превосходнейшие изящные акварели XVIII века; конторка в силе чиппендейл; кресла, обитые утонченно блеклым спайтлфилдским шелком. Каждый предмет обстановки дышал совершенством, свидетельствовал о разборчивом вкусе, неограниченных средствах – и об одиночестве. Комната, как и весь дом, производила впечатление ухоженной и одновременно странно пустой.
Изобел поглядела на Эдуарда. Тот сидел у камина, в котором пылали дрова; он не притронулся к коньяку, и лицо его даже в эту минуту покоя казалось неулыбчивым. Словно ощутив ее взгляд, он повернулся и протянул руку. Изобел приняла ее, он привлек Изобел и усадил у себя в ногах на шелковый ковер сине-ало-коричневых тонов с узором из птиц и цветов. Она прижалась головой к его колену, он опустил руку ей на волосы.
– А сейчас, – тихо сказал он, – ты, Изобел, все мне расскажешь.
Она повернулась и глянула на него снизу вверх. Они всегда понимали друг друга без слов, поэтому она в точности знала, что он имел в виду.
– Я была счастлива, Эдуард. Дело в том, что я его любила. По-моему, и он меня тоже, на свой лад. Но риск он любил еще больше. – Она замолчала, подивившись, что может говорить так спокойно. Свой брак ни с кем не обсуждала – ни когда муж был жив, ни после его смерти.
– Я знала, чем это рано или поздно закончится. Уверена, что и он знал. Мне кажется, он чуть ли не искал гибели. Его не прельщала старость, даже зрелость. Ему не хотелось проигрывать. Поэтому я считаю, что кончилось именно так, как ему хотелось. В одну секунду. Машину занесло. Она взорвалась. Это произошло у меня на глазах.
Наступило молчание. Потом Эдуард произнес:
– У тебя нет детей.
– Нет. – Ее зеленые глаза на миг затуманились. – Но вначале я хотела их завести, очень хотела. А потом поняла, что это невозможно. Несправедливо к нему. Он не мог позволить, чтобы его что-то привязывало к жизни, правда не мог. Тогда бы он перестал быть гонщиком.
– Разве ты его не привязывала?
– Отнюдь, – улыбнулась Изобел. – Не такая уж я плохая актриса. Он считал, что я люблю игру со смертью не меньше его. На самом-то деле меня выворачивало наизнанку на всех гонках. До начала и после конца. И я, конечно, всю дорогу молилась. Перед каждым его поворотом. Но он и не догадывался.
Они опять помолчали. Эдуард упорно смотрел на огонь. Наконец Изобел еще раз подняла к нему голову.
– А ты? – мягко спросила она. – Эдуард, милый, расскажи мне.
– Мне нечего рассказывать.
– Так и нечего – за восемь-то лет?
Она улыбнулась ему, огорченная, что не умеет растопить его скованность, преодолеть его внутреннюю настороженность.
– Я о тебе читала, – продолжала она, так и не дождавшись ответа. – О тебе много пишут. Ты ведь теперь очень знаменит, Эдуард.
– Все, что пишут, – заведомое вранье.
– Как жаль. Некоторые истории звучали весьма поэтично. – Она наградила его лукавой улыбкой. – Например, про подарки, что ты делаешь любовницам. Как ты подбираешь драгоценности под цвет их глаз, волос или кожи. Черный жемчуг. Сапфиры. Рубины. Но бриллианты – ни разу. – Она сделала паузу. – Я читала, ликовала и говорила себе: «Таков мой Эдуард. Чувствуется его стиль». – Она взяла его за руку. – Это правда?
– Отчасти, – сказал он и, помолчав, добавил: – Все это не имело решительно никакого значения.
– Правда? – Они встретились взглядами, и она улыбнулась.
– Правда.
Они посмотрели друг на друга, прочитали в глазах радость и понимание и разом расхохотались. Изобел ощутила, как его оставила скованность, увидела, как его взгляд из веселого внезапно сделался серьезным.
Они перестали смеяться. Эдуард наклонился, обнял ее и поцеловал. Потом отодвинулся, посмотрел ей в глаза и спросил:
– Изобел, ты за меня выйдешь?
Изобел прижалась щекой к его руке и вздохнула:
– Эдуард, милый, разумеется, выйду. Ты прекрасно знаешь, что за тем я к тебе и приехала.
И тогда Эдуард провел ее в спальню, откуда они не выходили трое суток. На четвертое утро они отправились в город, где в маленькой мэрии километрах в пятидесяти от Парижа крайне суетливый чиновник сочетал их гражданским браком. Обошлось без гостей и без репортеров.
Таким образом Изобел сперва обзавелась гладким обручальным кольцом, а уже потом – другим, с камнем, как положено при помолвке. Последнее она выбрала в парижском салоне де Шавиньи. Перебрав блюда с сапфирами, рубинами и бриллиантами, она остановилась на изумруде. Когда Эдуард надел ей на палец кольцо, она подняла на него взгляд и улыбнулась:
– Про этот камень, надеюсь, не идет дурной славы? Эдуард заключил ее в объятия.
– Решительно нет, дорогая. Он очень, очень счастливый, я тебе обещаю.
Полгода они наслаждались безоблачным счастьем. Изобел жаловалась Эдуарду, что он измучил ее любовью, прекрасно зная, что это только подхлестнет его пыл. Он оказался лучшим ее любовником в жизни – самым опытным, самым понимающим, самым нежным и самым неистовым. Он брал ее тело и вдыхал в него жизнь. Они были неразлучны. За шесть месяцев, на которые выпало немало деловых поездок, они не расставались ни на одну ночь. Все другие женщины перестали существовать для Эдуарда; он мягко порвал с Кларой Делюк, и Изобел, зная, что та значила для него больше всех остальных, попросила Эдуарда их познакомить. Он это сделал, и женщины подружились.
Разнообразие и масштабы деятельности Эдуарда произвели на Изобел огромное впечатление; вскоре она обнаружила, что может быть ему полезной. Не только как хозяйка дома – «меня только этому и учили», – однажды заметила она, скривив губы, – но и как советчица. Подобно мужу, она безошибочно «схватывала» людей с первого взгляда и сразу понимала, кому Эдуард может доверять. Но терпения и сочувствия в ней было больше, поэтому она сразу определяла и привлекала на свою сторону потенциальных помощников, которых сам Эдуард мог бы и проглядеть. Будучи англичанкой, она слабо разбиралась в достоинствах вин, предоставляя судить о том отцу. Тут она прислушивалась к Эдуарду. Но как женщина, да еще дочь своих родителей, она много знала о драгоценностях. И уж здесь, как Эдуард не преминул убедиться, она могла его поучить. Ее вкус, неизменно воздающий должное вещи, влиял на суждения Эдуарда, всегда склонного к известному пуританизму.
– Я от него в восхищении, – говорила она, подняв тяжелое ожерелье из неограненных рубинов вперемежку с изумрудами и жемчугом.
– Покорно благодарю. Вульгарно.
– Не дуйся. Чудесное ожерелье. Языческое, чуть отдает примитивом, но драгоценности и должны быть такими. Откровенно соблазнительными и немножко вызывающими. По мне, даже в бриллиантах нет никакого смысла, если они не бросаются в глаза.
Именно Изобел отыскала для Эдуарда гениального художника-ювелира, случайно преуспев там, где терпеливые многолетние поиски его «охотников за головами» ни к чему не привели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Изобел поглядела на Эдуарда. Тот сидел у камина, в котором пылали дрова; он не притронулся к коньяку, и лицо его даже в эту минуту покоя казалось неулыбчивым. Словно ощутив ее взгляд, он повернулся и протянул руку. Изобел приняла ее, он привлек Изобел и усадил у себя в ногах на шелковый ковер сине-ало-коричневых тонов с узором из птиц и цветов. Она прижалась головой к его колену, он опустил руку ей на волосы.
– А сейчас, – тихо сказал он, – ты, Изобел, все мне расскажешь.
Она повернулась и глянула на него снизу вверх. Они всегда понимали друг друга без слов, поэтому она в точности знала, что он имел в виду.
– Я была счастлива, Эдуард. Дело в том, что я его любила. По-моему, и он меня тоже, на свой лад. Но риск он любил еще больше. – Она замолчала, подивившись, что может говорить так спокойно. Свой брак ни с кем не обсуждала – ни когда муж был жив, ни после его смерти.
– Я знала, чем это рано или поздно закончится. Уверена, что и он знал. Мне кажется, он чуть ли не искал гибели. Его не прельщала старость, даже зрелость. Ему не хотелось проигрывать. Поэтому я считаю, что кончилось именно так, как ему хотелось. В одну секунду. Машину занесло. Она взорвалась. Это произошло у меня на глазах.
Наступило молчание. Потом Эдуард произнес:
– У тебя нет детей.
– Нет. – Ее зеленые глаза на миг затуманились. – Но вначале я хотела их завести, очень хотела. А потом поняла, что это невозможно. Несправедливо к нему. Он не мог позволить, чтобы его что-то привязывало к жизни, правда не мог. Тогда бы он перестал быть гонщиком.
– Разве ты его не привязывала?
– Отнюдь, – улыбнулась Изобел. – Не такая уж я плохая актриса. Он считал, что я люблю игру со смертью не меньше его. На самом-то деле меня выворачивало наизнанку на всех гонках. До начала и после конца. И я, конечно, всю дорогу молилась. Перед каждым его поворотом. Но он и не догадывался.
Они опять помолчали. Эдуард упорно смотрел на огонь. Наконец Изобел еще раз подняла к нему голову.
– А ты? – мягко спросила она. – Эдуард, милый, расскажи мне.
– Мне нечего рассказывать.
– Так и нечего – за восемь-то лет?
Она улыбнулась ему, огорченная, что не умеет растопить его скованность, преодолеть его внутреннюю настороженность.
– Я о тебе читала, – продолжала она, так и не дождавшись ответа. – О тебе много пишут. Ты ведь теперь очень знаменит, Эдуард.
– Все, что пишут, – заведомое вранье.
– Как жаль. Некоторые истории звучали весьма поэтично. – Она наградила его лукавой улыбкой. – Например, про подарки, что ты делаешь любовницам. Как ты подбираешь драгоценности под цвет их глаз, волос или кожи. Черный жемчуг. Сапфиры. Рубины. Но бриллианты – ни разу. – Она сделала паузу. – Я читала, ликовала и говорила себе: «Таков мой Эдуард. Чувствуется его стиль». – Она взяла его за руку. – Это правда?
– Отчасти, – сказал он и, помолчав, добавил: – Все это не имело решительно никакого значения.
– Правда? – Они встретились взглядами, и она улыбнулась.
– Правда.
Они посмотрели друг на друга, прочитали в глазах радость и понимание и разом расхохотались. Изобел ощутила, как его оставила скованность, увидела, как его взгляд из веселого внезапно сделался серьезным.
Они перестали смеяться. Эдуард наклонился, обнял ее и поцеловал. Потом отодвинулся, посмотрел ей в глаза и спросил:
– Изобел, ты за меня выйдешь?
Изобел прижалась щекой к его руке и вздохнула:
– Эдуард, милый, разумеется, выйду. Ты прекрасно знаешь, что за тем я к тебе и приехала.
И тогда Эдуард провел ее в спальню, откуда они не выходили трое суток. На четвертое утро они отправились в город, где в маленькой мэрии километрах в пятидесяти от Парижа крайне суетливый чиновник сочетал их гражданским браком. Обошлось без гостей и без репортеров.
Таким образом Изобел сперва обзавелась гладким обручальным кольцом, а уже потом – другим, с камнем, как положено при помолвке. Последнее она выбрала в парижском салоне де Шавиньи. Перебрав блюда с сапфирами, рубинами и бриллиантами, она остановилась на изумруде. Когда Эдуард надел ей на палец кольцо, она подняла на него взгляд и улыбнулась:
– Про этот камень, надеюсь, не идет дурной славы? Эдуард заключил ее в объятия.
– Решительно нет, дорогая. Он очень, очень счастливый, я тебе обещаю.
Полгода они наслаждались безоблачным счастьем. Изобел жаловалась Эдуарду, что он измучил ее любовью, прекрасно зная, что это только подхлестнет его пыл. Он оказался лучшим ее любовником в жизни – самым опытным, самым понимающим, самым нежным и самым неистовым. Он брал ее тело и вдыхал в него жизнь. Они были неразлучны. За шесть месяцев, на которые выпало немало деловых поездок, они не расставались ни на одну ночь. Все другие женщины перестали существовать для Эдуарда; он мягко порвал с Кларой Делюк, и Изобел, зная, что та значила для него больше всех остальных, попросила Эдуарда их познакомить. Он это сделал, и женщины подружились.
Разнообразие и масштабы деятельности Эдуарда произвели на Изобел огромное впечатление; вскоре она обнаружила, что может быть ему полезной. Не только как хозяйка дома – «меня только этому и учили», – однажды заметила она, скривив губы, – но и как советчица. Подобно мужу, она безошибочно «схватывала» людей с первого взгляда и сразу понимала, кому Эдуард может доверять. Но терпения и сочувствия в ней было больше, поэтому она сразу определяла и привлекала на свою сторону потенциальных помощников, которых сам Эдуард мог бы и проглядеть. Будучи англичанкой, она слабо разбиралась в достоинствах вин, предоставляя судить о том отцу. Тут она прислушивалась к Эдуарду. Но как женщина, да еще дочь своих родителей, она много знала о драгоценностях. И уж здесь, как Эдуард не преминул убедиться, она могла его поучить. Ее вкус, неизменно воздающий должное вещи, влиял на суждения Эдуарда, всегда склонного к известному пуританизму.
– Я от него в восхищении, – говорила она, подняв тяжелое ожерелье из неограненных рубинов вперемежку с изумрудами и жемчугом.
– Покорно благодарю. Вульгарно.
– Не дуйся. Чудесное ожерелье. Языческое, чуть отдает примитивом, но драгоценности и должны быть такими. Откровенно соблазнительными и немножко вызывающими. По мне, даже в бриллиантах нет никакого смысла, если они не бросаются в глаза.
Именно Изобел отыскала для Эдуарда гениального художника-ювелира, случайно преуспев там, где терпеливые многолетние поиски его «охотников за головами» ни к чему не привели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76