Ведь это было бы кощунство, варварство — отказать ей в таком деле.
— Очень странный сон, — сказала Пенелопа.
— Да, мне было очень интересно его смотреть, — сказала старуха, и даже голос ее сделался подслеповатым, как ни удивительно это звучит.
— Пожалуй, надо тебе снова навестить моего свекра, а потом ты приедешь и расскажешь нам, как он плох, как он слаб и немощен, — сказала Хозяйка.
Часом позже, когда с прической было покончено и завтрак съеден, старуха и немой со слезящимися глазами Дакриостакт пустились в путь.
Вернулись они на другой день. Старуха заглянула в ткацкие, испортив там всем настроение, ворчала, придиралась и цеплялась ко всем, так что отбила охоту работать у девушек и даже у женщин постарше, и они стали вздыхать и жаловаться на жизнь: у них, мол, все не как у людей, никогда нет покоя, и прочее и прочее. Словом, старуха всех довела до полного уныния. После этого она обошла усадьбу внутри и снаружи и оказалась вдруг притом необычайно словоохотливой. Она рассказывала всем подряд, как плох бедный старый господин Лаэрт — без сомнения, дни его сочтены. Так жалко старого, заброшенного Горюна, который прежде был их господином. Ведь Госпожа, Супруга, Хозяйка пообещала когда-то выткать ему погребальный покров — а ей не дают ткать! Скоро шерсть на складах иссякнет, и, стало быть, на тканье вот-вот наложат запрет. Ох-хо-хо! Вот ведь злая судьби-нушка! Но старуха не довольствовалась прогулками по усадьбе: она спустилась в город, побывала на Рыночной площади, в гавани, заходила и в дома, навещая знакомых, с которыми не разговаривала годами, и всюду слышались ее ахи и охи. И все соглашались, что очень жаль Лаэрта, который в годы своего могущества был благородным и храбрым мужем. Подумать только, лежит больной, несчастный и не может утешиться мыслью, что к тому дню, когда ему настанет конец, невестка выткет для него красивый саван! До чего же круто иной раз жизнь обходится с людьми — а другие себе жрут, пьют и знай веселятся.
Стоило Эвриклее дать толчок всем этим ахам и охам, и они уже сами собой расползлись по всему городу, а потом и за его стенами, среди свинопасов на юге острова и среди мелких земледельцев, козопасов, овечьих пастухов и мореходов в северной его части, а с мореходами поплыли на кораблях к Большой земле и в открытое море.
Старуха стала источником информации о болезни Лаэрта. При встречах с ней женихи не могли не спросить ее о том, как себя чувствует Достопочтенный старец, а она теперь попадалась всем на каждом шагу. И знала во всех подробностях, как чахнет Достопочтенный старец, — она поддерживала с ним постоянную связь. Можно сказать, что Лаэрт двигался к своему концу с большим шумом.
В нужную минуту в игру вступила Пенелопа.
Среди претендентов, соискателей, полных надежд и расчетов, среди всех тех, кто явился с гористых островов, из лесных краев или из прибрежных поселков Большой земли, тех, кто прибыл с Дулихия, Зама, Закинфа и из других мест, было много простых, неотесанных, бесстыдно корыстных людей, чью единственную слабину в политике составляло суеверие и боязнь привидений. По натуре они в известном смысле были сектанты. Ни Ангиной, ни Эвримах, ни Амфином (сам уроженец Дулихия) вовсе не были суеверны, но в политике своей им приходилось опираться на так называемые народные массы: их надо было приручить, играя на их слабых струнах и извлекая выгоду из их грубости, суеверия и страха перед привидениями. Примитивные личности были тяжелой артиллерией в руках главарей партии, их таранами. Они никогда не блистали во время прений, но зато играли важную роль в качестве хора, партии, большинства. Они боялись Зевса-Громовержца, Метателя молний, но понятия не имели о Зевсе-Благом, Зевсе-Мейлихии.
Однажды после долгой утренней беседы с Эвриклеей Пенелопа спустилась вниз с лестницы, ведущей в Женские покои, и у подножья ее обнаружила обычную депутацию, усиленную Амфиномом. Женихи предчувствовали, что назревают важные события.
— Я не желаю вести с вами частную беседу, господа, — сказала Хозяйка, Повелительница, — я желаю говорить с собранием.
— Но мы постоянный комитет, — заявил Антиной, сверкнув своими жесткими глазами. — Мадам, мы трое — покорные слуги итакийского народа, орудие его воли и единой воли женихов.
— Вздор, — ответила Пенелопа с достоинством, едва ли не с царственным величием. — Я хочу говорить также и с другими. Будьте любезны, проводите меня в зал моего Супруга, в мегарон Долгоотсутствующего, мне надо сказать собранию несколько слов.
Пришлось им уступить. Шумные женихи, сидевшие за столами, которые были расставлены между колоннами вдоль стен, умолкли и позабыли о еде и кубках с вином, видя, как она, с обдуманной неторопливостью, которая очень ее красила, прошла по залу и остановилась у очага, где было место ее Супруга.
— Ее милость желает сделать заявление, — объявил дежурный председатель Антиной формальным, парламентским, хотя и несколько крикливым тоном — чувствовалось, что он нервничает.
Она приступила прямо к делу.
— Господа, — сказала она, — я вовсе не намерена каким бы то ни было образом оскорблять священные законы гостеприимства, вторгаясь в ваши, без сомнения, очень важные переговоры. Всем вам известны мои сокровенные мысли, — (тут она, конечно, прилгнула, уклонилась от истины), — не можете вы также не знать мои взгляды на религию и мораль.
Ей нелегко давалась эта речь — ораторского навыка у нее не было. К тому же иногда при мысли об их молодости, об их искренней или неискренней тяге к ней, об их плотском к ней влечении и о другой страсти, которая сжигала их души, души скотоводов, земледельцев, морских разбойников, жаждавших прибыли и добычи, у нее перехватывало дыхание. Вот и теперь, начиная говорить, она посмотрела на всегда такого добродушного Амфинома, и голос ее упал, задрожал. Но все же она овладела собой настолько, что сумела красиво закончить свою речь.
Вначале она описала свое положение — нам оно уже известно. Она рассказала им то, что они и сами прекрасно знали, а именно что Супруг ее покинул дом, чтобы участвовать в славном военном предприятии, что песни и молва рассказывают о нем как об одном из тех, кто был среди первых, когда надо было обмануть или сокрушить жестокого и злобного врага, что вот уже десять лет, как он пустился в путь на родину, но никто не знает, где он сейчас. Однако, заметила она, сообщений о его смерти не поступило. Но разговор сейчас не об этом, а о другой, быть может, более близкой кончине. Ее любимый свекор, почитаемый всеми Лаэрт, как им, наверно, известно, уже давно болеет. И, судя по всему, может умереть со дня на день. Когда-то она обещала этому замечательному и достопочтенному старцу выткать ему погребальный покров из полотна такого размера, чтобы он был достоин его благородного и почтенного тела, его замечательных, достопочтенных останков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131
— Очень странный сон, — сказала Пенелопа.
— Да, мне было очень интересно его смотреть, — сказала старуха, и даже голос ее сделался подслеповатым, как ни удивительно это звучит.
— Пожалуй, надо тебе снова навестить моего свекра, а потом ты приедешь и расскажешь нам, как он плох, как он слаб и немощен, — сказала Хозяйка.
Часом позже, когда с прической было покончено и завтрак съеден, старуха и немой со слезящимися глазами Дакриостакт пустились в путь.
Вернулись они на другой день. Старуха заглянула в ткацкие, испортив там всем настроение, ворчала, придиралась и цеплялась ко всем, так что отбила охоту работать у девушек и даже у женщин постарше, и они стали вздыхать и жаловаться на жизнь: у них, мол, все не как у людей, никогда нет покоя, и прочее и прочее. Словом, старуха всех довела до полного уныния. После этого она обошла усадьбу внутри и снаружи и оказалась вдруг притом необычайно словоохотливой. Она рассказывала всем подряд, как плох бедный старый господин Лаэрт — без сомнения, дни его сочтены. Так жалко старого, заброшенного Горюна, который прежде был их господином. Ведь Госпожа, Супруга, Хозяйка пообещала когда-то выткать ему погребальный покров — а ей не дают ткать! Скоро шерсть на складах иссякнет, и, стало быть, на тканье вот-вот наложат запрет. Ох-хо-хо! Вот ведь злая судьби-нушка! Но старуха не довольствовалась прогулками по усадьбе: она спустилась в город, побывала на Рыночной площади, в гавани, заходила и в дома, навещая знакомых, с которыми не разговаривала годами, и всюду слышались ее ахи и охи. И все соглашались, что очень жаль Лаэрта, который в годы своего могущества был благородным и храбрым мужем. Подумать только, лежит больной, несчастный и не может утешиться мыслью, что к тому дню, когда ему настанет конец, невестка выткет для него красивый саван! До чего же круто иной раз жизнь обходится с людьми — а другие себе жрут, пьют и знай веселятся.
Стоило Эвриклее дать толчок всем этим ахам и охам, и они уже сами собой расползлись по всему городу, а потом и за его стенами, среди свинопасов на юге острова и среди мелких земледельцев, козопасов, овечьих пастухов и мореходов в северной его части, а с мореходами поплыли на кораблях к Большой земле и в открытое море.
Старуха стала источником информации о болезни Лаэрта. При встречах с ней женихи не могли не спросить ее о том, как себя чувствует Достопочтенный старец, а она теперь попадалась всем на каждом шагу. И знала во всех подробностях, как чахнет Достопочтенный старец, — она поддерживала с ним постоянную связь. Можно сказать, что Лаэрт двигался к своему концу с большим шумом.
В нужную минуту в игру вступила Пенелопа.
Среди претендентов, соискателей, полных надежд и расчетов, среди всех тех, кто явился с гористых островов, из лесных краев или из прибрежных поселков Большой земли, тех, кто прибыл с Дулихия, Зама, Закинфа и из других мест, было много простых, неотесанных, бесстыдно корыстных людей, чью единственную слабину в политике составляло суеверие и боязнь привидений. По натуре они в известном смысле были сектанты. Ни Ангиной, ни Эвримах, ни Амфином (сам уроженец Дулихия) вовсе не были суеверны, но в политике своей им приходилось опираться на так называемые народные массы: их надо было приручить, играя на их слабых струнах и извлекая выгоду из их грубости, суеверия и страха перед привидениями. Примитивные личности были тяжелой артиллерией в руках главарей партии, их таранами. Они никогда не блистали во время прений, но зато играли важную роль в качестве хора, партии, большинства. Они боялись Зевса-Громовержца, Метателя молний, но понятия не имели о Зевсе-Благом, Зевсе-Мейлихии.
Однажды после долгой утренней беседы с Эвриклеей Пенелопа спустилась вниз с лестницы, ведущей в Женские покои, и у подножья ее обнаружила обычную депутацию, усиленную Амфиномом. Женихи предчувствовали, что назревают важные события.
— Я не желаю вести с вами частную беседу, господа, — сказала Хозяйка, Повелительница, — я желаю говорить с собранием.
— Но мы постоянный комитет, — заявил Антиной, сверкнув своими жесткими глазами. — Мадам, мы трое — покорные слуги итакийского народа, орудие его воли и единой воли женихов.
— Вздор, — ответила Пенелопа с достоинством, едва ли не с царственным величием. — Я хочу говорить также и с другими. Будьте любезны, проводите меня в зал моего Супруга, в мегарон Долгоотсутствующего, мне надо сказать собранию несколько слов.
Пришлось им уступить. Шумные женихи, сидевшие за столами, которые были расставлены между колоннами вдоль стен, умолкли и позабыли о еде и кубках с вином, видя, как она, с обдуманной неторопливостью, которая очень ее красила, прошла по залу и остановилась у очага, где было место ее Супруга.
— Ее милость желает сделать заявление, — объявил дежурный председатель Антиной формальным, парламентским, хотя и несколько крикливым тоном — чувствовалось, что он нервничает.
Она приступила прямо к делу.
— Господа, — сказала она, — я вовсе не намерена каким бы то ни было образом оскорблять священные законы гостеприимства, вторгаясь в ваши, без сомнения, очень важные переговоры. Всем вам известны мои сокровенные мысли, — (тут она, конечно, прилгнула, уклонилась от истины), — не можете вы также не знать мои взгляды на религию и мораль.
Ей нелегко давалась эта речь — ораторского навыка у нее не было. К тому же иногда при мысли об их молодости, об их искренней или неискренней тяге к ней, об их плотском к ней влечении и о другой страсти, которая сжигала их души, души скотоводов, земледельцев, морских разбойников, жаждавших прибыли и добычи, у нее перехватывало дыхание. Вот и теперь, начиная говорить, она посмотрела на всегда такого добродушного Амфинома, и голос ее упал, задрожал. Но все же она овладела собой настолько, что сумела красиво закончить свою речь.
Вначале она описала свое положение — нам оно уже известно. Она рассказала им то, что они и сами прекрасно знали, а именно что Супруг ее покинул дом, чтобы участвовать в славном военном предприятии, что песни и молва рассказывают о нем как об одном из тех, кто был среди первых, когда надо было обмануть или сокрушить жестокого и злобного врага, что вот уже десять лет, как он пустился в путь на родину, но никто не знает, где он сейчас. Однако, заметила она, сообщений о его смерти не поступило. Но разговор сейчас не об этом, а о другой, быть может, более близкой кончине. Ее любимый свекор, почитаемый всеми Лаэрт, как им, наверно, известно, уже давно болеет. И, судя по всему, может умереть со дня на день. Когда-то она обещала этому замечательному и достопочтенному старцу выткать ему погребальный покров из полотна такого размера, чтобы он был достоин его благородного и почтенного тела, его замечательных, достопочтенных останков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131