Эдуард принялся методично обследовать состояние дел в империи де Шавиньи: ювелирная компания, ее мастерские и салоны в Европе и Америке; земли и виноградники в департаменте Луара и в Алжире; акции; авуары; собственность, приобретенная бароном на родине и за рубежом. Везде наблюдалось одно и то же: старые служащие пытались вести дела так, как, по их мнению, мог бы требовать от них покойный барон; они не имели представления о новых подходах, страшились принимать самостоятельные решения, топтались на месте, позволяя накапливаться нерешенным проблемам. Многие годы дела де Шавиньи велись по старинке, Эдуард повсюду находил безразличие и застой. Создавалось впечатление, будто огромный механизм так долго работает по инерции, что никто не заметил и не встревожился, что он останавливается.
После казни Ксавье де Шавиньи немецкое главнокомандование наложило лапу на дом и парк в Сен-Клу; красивейший особняк конца семнадцатого века был отдан под казарму. Это было известно Эдуарду. Он другого не мог понять – почему за все послевоенные годы Жан-Поль так и не озаботился восстановить дом. Он оборудовал для себя маленькую квартирку в одном крыле, сохранил то, что уцелело из старого штата прислуги, но все прочее оставил в том виде, в каком застал.
Следовало поехать все осмотреть на месте, но Эдуард, зная, какое зрелище увидит и сколько боли оно ему причинит, тянул с поездкой. Наконец через три месяца после возвращения из Англии, в погожий сентябрьский день 1949 года он все же туда отправился.
Издалека, с дороги, величественный особняк выглядел так же, как до войны. Солнце играло на голубом шифере крутой крыши и в стеклах высоких окон, выстроившихся в ряд по главному фасаду.
Старые слуги явно нервничали, приветствуя хозяина. Эдуард молча обошел дом. Мебели оказалось мало – почти все успели отправить в Швейцарию; но то немногое, что осталось, было безнадежно испорчено. Со стен исчезли знаменитые брюссельские гобелены, с полов – ковры; его шаги отдавались эхом в оголенных комнатах. Эдуард смотрел и не верил собственным глазам. В нем закипала злость. Панели исцарапаны инициалами и непристойными рисунками; шелковые обои порваны и ободраны, на стенах зеленоватые потеки из-за забитых водостоков. На большой, изгибающейся дугой лестнице, одной из самых знаменитых достопримечательностей особняка, наполовину выломаны перила – ими топили печи. В большой зале венецианские зеркала вдоль стен разбиты все до единого. У дверей сломаны петли, дом снизу доверху пропах мышами и сыростью.
Слуги постарались по мере сил – прибрали в доме к его приезду, но оттого разрушения только резче бросались в глаза. Эдуард медленно поднялся на второй этаж. Спальня отца, его гардеробная, его ванная – панели красною дерева изрублены, старинные латунные и медные краны выдраны с корнем и унесены. Расписанные от руки китайские обои восемнадцатого века в спальне матери подраны, испакощены, в пятнах мочи. Библиотека – книжные шкафы развалены и разбиты. И так комната за комнатой, двадцать спален, затем чердак, протекающая крыша, осевшие потолки. Эдуард спустился на первый этаж, остановился в огромном, выложенном мрамором вестибюле и закрыл глаза. Он увидел дом, каким гот был когда-то, во времена его детства, – повсюду тишина и порядок, каждая вещь в его стенах – совершеннейший и красивейший образец в своем роде. Он вспомнил об обедах на восемнадцать, двадцать, тридцать персон; о танцевальных вечерах и приглушенной музыке, доносившейся из бальной залы: о безмятежных часах, что он порой проводил в кабинете отца. Он открыл глаза. Старик дворецкий не спускал с него тревожного взгляда.
– Мы пытались, мсье Эдуард… – Дворецкий беспомощно развел руками. – Видите – вымыли все полы.
Эдуарду хотелось плакать от злости и безнадежности, но он скрыл свои чувства, чтобы не расстраивать старика. В следующий раз он привез с собой Луизу. Мать, бегло осмотрев дом после возвращения во Францию, сразу твердо решила, что восстанавливать его ей не по силам и жить она тут не намерена. Она перебралась в Фобур-Сен-Жермен. парижский район, где все еще предпочитали жить потомки аристократических семейств донаполеоновской эпохи. В Сен-Клу она вторично поехала с явной неохотой: Париж во всех отношениях куда удобней, а связанные с Сен-Клу воспоминания слишком бередят душу… Когда Эдуард загнал ее в угол, она раздраженно пожала плечами.
– Эдуард, дом безнадежно запушен. Он пережил свое время. По-моему, Жан-Полю следует его продать…
Уже через полчаса она отбыла в своем представительном темно-синем «Бентли». Эдуард еще немного побыл один в парке. Стоя на террасе, он проводил глазами ее машину, посмотрел на город, перевел взгляд на дом. Парк был заросший и неухоженный, посыпанные гравием дорожки исчезли под пышными сорняками, строгие живые изгороди вот уже много лет как не знали ножниц. Несколько поздних роз с трудом пробивались к свету сквозь переплетенные заросли крапивы и пастушьей сумки. Эдуард стоял и глядел по сторонам с решительным выражением, сжимая кулаки. Матери неинтересно; Жан-Полю нет дела: прекрасно, в таком случае он сам займется всем, чем нужно, и займется один.
То же самое он увидел в департаменте Луара, где в Шато де Шавиньи знаменитый зеркальный зал, устроенный при седьмом бароне де Шавиньи, превратили в тир. То же самое произошло и с тамошними виноградниками: в годы войны вино почти не производили; на многих акрах лоза была поражена вредителями; попытки наладить виноделие в послевоенный период носили случайный и бестолковый характер. Эдуард с отвращением пригубил водянистые, отдающие кислым вина последних урожаев и распорядился немедленно освободиться от их запасов.
– Но, мсье де Шавиньи, куда нам их деть? Пожилой regisseur обвел загнанным взглядом огромный винный подвал.
– Куда хотите. На худой конец спустите в канализацию. Я не допущу, чтобы такое вино продавалось под маркой де Шавиньи.
Он замолк, почувствовав, что ему жаль старика.
– Вы бы его стали пить?
Управляющий замялся, потом обнажил десны в беззубой улыбке.
– Нет, мсье де Шавиньи. Предпочел бы не пить.
– Я тоже, – заметил Эдуард и с пониманием похлопал его по плечу. – Избавимся от него и начнем все сначала.
Инспекционная поездка отняла у Эдуарда шесть с лишним месяцев. В результате полугода напряженной работы он ознакомился со всеми архивами во всех службах и отделениях фирмы. Осмотрел каждую комнату каждого дома. Лично опросил всех старых слуг барона и всех его старших служащих. Побеседовал с отцовскими адвокатами, советниками и банковскими партнерами; с его биржевыми маклерами; с его счетоводами. Побывал в Швейцарии, Лондоне, Риме, Нью-Йорке. Его не раз одолевало отчаяние.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
После казни Ксавье де Шавиньи немецкое главнокомандование наложило лапу на дом и парк в Сен-Клу; красивейший особняк конца семнадцатого века был отдан под казарму. Это было известно Эдуарду. Он другого не мог понять – почему за все послевоенные годы Жан-Поль так и не озаботился восстановить дом. Он оборудовал для себя маленькую квартирку в одном крыле, сохранил то, что уцелело из старого штата прислуги, но все прочее оставил в том виде, в каком застал.
Следовало поехать все осмотреть на месте, но Эдуард, зная, какое зрелище увидит и сколько боли оно ему причинит, тянул с поездкой. Наконец через три месяца после возвращения из Англии, в погожий сентябрьский день 1949 года он все же туда отправился.
Издалека, с дороги, величественный особняк выглядел так же, как до войны. Солнце играло на голубом шифере крутой крыши и в стеклах высоких окон, выстроившихся в ряд по главному фасаду.
Старые слуги явно нервничали, приветствуя хозяина. Эдуард молча обошел дом. Мебели оказалось мало – почти все успели отправить в Швейцарию; но то немногое, что осталось, было безнадежно испорчено. Со стен исчезли знаменитые брюссельские гобелены, с полов – ковры; его шаги отдавались эхом в оголенных комнатах. Эдуард смотрел и не верил собственным глазам. В нем закипала злость. Панели исцарапаны инициалами и непристойными рисунками; шелковые обои порваны и ободраны, на стенах зеленоватые потеки из-за забитых водостоков. На большой, изгибающейся дугой лестнице, одной из самых знаменитых достопримечательностей особняка, наполовину выломаны перила – ими топили печи. В большой зале венецианские зеркала вдоль стен разбиты все до единого. У дверей сломаны петли, дом снизу доверху пропах мышами и сыростью.
Слуги постарались по мере сил – прибрали в доме к его приезду, но оттого разрушения только резче бросались в глаза. Эдуард медленно поднялся на второй этаж. Спальня отца, его гардеробная, его ванная – панели красною дерева изрублены, старинные латунные и медные краны выдраны с корнем и унесены. Расписанные от руки китайские обои восемнадцатого века в спальне матери подраны, испакощены, в пятнах мочи. Библиотека – книжные шкафы развалены и разбиты. И так комната за комнатой, двадцать спален, затем чердак, протекающая крыша, осевшие потолки. Эдуард спустился на первый этаж, остановился в огромном, выложенном мрамором вестибюле и закрыл глаза. Он увидел дом, каким гот был когда-то, во времена его детства, – повсюду тишина и порядок, каждая вещь в его стенах – совершеннейший и красивейший образец в своем роде. Он вспомнил об обедах на восемнадцать, двадцать, тридцать персон; о танцевальных вечерах и приглушенной музыке, доносившейся из бальной залы: о безмятежных часах, что он порой проводил в кабинете отца. Он открыл глаза. Старик дворецкий не спускал с него тревожного взгляда.
– Мы пытались, мсье Эдуард… – Дворецкий беспомощно развел руками. – Видите – вымыли все полы.
Эдуарду хотелось плакать от злости и безнадежности, но он скрыл свои чувства, чтобы не расстраивать старика. В следующий раз он привез с собой Луизу. Мать, бегло осмотрев дом после возвращения во Францию, сразу твердо решила, что восстанавливать его ей не по силам и жить она тут не намерена. Она перебралась в Фобур-Сен-Жермен. парижский район, где все еще предпочитали жить потомки аристократических семейств донаполеоновской эпохи. В Сен-Клу она вторично поехала с явной неохотой: Париж во всех отношениях куда удобней, а связанные с Сен-Клу воспоминания слишком бередят душу… Когда Эдуард загнал ее в угол, она раздраженно пожала плечами.
– Эдуард, дом безнадежно запушен. Он пережил свое время. По-моему, Жан-Полю следует его продать…
Уже через полчаса она отбыла в своем представительном темно-синем «Бентли». Эдуард еще немного побыл один в парке. Стоя на террасе, он проводил глазами ее машину, посмотрел на город, перевел взгляд на дом. Парк был заросший и неухоженный, посыпанные гравием дорожки исчезли под пышными сорняками, строгие живые изгороди вот уже много лет как не знали ножниц. Несколько поздних роз с трудом пробивались к свету сквозь переплетенные заросли крапивы и пастушьей сумки. Эдуард стоял и глядел по сторонам с решительным выражением, сжимая кулаки. Матери неинтересно; Жан-Полю нет дела: прекрасно, в таком случае он сам займется всем, чем нужно, и займется один.
То же самое он увидел в департаменте Луара, где в Шато де Шавиньи знаменитый зеркальный зал, устроенный при седьмом бароне де Шавиньи, превратили в тир. То же самое произошло и с тамошними виноградниками: в годы войны вино почти не производили; на многих акрах лоза была поражена вредителями; попытки наладить виноделие в послевоенный период носили случайный и бестолковый характер. Эдуард с отвращением пригубил водянистые, отдающие кислым вина последних урожаев и распорядился немедленно освободиться от их запасов.
– Но, мсье де Шавиньи, куда нам их деть? Пожилой regisseur обвел загнанным взглядом огромный винный подвал.
– Куда хотите. На худой конец спустите в канализацию. Я не допущу, чтобы такое вино продавалось под маркой де Шавиньи.
Он замолк, почувствовав, что ему жаль старика.
– Вы бы его стали пить?
Управляющий замялся, потом обнажил десны в беззубой улыбке.
– Нет, мсье де Шавиньи. Предпочел бы не пить.
– Я тоже, – заметил Эдуард и с пониманием похлопал его по плечу. – Избавимся от него и начнем все сначала.
Инспекционная поездка отняла у Эдуарда шесть с лишним месяцев. В результате полугода напряженной работы он ознакомился со всеми архивами во всех службах и отделениях фирмы. Осмотрел каждую комнату каждого дома. Лично опросил всех старых слуг барона и всех его старших служащих. Побеседовал с отцовскими адвокатами, советниками и банковскими партнерами; с его биржевыми маклерами; с его счетоводами. Побывал в Швейцарии, Лондоне, Риме, Нью-Йорке. Его не раз одолевало отчаяние.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76