами выдавали ураганное шоу, прошибавшее зрителя насквозь. «Ты и твой гламур», завершавшая каждый концерт, стала настоящим боевиком, а перед гитарным соло Такер вставлял фрагменты классических любовных песен прежних лет: в один вечер «Когда с моей девушкой что-то случилось», в другой «Лучше ослепнуть». Иной раз он посреди песни падал на колени, и публика приходила в неистовство, а иногда ему казалось, что он профессиональный шут, который обречен выворачиваться наизнанку, чтобы слушатели хоть что-то почувствовали. Но текст песни «Ты и твой гламур» получился далеко не банальным, пусть он и сам его написал. Свое фиаско с Джули Битти он преподнес публике в самых ярких трагических тонах.
Нет, настоящая причина провала заключалась в самой Джули – пустоголовой, пошлой, мелкой идиотки с душой пластикового манекена, которой по нелепости досталось скульптурное совершенство форм. Такер обнаружил это вскоре после того, как представил ошеломленной публике свое собрание гимнов в честь величия Джули. Услышав посвященный своей особе цикл, его пассия настолько прониклась страданием отринутого кавалера, что снова сбежала от мужа. Бедолага, должно быть, шею свернул, наблюдая, как она носится вверх-вниз по лестнице с чемоданом. Она преподнесла себя Такеру как красиво упакованную подарочную куклу, и уже через три дня ему эта кукла осточертела. Он понял, что у него больше общего с какой-нибудь техасской старшеклассницей-чирлидером, чем с этой набитой дурой. Она не имела представления, что такое читать, мыслить, разговаривать. А тщеславие! А самомнение! Где были его глаза? Допустим, глаза он залил алкоголем, отчего и случилась вся эта дурацкая надрывная драма. Но не только в этом дело. Ему непременно надо было вращаться в ее обществе, жить ее жизнью. Ему хотелось свести знакомство с ее знакомыми, ужинать в доме Фэй Данауэй. Он считал, что имеет на это право. У него был талант, и он жаждал жизни, достойной его таланта. В общем, вел он себя как последний кретин, о чем и напоминала ему «Джульетта», досаждая, как застрявшая в заднице заноза.
Двенадцатое июня поначалу ничем не выделялось из череды других дней. Во время переезда из Сент-Луиса в Миннеаполис он прикорнул в фургоне, немного почитал, послушал в плеере «Смитс», морщась от вонючих бздюхов ритм-секции. Провели саунд-чек, закусили, Такер прикончил бутыль красненького, нарушив данное себе обещание не прикасаться к вину до окончания концерта. В подпитии принялся донимать группу: высмеял неосведомленность барабанщика в вопросах текущей политики госдепартамента; басиста обвинил в том, что от его носков воняет подмышками, нахамил жене местного промоутера. После концерта кто-то предложил ему послушать какую-то группу в местном клубе. Такер, уже достаточно поддатый, горел желанием продолжить пьянку, да и о группе этой, как ему казалось, он уже слышал положительные отзывы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71