Когда они вошли, кошка спала, в блаженной неге раскинувшись на диване, и довольно мурлыкала во сне. Потом она — уже спасаясь бегством — взлетела на верхушку стоявших на камине старинных часов и зашипела оттуда, царапая когтями гладкий мрамор и выгибая спину. Часы зажужжали и начали бить с мелодичным перезвоном.
Не помня себя от ярости, он схватил кошку и разорвал ее на куски. И при этом, поскользнувшись на залитом кровью полу, вывихнул себе ногу в щиколотке. Остальные бросились обыскивать усадьбу, но не обнаружили ни единой живой души, кроме коровы, которую тут же убили. Они убили бы даже грудных младенцев, попадись они тогда им под горячую руку.
И воскрешая все это в памяти, Вольф лежал и тоже тихонько мурлыкал от удовольствия.

Внутренний голос сначала погнал Вольфа на восток, в те отторгнутые земли, где была его родина и где шла война на свой страх и риск. Но внутренний голос, если ему слепо потворствовать, как это делал Вольф, норовит вцепиться в человека мертвой хваткой. И «внутренний голос» стал для Вольфа единственным законом, и его приказов; он уже не мог ослушаться.
Война давно была позади, но в эти годы сражений на прибалтийских землях, в годы скотского героизма Вольф вытянулся еще на один, последний дюйм, а душа его отлилась в ту форму, в коей ей предстояло пребывать до конца его дней. И веления внутреннего голоса были теперь всегда неизменно одни и те же: короткий простой приказ — убивать.
Укрывшись здесь, на чердаке, и лишившись возможности выйти и убить, Вольф стал подлинным изгоем, полностью отлученным от жизни, даже от тех ее теплых струй, которые текли в доме, где он укрылся. Ни одно дуновение жизни не долетало сюда — только медленное, тяжкое, глухое тиканье огромных невидимых часов над головой.
2
На крыше замка начали бить часы, и с последним ударом Мици пробудилась.
Стоял непроглядный мрак и запах меховых шуб. Ни проблеска света из окна, что напротив постели… Мици проснулась в непонятном волнении, с ощущением чего-то неотложно необходимого. Она потянулась за спичечным коробком, положенным возле свечи, и чиркнула спичкой… Но ничего не произошло. Она слышала, как зашипела, вспыхнув, спичка, но огонь не загорелся.
И только тут она вспомнила. Но разве… разве может человек забыть, что он слеп?
Нет, нет, нет! Конечно, эта внезапная слепота — всего лишь дурной сон, а теперь она проснулась — просто проснулась в Темноте!
Но этот запах меховых шуб…
Внезапно вся вчерашняя поездка на санях припомнилась ей… Нет, то, что сейчас ее окружало, было совеем не похоже на обычный ночной мрак, скорее, это было как бы нечто обратное видению вообще — полное отсутствие всяких зрительных восприятий. Просто Память перевела это на язык привычных определений и назвала «темнотой», за отсутствием всякого другого известного Ей эквивалента. Усилием воли Мици старалась снова воспринять это как «темноту», но напряжение только пробудило в утратившем свои функции зрительном нерве хаос странных бессмысленных ощущений — вроде тех, что, по словам дяди Отто, возникали порой в его ампутированной ноге.
И ведь неизвестно даже, действительно ли сейчас ночь! Может быть, уже давно настал день, и именно поэтому и возникло у Мици это чувство настоятельной необходимости, заставившее ее проснуться.
Уже почти уверенная теперь, что она проспала и может опоздать к завтраку, Мици выпрыгнула из постели и пошарила руками вокруг, разыскивая одежду. Обычно она складывала ее на стул возле окна, чтобы сразу найти, идя прямо на солнечный свет. Но что, если вчера, охваченная отчаянием, она забыла положить ее там? И где окно? Вскочив с постели, она машинально сделала несколько шагов куда-то в пространство и сразу потеряла ориентировку.
А эти странные, фантасмагорические цветные пятна и формы, мельтешившие перед ее мысленным взором, сменяя, вытесняя друг друга, становились все ярче, плясали все неистовей, и она невольно попятилась, стараясь уклониться от них, словно от летящих в нее осязаемых предметов. В испуге она начала двигаться ощупью, вытянув перед собой руки, в надежде натолкнуться на какой-нибудь знакомый предмет, и вскоре почувствовала, что совсем заблудилась в своей огромной комнате. На этом старом полу с рассохшимися, вспучившимися половицами трудно было сохранять равновесие без помощи глаз (хотя бы даже самых близоруких). Мици споткнулась о неровную половицу и, чтобы не упасть, ухватилась было за что-то попавшееся под руку, но тут же отпрянула, ощутив жгучую боль: предметом этим оказалась раскаленная чуть ли не докрасна печная труба.
Боль заставила ее опомниться. Теперь Мици уже знала, где она стоит, потому что ощущала тепло, исходившее от печки, которая была где-то рядом. Она могла бы ощутить его уже давно, если бы не потеряла голову и не рыскала по комнате наугад, пока не наткнулась на печку. Стоя неподвижно и посасывая обожженные пальцы, она подумала вдруг, что ей придется теперь, чтобы ориентироваться в пространстве, научиться использовать такие ощущения, как холод и тепло: тепле, излучаемое множеством печей; холодный воздух, проникающий в окна; сквозняк, которым потянет из распахнувшейся двери… Все это должно теперь стать ее кормчим вместо света (днем из окон, ночью — от лампы), который прежде, как луч маяка, прорезал привычно окружавший ее туманный сумрак.
И тут Мици припомнилось тявканье лисицы, которое она слышала прошлой ночью, и то, как по-разному оно звучало — сначала в просторном высоком холле, потом в узком лестничном пролете и, наконец, высоко наверху, на чердаке. Значит, она, вероятно, сможет ориентироваться и по звукам: определять с их помощью, где стоит — посредине комнаты, например, или у стены?
Мици снова начала ощупью продвигаться по комнате, разыскивая свою одежду. На этот раз она быстро нашла стул, стоявший подле окна, но на нем ничего не было. Тогда, двигаясь зигзагами в разных направлениях — ей ведь надо было во что бы то ни стало отыскать свою одежду, — она начала издавать негромкие, отрывистые звуки, подражая тявканью лисицы и стараясь уловить разницу в порождаемых ими отголосках, но все больше и больше приходя при этом в отчаяние. Наверное, прямо в окна уже льется утренний свет, только она этого не видит. Она была уверена, что опаздывает к завтраку, чего папа совершенно не выносит.
Неотступная мольба слышалась теперь в ее жалобном тявканье.

Чуткий слух Франца уловил это тявканье, и он проснулся.
Сначала он подумал было, что это опять тявкает лисица, но вскоре понял, что такие звуки не может издавать зверь. Это были в высшей степени странные, какие-то противоестественные звуки, и к тому же они доносились из соседней комнаты, где спала Мици. Кто-то находился там у нее!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93