Но когда свидетель-полицейский с несколько излишней, быть может, горячностью заверил, что полиция вполне удовлетворена заключением судебно-медицинской экспертизы, миссис Робертс на глазах у всех присяжных заседателей демонстративно достала свой кошелек и заглянула в него. Сержант, стоявший на карауле у входа, покраснел от возмущения, но сделать ничего не мог. Затем один из присяжных заседателей попросил еще раз вызвать Огастина для дачи показаний и исполненным подозрения голосом задал ему вопрос:
— На кой все же ляд понадобилось вам ее трогать, приятель?
В притихшем зале было явственно слышно настороженное дыхание флемтонских кумушек…
Клочья разорванного платьица, обглоданные кости, кровь… Все это встало перед мысленным взором Огастина, оправдывая его побуждение немедленно унести с болота тело девочки, но картина эта была столь чудовищна, что у него язык прилип к гортани, и он стоял и молчал до тех пор, пока сам коронер, доктор Бринли, повернувшись к присяжному, не рявкнул укоризненно:
— Крысы, дружище!
Присяжному было, разумеется, невдомек, что хотел сказать этим доктор, и он покраснел от обиды, но старик этого даже не заметил.
На лысую макушку доктора опустилась муха и принялась чистить свои грязные лапки, а старческий голос все продолжал звучать:
— Вполне естественный и порядочный поступок!
Но присяжный только плотнее сжал челюсти, и упрямое выражение еще отчетливей проступило на его лице.
Доктор Бринли был встревожен. Вся округа восстановлена против этого малого… Но почему ? Общеизвестно, что он со странностями, анахорет… Не считается с мнением окружающих… Но ведь вообще чудо, что этот ребенок с таким неполноценным черепом — это же не череп, а яичная скорлупа! — еще прожил столько лет! При первом же падении с пони… Впрочем, какой там у нее мог быть пони… Но ведь Дай тоже был там, они же вместе ее нашли! Черт бы побрал этого Дая, вечно он старается улизнуть от ответственности! Его показания сегодня могли бы все повернуть по-другому…
Тут мысли доктора Бринли отвлек в сторону некий предмет, лежавший перед ним на столе. Это была рука. Очень старая рука: вялая, морщинистая кожа, поросшая седыми волосами, вся в коричневатых пигментных пятнах; узловатые суставы; ребристые, деформированные ногти… От этого ветхого предмета веяло такой глубокой старостью, что прошло несколько секунд, прежде чем доктор осознал: это же его собственная рука! А ведь он сейчас чувствует себя таким молодым, как никогда, и даже эта боль, так терзавшая его неделю назад, что он уж думал, конец ему пришел, и та утихла! Но если он так выглядит весь , от макушки до пят, то, пожалуй, эти идиоты могут подумать, что он… Да как они смеют, щенки поганые, молокососы!
Убрав провинившуюся руку с глаз долой, доктор окинул почтенных заседателей таким уничтожающим взглядом, что они возмущенно заерзали на своих стульях… Вот старый дурак!
Когда опрос свидетелей подошел к концу, коронер настойчиво предложил признать смерть от несчастного случая, но присяжные заседатели упрямо вынесли решение: «Причина смерти не установлена».
Флемтонские кумушки ликовали. Доктор Бринли был зол и мрачен.
Тем временем полиция обнаружила, что в «бентли», оставленном на улице, разбито камнем ветровое стекло, и с опозданием поставила возле него охрану. Выйдя из здания суда, доктор Бринли окинул взглядом поврежденную машину и очень удивил Огастина, попросив подвезти его домой. Совершенно игнорируя тех, кто в свою очередь предлагал ему свои услуги, он упрямо твердил, что нисколько не боится сквозного ветра, хотя глаза у него мучительно слезились потом всю дорогу.
Необычно пустынна была в тот день главная улица, когда они по ней проезжали, — не пустынны были только окна.
В ту же ночь в двух не закрытых ставнями окнах бильярдной были выбиты стекла и последние осенние цветы в саду безжалостно вытоптаны. Но Огастин даже не узнал об этом: доставив доктора Бринли домой, он сразу отбыл в автомобиле на север. Он решил — мысль (как вскоре выяснилось) была не слишком удачной — навестить Дугласа Мосса: в студенческие годы Мосс был оксфордской знаменитостью и слыл главным философом и мудрецом. Друзья встретились впервые после окончания университета. Но Дуглас был уроженцем Лидса и начал, увы (как это ни странно), перенимать туземный образ жизни: он весь день пропадал у себя на предприятии, и предоставленный самому себе Огастин не мог отделаться от воспоминаний о судебном разбирательстве — его мысли то и дело возвращались к нему. Мосс жил в большом закопченном кирпичном доме, стоявшем на окраине города. В доме почти не было книг. Родители Мосса старались, как могли, оказать гостеприимство гостю, но неотвязная мысль о суде не давала Огастину покоя. Обвиняющий голос, вопрошавший, зачем понадобилось ему уносить труп, снова и снова звучал в его ушах. Он все время слышал этот исполненный подозрения вопрос присяжного: «На кой все же ляд понадобилось вам ее трогать, приятель?»
Все это не так-то легко было переварить…
Как же это выразился тогда Джереми? «Флемтонские вязальщицы»?
24
Проснувшись наутро, Мэри задумалась на минуту: не слишком ли она поспешила со своим предложением миссис Уинтер — следовало бы прежде самой посмотреть, что там такое. Но в конце концов, все уже было решено, и она прогнала эти мысли прочь. Тем не менее после завтрака придется проехаться туда верхом… Быть может, там нужно кое-что подновить. Быть может, даже и раковины нет!
Золотым октябрьским утром Мэри отправилась в путь — в небе сияло солнце, в ложбинах лежал туман. В воздухе уже попахивало морозом, но настоящих заморозков еще не было, и в парке желтая листва дубов еще не осыпалась с ветвей.
Полли под надзором грума каталась в парке на своей лошадке — маленьком гнедом пони, похожем на арабского скакуна в миниатюре и отлично выдрессированном. Лошадка была куплена для нее Огастином в Пресли-Хилс. Полли для своего возраста поразительно ловко держалась в седле, и непринужденная грация лошади и ребенка на фоне лесного пейзажа взволновала сердце Мэри в это осеннее утро. Может быть, взять Полли с собой? Нет, пожалуй, это будет для нее слишком далеко (или же истинная причина крылась в том, что «Эрмитаж» может не понравиться Полли?). Так или иначе, но Мэри поехала дальше одна, послав свою кобылу через низкую каменную ограду парка на жнивье (колючая проволока находилась в мелтонских владениях под строжайшим запретом, вопреки ворчанию фермеров).
В долине почва все еще была вязкой от осенних дождей, хотя сегодня траву уже посеребрило кое-где инеем, но на плоскогорье (где охотничьи угодья были обнесены теперь высокой стеной, тянувшейся на десять миль) земля была твердой и хрусткой и воздух колюч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
— На кой все же ляд понадобилось вам ее трогать, приятель?
В притихшем зале было явственно слышно настороженное дыхание флемтонских кумушек…
Клочья разорванного платьица, обглоданные кости, кровь… Все это встало перед мысленным взором Огастина, оправдывая его побуждение немедленно унести с болота тело девочки, но картина эта была столь чудовищна, что у него язык прилип к гортани, и он стоял и молчал до тех пор, пока сам коронер, доктор Бринли, повернувшись к присяжному, не рявкнул укоризненно:
— Крысы, дружище!
Присяжному было, разумеется, невдомек, что хотел сказать этим доктор, и он покраснел от обиды, но старик этого даже не заметил.
На лысую макушку доктора опустилась муха и принялась чистить свои грязные лапки, а старческий голос все продолжал звучать:
— Вполне естественный и порядочный поступок!
Но присяжный только плотнее сжал челюсти, и упрямое выражение еще отчетливей проступило на его лице.
Доктор Бринли был встревожен. Вся округа восстановлена против этого малого… Но почему ? Общеизвестно, что он со странностями, анахорет… Не считается с мнением окружающих… Но ведь вообще чудо, что этот ребенок с таким неполноценным черепом — это же не череп, а яичная скорлупа! — еще прожил столько лет! При первом же падении с пони… Впрочем, какой там у нее мог быть пони… Но ведь Дай тоже был там, они же вместе ее нашли! Черт бы побрал этого Дая, вечно он старается улизнуть от ответственности! Его показания сегодня могли бы все повернуть по-другому…
Тут мысли доктора Бринли отвлек в сторону некий предмет, лежавший перед ним на столе. Это была рука. Очень старая рука: вялая, морщинистая кожа, поросшая седыми волосами, вся в коричневатых пигментных пятнах; узловатые суставы; ребристые, деформированные ногти… От этого ветхого предмета веяло такой глубокой старостью, что прошло несколько секунд, прежде чем доктор осознал: это же его собственная рука! А ведь он сейчас чувствует себя таким молодым, как никогда, и даже эта боль, так терзавшая его неделю назад, что он уж думал, конец ему пришел, и та утихла! Но если он так выглядит весь , от макушки до пят, то, пожалуй, эти идиоты могут подумать, что он… Да как они смеют, щенки поганые, молокососы!
Убрав провинившуюся руку с глаз долой, доктор окинул почтенных заседателей таким уничтожающим взглядом, что они возмущенно заерзали на своих стульях… Вот старый дурак!
Когда опрос свидетелей подошел к концу, коронер настойчиво предложил признать смерть от несчастного случая, но присяжные заседатели упрямо вынесли решение: «Причина смерти не установлена».
Флемтонские кумушки ликовали. Доктор Бринли был зол и мрачен.
Тем временем полиция обнаружила, что в «бентли», оставленном на улице, разбито камнем ветровое стекло, и с опозданием поставила возле него охрану. Выйдя из здания суда, доктор Бринли окинул взглядом поврежденную машину и очень удивил Огастина, попросив подвезти его домой. Совершенно игнорируя тех, кто в свою очередь предлагал ему свои услуги, он упрямо твердил, что нисколько не боится сквозного ветра, хотя глаза у него мучительно слезились потом всю дорогу.
Необычно пустынна была в тот день главная улица, когда они по ней проезжали, — не пустынны были только окна.
В ту же ночь в двух не закрытых ставнями окнах бильярдной были выбиты стекла и последние осенние цветы в саду безжалостно вытоптаны. Но Огастин даже не узнал об этом: доставив доктора Бринли домой, он сразу отбыл в автомобиле на север. Он решил — мысль (как вскоре выяснилось) была не слишком удачной — навестить Дугласа Мосса: в студенческие годы Мосс был оксфордской знаменитостью и слыл главным философом и мудрецом. Друзья встретились впервые после окончания университета. Но Дуглас был уроженцем Лидса и начал, увы (как это ни странно), перенимать туземный образ жизни: он весь день пропадал у себя на предприятии, и предоставленный самому себе Огастин не мог отделаться от воспоминаний о судебном разбирательстве — его мысли то и дело возвращались к нему. Мосс жил в большом закопченном кирпичном доме, стоявшем на окраине города. В доме почти не было книг. Родители Мосса старались, как могли, оказать гостеприимство гостю, но неотвязная мысль о суде не давала Огастину покоя. Обвиняющий голос, вопрошавший, зачем понадобилось ему уносить труп, снова и снова звучал в его ушах. Он все время слышал этот исполненный подозрения вопрос присяжного: «На кой все же ляд понадобилось вам ее трогать, приятель?»
Все это не так-то легко было переварить…
Как же это выразился тогда Джереми? «Флемтонские вязальщицы»?
24
Проснувшись наутро, Мэри задумалась на минуту: не слишком ли она поспешила со своим предложением миссис Уинтер — следовало бы прежде самой посмотреть, что там такое. Но в конце концов, все уже было решено, и она прогнала эти мысли прочь. Тем не менее после завтрака придется проехаться туда верхом… Быть может, там нужно кое-что подновить. Быть может, даже и раковины нет!
Золотым октябрьским утром Мэри отправилась в путь — в небе сияло солнце, в ложбинах лежал туман. В воздухе уже попахивало морозом, но настоящих заморозков еще не было, и в парке желтая листва дубов еще не осыпалась с ветвей.
Полли под надзором грума каталась в парке на своей лошадке — маленьком гнедом пони, похожем на арабского скакуна в миниатюре и отлично выдрессированном. Лошадка была куплена для нее Огастином в Пресли-Хилс. Полли для своего возраста поразительно ловко держалась в седле, и непринужденная грация лошади и ребенка на фоне лесного пейзажа взволновала сердце Мэри в это осеннее утро. Может быть, взять Полли с собой? Нет, пожалуй, это будет для нее слишком далеко (или же истинная причина крылась в том, что «Эрмитаж» может не понравиться Полли?). Так или иначе, но Мэри поехала дальше одна, послав свою кобылу через низкую каменную ограду парка на жнивье (колючая проволока находилась в мелтонских владениях под строжайшим запретом, вопреки ворчанию фермеров).
В долине почва все еще была вязкой от осенних дождей, хотя сегодня траву уже посеребрило кое-где инеем, но на плоскогорье (где охотничьи угодья были обнесены теперь высокой стеной, тянувшейся на десять миль) земля была твердой и хрусткой и воздух колюч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93