Ну и странный сегодня свет, доставучий, мертвенно-бледный, желчный, словно бы утро никак не может отхаркнуть засевшую в легких ядовитую мокроту. Давай-ка, откашляйся. И самое странное, что до сих пор закрыты магазины... Почему так тихо, куда подевались все нарушители тишины? Только редкие машины с фарами-буравчиками. Что-то здесь не так, вдруг уверился яи остановил старикана в строительной каске и синем комбинезоне.
— В чем дело, друг? — спросил я, пытаясь унять дрожь в коленях, и, кажется, даже схватил его за плечо. — Куда все подевались? Неприсутственный день, что ли? Господи, как темно-то! Затмение какое-нибудь?
— Час-то который? По моим —девять.
— По моим тоже.
— Девять вечера, сынок. В это время всегда темнеет. Все уже по домам сидят.
Не знаю почему, но это оказалось последней каплей. Так что я расплакался, причем каждый всхлип давался немалым трудом, судорожным сокращением легких. Старик же проявил чудеса отзывчивости.
— Да не сокрушайся ты так, сынок, — говорил он, положив руки мне на плечи. — Ты сдюжишь, попомни мое слово. Не бери в голову, это же не последний день.
И он был прав. На третье утро я проснулся на сухих простынях. Осторожно разлепил веки, приподнялся на локтях и сел. И точно: все прошло, переселилось по другому адресу, мучает кого-то другого. Домой, подумал я, пора домой.
Выскользнув из-под одеяла, я позвонил дежурному. Изобразил бег на месте, минуту с лишним. Да, это нормальное пробуждение, вот это я понимаю. Интересно, мне кажется, или я действительно сбросил немного веса? Я вымыл голову, с шампунем. Обнаружил флакон дезодоранта и на пробу отхлебнул. Несколько раз отжался от пола. Позвонил в авиакомпанию.
Проглотив половину первой пинты кофе, я запалил сигарету. М-м, восхитительно. Как-то у меня табак и гриппак толком не сочетаются. Я вечно пеняю себе за недостаточную самодисциплину— однако что касается сигарет, упрекнуть меня не в чем. Во время болезни, осознал я, мне удалось удержаться на уровне чистым усилием воли. На второй пачке наблюдался определенный спад, недостача— впрочем, вполне поправимо, если смолить в две руки.
Я сделал несколько приседаний. Налил еще кофе и вскрыл пятый пакет загустевших сливок. Удовлетворенно зевнул. Ну что, задал я себе вопрос, может, подрочить немного?
Я раскопал в чемодане пару-тройку журналов для мужчин и снова устроился в койке, прозондировать, так сказать, почву. Ну-ка, ну-ка... Нет, это я, пожалуй, погорячился. Никакого удовольствия, плюс кошмарно разболелась шея. К тому же, порнография вызывает привыкание. Точно, точно. Я вот, например, давно уже подсел, моя нынешняя доза — три журнала в неделю и, как минимум, один фильм. Вот зачем мне столько денег— на всех этих цыпочек... Разочарованно потирая шею перед зеркалом в ванной комнате и героически глядя себе глаза в глаза, я вдруг вспомнил еще один эпизод лихорадочной сумятицы этих нью-йоркских ночей. Кому-то было не лень пройти весь коридор до двери номера 101, пройти раз, другой, а, может, и много раз, и со всей силы дергать дверь, не чтобы вломиться, но с единственной целью побушевать, попугать. Так было оно или не было, или это просто новый сон? Сейчас мне то и дело снятся какие-нибудь новые сны — исполненные грусти, пьянства, скуки своей или чужой, без конца и без края, — а также сны, которые я могу сравнить только с творческими муками, что испытывает поэт в ожидании вдохновения. Это я, конечно, условно. Понятия не имею, каково это — писать стихи. Собственно, и каково их читать — тоже... И вообще, насчет чтения (не понимаю, зачем я вам все это рассказываю — в смысле, вы что, так уж много читаете?): читать я не могу, от этого у меня болят глаза. Носить очки я тоже не могу, от этого у меня болит нос. А контактные линзы действуют мне на нервы. Так что, как видите, все свелось к выбору между болью и тем, чтобы не читать. Я предпочел не читать. Вот мой выбор (и мои деньги).
Я позвонил Филдингу в «Каравай».
— Лорн требует гарантий, — сказал он мне.
— Ну, гарантируй ему что-нибудь. А я пока домой.
— Так скоро!
— Я вернусь. Надо там кое с чем разобраться.
— В чем проблема? Женщины или деньги?
— И то, и то.
— Проныра, это одна проблема. Во сколько рейс?
— В десять.
— Значит, в аэропорт ты должен выехать в без четверти девять.
— Нет, в без четверти девять я уже должен быть в аэропорту. Я лечу «Эртраком».
— "Эртраком"?! И что у них входит в билет? Косячина, салатик и светомузыка?
— Вот и проверю.
— Послушай, Проныра... Надо, чтобы ты встретился перед отлетом с Лесбией Беузолейль. Можешь подъехать ко мне в клуб часам к семи? «Беркли», на западной Сорок четвертой. Чемоданы оставь гардеробщику, и вперед.
Да, а еще я позвонил Мартине. Она приняла мои извинения. Все они так поначалу. Собственно, она проявила редкое понимание. Мы договорились встретиться «У Густава» на Пятой авеню, в шесть ровно. Я оправдался в глазах Мартины и объяснил ей, как мне было хреново и одиноко, и вообще.
Денек ожидался занятой. В полдень я стоял в очереди на Шестой авеню, стоял в очереди бок о бок со студентами и лесорубами за дешевым местом на аэробусе с самой высокой аварийной статистикой. Поистине народная авиалиния, и мы — ее народ. Они демпингуют что есть сил, и «Эртраком» летают лишь те, кому нечего терять. Девушка в форме, с прической совершенно помидорного цвета и широким ртом опытной минетчицы, скрылась на несколько зловещих минут за загородкой, чтобы проверить платежеспособность моей карточки «Ю-Эс Эппроуч». Когда она, поспешно семеня, вернулась, то зубы ее блестели еще влажнее, освеженные благоприятным результатом проверки.
— Какой фильм будет? — поинтересовался я.
Красными ногтями девушка выстучала запрос на клавиатуре.
— "Пуки отправляется в путь", — ответила она.
— Серьезно? А кто в главных ролях?
Многотерпеливый компьютер и это знал.
— Кэш Джонс и Лорн Гайленд.
— А кто вам больше нравится?
— Не знаю даже, — ответила она. — По-моему, они оба козлы.
Я заглянул в один бар на Пятидесятой — сумеречный, но определенно не стрип-бар. Для начала я перечитал, что мне пропечатали в билете. Сосед по стойке, в строгом деловом костюме, дрожащей рукой опрокинул в глотку три темных коктейля подряд и с душераздирающим вздохом устремился к выходу... Я решил ограничиться белым вином: надо держать форму. Первая выпивка за... почти за два дня. Тогда, послe всей прискорбной путаницы, ощутив себя на улице безмозглым щенком, я не мог взять в рот ни капли. Как ни старался. Так что проглотил горсть снотворного и рухнул в койку. Не знаю, что бы я вообще делал, если бы не тот старикан в комбезе. Без его человеческого участия можно было бы, наверно и концы отдать... Задумчиво пережевывая претцель, я угодил прямо на шатающийся зуб, сзади и вверху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
— В чем дело, друг? — спросил я, пытаясь унять дрожь в коленях, и, кажется, даже схватил его за плечо. — Куда все подевались? Неприсутственный день, что ли? Господи, как темно-то! Затмение какое-нибудь?
— Час-то который? По моим —девять.
— По моим тоже.
— Девять вечера, сынок. В это время всегда темнеет. Все уже по домам сидят.
Не знаю почему, но это оказалось последней каплей. Так что я расплакался, причем каждый всхлип давался немалым трудом, судорожным сокращением легких. Старик же проявил чудеса отзывчивости.
— Да не сокрушайся ты так, сынок, — говорил он, положив руки мне на плечи. — Ты сдюжишь, попомни мое слово. Не бери в голову, это же не последний день.
И он был прав. На третье утро я проснулся на сухих простынях. Осторожно разлепил веки, приподнялся на локтях и сел. И точно: все прошло, переселилось по другому адресу, мучает кого-то другого. Домой, подумал я, пора домой.
Выскользнув из-под одеяла, я позвонил дежурному. Изобразил бег на месте, минуту с лишним. Да, это нормальное пробуждение, вот это я понимаю. Интересно, мне кажется, или я действительно сбросил немного веса? Я вымыл голову, с шампунем. Обнаружил флакон дезодоранта и на пробу отхлебнул. Несколько раз отжался от пола. Позвонил в авиакомпанию.
Проглотив половину первой пинты кофе, я запалил сигарету. М-м, восхитительно. Как-то у меня табак и гриппак толком не сочетаются. Я вечно пеняю себе за недостаточную самодисциплину— однако что касается сигарет, упрекнуть меня не в чем. Во время болезни, осознал я, мне удалось удержаться на уровне чистым усилием воли. На второй пачке наблюдался определенный спад, недостача— впрочем, вполне поправимо, если смолить в две руки.
Я сделал несколько приседаний. Налил еще кофе и вскрыл пятый пакет загустевших сливок. Удовлетворенно зевнул. Ну что, задал я себе вопрос, может, подрочить немного?
Я раскопал в чемодане пару-тройку журналов для мужчин и снова устроился в койке, прозондировать, так сказать, почву. Ну-ка, ну-ка... Нет, это я, пожалуй, погорячился. Никакого удовольствия, плюс кошмарно разболелась шея. К тому же, порнография вызывает привыкание. Точно, точно. Я вот, например, давно уже подсел, моя нынешняя доза — три журнала в неделю и, как минимум, один фильм. Вот зачем мне столько денег— на всех этих цыпочек... Разочарованно потирая шею перед зеркалом в ванной комнате и героически глядя себе глаза в глаза, я вдруг вспомнил еще один эпизод лихорадочной сумятицы этих нью-йоркских ночей. Кому-то было не лень пройти весь коридор до двери номера 101, пройти раз, другой, а, может, и много раз, и со всей силы дергать дверь, не чтобы вломиться, но с единственной целью побушевать, попугать. Так было оно или не было, или это просто новый сон? Сейчас мне то и дело снятся какие-нибудь новые сны — исполненные грусти, пьянства, скуки своей или чужой, без конца и без края, — а также сны, которые я могу сравнить только с творческими муками, что испытывает поэт в ожидании вдохновения. Это я, конечно, условно. Понятия не имею, каково это — писать стихи. Собственно, и каково их читать — тоже... И вообще, насчет чтения (не понимаю, зачем я вам все это рассказываю — в смысле, вы что, так уж много читаете?): читать я не могу, от этого у меня болят глаза. Носить очки я тоже не могу, от этого у меня болит нос. А контактные линзы действуют мне на нервы. Так что, как видите, все свелось к выбору между болью и тем, чтобы не читать. Я предпочел не читать. Вот мой выбор (и мои деньги).
Я позвонил Филдингу в «Каравай».
— Лорн требует гарантий, — сказал он мне.
— Ну, гарантируй ему что-нибудь. А я пока домой.
— Так скоро!
— Я вернусь. Надо там кое с чем разобраться.
— В чем проблема? Женщины или деньги?
— И то, и то.
— Проныра, это одна проблема. Во сколько рейс?
— В десять.
— Значит, в аэропорт ты должен выехать в без четверти девять.
— Нет, в без четверти девять я уже должен быть в аэропорту. Я лечу «Эртраком».
— "Эртраком"?! И что у них входит в билет? Косячина, салатик и светомузыка?
— Вот и проверю.
— Послушай, Проныра... Надо, чтобы ты встретился перед отлетом с Лесбией Беузолейль. Можешь подъехать ко мне в клуб часам к семи? «Беркли», на западной Сорок четвертой. Чемоданы оставь гардеробщику, и вперед.
Да, а еще я позвонил Мартине. Она приняла мои извинения. Все они так поначалу. Собственно, она проявила редкое понимание. Мы договорились встретиться «У Густава» на Пятой авеню, в шесть ровно. Я оправдался в глазах Мартины и объяснил ей, как мне было хреново и одиноко, и вообще.
Денек ожидался занятой. В полдень я стоял в очереди на Шестой авеню, стоял в очереди бок о бок со студентами и лесорубами за дешевым местом на аэробусе с самой высокой аварийной статистикой. Поистине народная авиалиния, и мы — ее народ. Они демпингуют что есть сил, и «Эртраком» летают лишь те, кому нечего терять. Девушка в форме, с прической совершенно помидорного цвета и широким ртом опытной минетчицы, скрылась на несколько зловещих минут за загородкой, чтобы проверить платежеспособность моей карточки «Ю-Эс Эппроуч». Когда она, поспешно семеня, вернулась, то зубы ее блестели еще влажнее, освеженные благоприятным результатом проверки.
— Какой фильм будет? — поинтересовался я.
Красными ногтями девушка выстучала запрос на клавиатуре.
— "Пуки отправляется в путь", — ответила она.
— Серьезно? А кто в главных ролях?
Многотерпеливый компьютер и это знал.
— Кэш Джонс и Лорн Гайленд.
— А кто вам больше нравится?
— Не знаю даже, — ответила она. — По-моему, они оба козлы.
Я заглянул в один бар на Пятидесятой — сумеречный, но определенно не стрип-бар. Для начала я перечитал, что мне пропечатали в билете. Сосед по стойке, в строгом деловом костюме, дрожащей рукой опрокинул в глотку три темных коктейля подряд и с душераздирающим вздохом устремился к выходу... Я решил ограничиться белым вином: надо держать форму. Первая выпивка за... почти за два дня. Тогда, послe всей прискорбной путаницы, ощутив себя на улице безмозглым щенком, я не мог взять в рот ни капли. Как ни старался. Так что проглотил горсть снотворного и рухнул в койку. Не знаю, что бы я вообще делал, если бы не тот старикан в комбезе. Без его человеческого участия можно было бы, наверно и концы отдать... Задумчиво пережевывая претцель, я угодил прямо на шатающийся зуб, сзади и вверху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130