Она щебетала — трудно было подобрать другое слово, чтобы определить ее голос, ее смешливый голосок. Она развернула простыню, встряхнула ее.
— О, — смущенно сказал Телемах, откашлявшись (здорово мы вчера перебрали), — боюсь, это вас затруднит.
— Ничуть, — звонко сказала она. — Я покажу вам купальни, вот и все.
— Но… — Он запнулся.
— Купальня здесь рядом, — продолжал звонкий голосок. — Если желаете, я вам помогу.
Он покраснел, он понял.
— Да… но… боюсь, это вас слишком затруднит.
— Ничуть, ничуть, — снова защебетала она. — Я всегда помогаю героям… то есть когда герои приезжают к нам в гости.
Телемах приподнялся на локте, чувствуя, что заливается краской, но все-таки улыбнулся ей.
— Положите простыню сюда, на стул, я справлюсь сам. Где у вас купальня?
— Я вам покажу, — повторила она. — Не смущайтесь, я привыкла к мужчинам. Если хотите, я потру вам спину. Идемте — если только час для вас не слишком ранний. Но ведь до вашего отъезда надо успеть принести жертву богам. Или, может, по-вашему, еще слишком рано?
В вопросе, конечно, была ирония. Он рассердился, вернее, не рассердился, а просто немного обиделся. Ну и нравы у них, такое деревенское простодушие — дальше ехать некуда, даром что тут двор царя Пилоса и все прочее. У нас на Итаке и то лучше. Вот тебе и Большая земля.
— Пойдемте же, — настаивала она. — Говорю вам, они готовят жертвоприношение, ну и всякое такое.
Телемаху никак не удавалось овладеть собой. В горле стоял комок — хоть бы отпустил поскорей. Она была маленького роста, хорошо сложена, с темными волосами — свет из окна под самым потолком падал прямо на нее. Она стояла в квадрате утреннего света, в полуоткрытой двери, ведущей в коридор. Банщицы обыкновенно бывали старые и чаще всего чернокожие. На скамеечке посреди комнаты валялся хитон Телемаха, его выходная одежда с богатой вышивкой, — на родном острове лучший хитон был разве что у Антиноя; рядом с кроватью Писи-страта холмился измятый плащ — ночью он хотел его повесить на крючок (здорово мы вчера перебрали), но промахнулся. Одна из сандалий была небрежно брошена посреди комнаты, другая куда-то запропастилась. В углу стоял кувшин то ли с водой, то ли с уже разбавленным вином.
— Где у вас купальня? — спросил Телемах уже несколько более твердым голосом. — Я сам найду, только скажите где.
— Я покажу вам, если вы пойдете со мной, — ответила она.
Во дворе кто-то что-то крикнул. Оба прислушались.
— Это папа шумит, он всегда шумит в день заклания. А вы любите, когда приносят жертвы? По-моему, это так противно.
Он встряхнулся и изо всех сил постарался овладеть собой — превратиться в зрелого, исполненного достоинства мужа, настолько зрелого и исполненного достоинства, насколько это возможно для провинциального гостя с островов, оказавшегося в подобном положении в ранний час на другое утро после затянувшейся до поздней ночи попойки.
— Жертвоприношения священны и необходимы, — сказал он.
Высокопарные слова прозвучали смешно — он покраснел под взглядом ее блестящих темных глаз.
— В общем, приносить жертвы богам — дело хорошее, — сказал он коротко, по-мужски, — А как вас зовут?
— Поликаста, — ответила она, вильнув бедрами и переступив с ноги на ногу, она была босиком. — Как вы думаете, правда, что вчера у нас побывала в доме Афина? Тот высокий светловолосый господин?
— А разве вы его видели? — спросил он, протягивая руку, но до хитона дотянуться не удалось.
— Когда приезжают важные гости, нам в мегароне быть нельзя, — объяснила она, и выражение ее лица переменилось: стало обиженным, губы выпятились, надулись. — Только мальчикам и замужним сестрам позволяют выходить к гостям. — Она прошлась по комнате и, подняв плащ, бросила ему: — Вы его ищете? — Ему показалось, что в тоне ее прозвучало презрение.
Он рывком подтянул к себе плащ и сел, держа его в руках. А вдруг я вчера заблевал его! — со страхом подумал он.
— У вас красивое имя — Поликаста. Оно звучит так… поэтично.
— Вы любите стихи?
Она сделала к нему несколько шагов и остановилась посреди комнаты. Быть может, на материке царевны даже к гостям выходят босиком. Ступни ее были в пыли — она уже выбегала утром из дому.
— Так или иначе, вид у него на редкость благородный, — сказала она.
— Вы о ком, о Ментесе?
— О ком же еще.
— Очень видный мужчина, — сказал он баском.
Она возбужденно подалась вперед, глаза ее блеснули.
— А вы тоже, как папа, думаете, что это Афина?
Ночью он склонялся к этой мысли, хотя Нестеровы доводы были не слишком связными и убедительными. Но главное, ему самому льстила мысль, что он появился на людях в обществе особы, которая могла оказаться божеством — переодетым богом или богиней.
— Не знаю, — сказал он теперь. — Но вчера, когда мы прибыли сюда вместе с ним, мои глаза стали вдруг на диво зоркими — по-моему, я видел отсюда даже свою родину, Итаку.
— Так или иначе, манеры у него очень благородные! — заявила она. — Мы стояли в верхнем покое и смотрели на вас через окошко. А вы были такой смешной и испуганный. Вы что, вообще из боязливых?
— Я?
Я должен быть остроумным и изящным. Должен блеснуть и показать, что не лезу за словом в карман. Девушка его раздражала, но в то же время смущала, приводила в замешательство. И знала это.
— Я из боязливых? А впрочем, пожалуй, — отвечал он. — Сквозняков боюсь.
Это была старая итакийская острота — так в родном порту обычно бахвалились своим бесстрашием старые морские волки.
Но заряд пропал даром.
— Хотите, я закрою дверь? — предложила она, и только глаза ее смеялись.
— Нет, — не нашелся он. Но тут его осенила удачная мысль. — Конечно, я люблю стихи, — вспомнил он. — А вы?
— Не особенно, — отвечала она. — У нас тут исполняют только старые песни — разное занудное старье про Агамемнона и… а впрочем, про него как раз жутко интересно, про его царицу, помните! — а потом еще всякие запетые песни про папу и его товарищей, как они были на войне, про Менелая и Одиссея… и…
— Одиссей был мой отец, — тихо сказал он и сразу сделался другим.
— Ай-яй-яй! — воскликнула она с искренним сочувствием в голосе. — Я, наверно, наступила вам на любимую мозоль?
Был мой отец! — подумал он.
— Я организовал экспедицию, — сказал он, — понимаете, я еду на поиски. Еду его искать с моими людьми.
Это звучало по-адмиральски. Она не высказала на этот счет никакого мнения, только приговаривала: «Вон что! Вон как!» — и помахивала купальной простыней. А он продолжал сидеть, натянув на плечи одеяло.
— Наверное, все ждут вас, — заметила она, теперь уже с легким нетерпением.
Выпростав ноги из-под одеяла, Телемах покосился на них. Ноги были совершенно чистые. Он накинул на себя плащ, завернулся в него, подумал, что уж теперь вид у него, наверно, стал совсем дурацкий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131