Тэд медлил с ответом. Запустив руки в карманы, он принялся опять играть ключами. Взглянул себе под ноги, потом, посмотрев на Эдуарда с хитрецой, изрек:
– Я – не нуждаюсь.
– Значит, вам не дано.
– Мне дано больше, чем прочим, – усмехнулся Тэд. Эдуард вгляделся в самодовольную физиономию:
похоже, толстяк был искренен, а если так, то на фильмах непременно отразится его ущербность… Эдуард в третий раз направился к двери, но чуть погодя его нагнал Ангелини.
– Так вам нужен адрес? – Тэд помахал клочком бумаги. Эдуард посмотрел на клочок и отвел глаза.
– Благодарю. Не нужен.
Эдуард подошел к двери, отпер. Тэд тем временем запихивал клочок с адресом в карман.
– Можно спросить: в Лондон-то поедете? Эдуард обернулся: толстяк все еще ласково улыбался.
– В Лондон? После того, что вы мне порассказали? И так доходчиво объяснили? Никаких Лондонов, я возвращаюсь в Париж.
Тэд не верил собственным ушам.
– Вы не хотите увидеться с Хелен?
– Представьте, не хочу.
– Может, послать ей телеграмму, ну, не знаю…
– Мы с Элен в посредниках не нуждаемся.
Это был рассчитанный hauteur, Тэд посуровел лицом.
– Почему вы называете ее Элен?
– Потому что это ее настоящее имя, – ответил Эдуард, затем вышел и аккуратно закрыл за собой дверь.
Тэд сердито взирал на затворенную дверь. Он не любил, когда последнее слово оставалось не за ним. Не мешало бы догнать этого выскочку и поставить в их разговоре точку… а, плевать. Он побрел назад и сразу наткнулся взглядом на крокодиловый портфель, на котором поблескивали инициалы X. К. Тэд с наслаждением дал портфелю пинка, потом удовлетворенно плюхнулся на резную кушетку.
Возможно, этот тип просто блефовал, утешал себя Ангелини. Ну да, он хороший актер, умеет держать себя в руках, только и всего. Ну и костюм, конечно, помогает создать впечатление – Тэд внимательно разглядел этот его черный костюм. По костюму многое можно узнать, решил Тэд. С костюмом проще иметь дело, чем с его владельцем, который вконец запутался, сам не знает, что ему нужно, пребывает во тьме – женщины просто обожают эти мятущиеся души.
Он снял очки и, подышав на них, протер стекла рукавом. Без очков он почти ничего не видел: фрески, книги, статуэтки слились в смутное пятно.
Вконец расстроенный, он прислонился к подушкам, явно на себя досадуя, такое случалось с ним редко. Второй раз за один сегодняшний день! Сначала фокусы Хелен; теперь этот тип в черном костюме откуда-то свалился. Он решился вспомнить ту сцену, на Трастевере, снова ощутив обжигающее, нестерпимое унижение. Воспоминание горело в мозгу, не отпускало, как не отпускал и только что кончившийся разговор. Хелен и этот человек в черном вроде как перехитрили его: только он собирался затянуть вокруг них лассо, свитое из его хваленой воли, они вдруг выскользнули. Им было известно нечто недоступное пониманию самого Тэда, и это нечто давало им явное преимущество, вот что досадно. Но мы еще посмотрим, кто кого, подумал Тэд.
Его глаза пробежались по элегантным книжным корешкам, недели две назад он пролистал эти порнушки. Такая эротика не для него. Все эти ухищрения «знойной страсти» он воспринимал как жалкий фарс, ни уму ни сердцу. Кому нужны метафоры вместо обладания. На лице его появилась усмешка. Впрочем, и обладание, физическое, – вещь весьма банальная: нет, это его не волнует, все эти дурацкие позы… ему от них ни холодно ни жарко.
Другое дело искусство. Вот где истинное обладание. Он с наслаждением вспоминал только что отснятую ленту. Перебирал в памяти, смакуя, эпизод за эпизодом, кадр за кадром: точность, красота, изначально заданное совершенство; его фильм, его творение, его бессмертное дитя. Мысли о работе, как всегда, его успокоили; теперь он олимпийски спокоен, такое спокойствие может дать только сила и абсолютная власть. Вот что действительно возбуждает, будоражит желание…
Он решил удостовериться и прижал ладони к ширинке: да, твердо. Он закрыл глаза. Оттеснив Эдуарда, перед ним вспыхнуло лицо Хелен. Вырвав из памяти знакомые черты – угодно же случаю было подарить ему это сотворенное для кинокамеры лицо, – он довел себя до последней вспышки наслаждения… Хелен… Что и говорить, ему достался бесценный подарок, совершенный инструмент, инструмент из плоти и крови; в его воображении зазвучали мелодии, которые он со временем извлечет из этого инструмента. Тэд, прислушиваясь, снова закрыл глаза и словно наяву увидел маняще черную ленту пленки; ее нетронутая чернота наполнила его энергией. Через мгновение на черном фоне стали появляться серебряные силуэты. Тэд монтировал воображаемый фильм, вглядываясь в серебристые тени, зачарованно слушая их безмолвную песнь.
Дома в своем кабинете Эдуард уселся за письменный стол и решительно пододвинул к себе телефонный аппарат.
Он размышлял о своем разговоре с Ангелини; об Элен; о подарках, которые она не захотела брать.
Фотография, серые перчатки и перстень с бриллиантом лежали тут же, рядом с телефоном. Стараясь не давать волю чувствам, Эдуард их внимательно разглядывал. Как же больно было увидеть тогда в пустой комнате эти перчатки и это кольцо. Не взяла – именно эти вещи, а он-то напридумывал, нарек их талисманами их любви, тайными ее свидетельствами.
Со временем боль немного утихла, он даже мог теперь их разглядывать. Ничего не поделаешь, Ангелини, видимо, попал в точку: не нужны ей пока были его подарки, ни кольцо, ни любовь. Он вспомнил и остальные свои дары, невидимые, которых Элен даже не заметила: то, что он выбрал ее, отдавал ей свое время, наконец, то, что услужливо исчез…
Да, философствовать по поводу Элен удавалось не очень. Всю дорогу, пока он ехал из Италии домой, он еще что-то планировал, изощрялся, но теперь снова был на грани бунта против собственных доводов. Он положил руку на телефон: так просто поехать в Лондон, так просто – она согласится, он почти уверен – увезти ее с собой.
Искушение было слишком велико; он не убирал руку с трубки, но и к диску прикоснуться не решался. Быть от нее так далеко и так близко – неужели он не поедет? Нет, больше нет сил: он поедет, он обязан это сделать… Но он вспомнил Ангелини с его разглагольствованиями и опять почувствовал – в чем-то толстяк прав.
Элен сейчас столько же лет, сколько было ему во время войны; в ту, лондонскую, пору он был влюблен в Селестину. он обожал своего брата Жан-Поля, он успел пережить смерть отца. Мир был так переменчив, полон неожиданностей, а сам он был полон амбиций и страшно самоуверен. Элен, возможно, тоже жаждет самоутвердиться. Нет, в Лондон он не поедет.
Взяв себя в руки, он попросил соединить с Саймоном Шером, два года назад он внедрил его в техасскую штаб-квартиру «Партекса». Шер стал уже правой рукой Джонсона;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76