– Слишком много воспоминаний, Эдуард. Я тебе говорила.
Эдуард обосновался в Сен-Клу один.
К старым слугам отца он проявил щедрость, но одновременно и твердость. Самых пожилых из них он попросил обучить новый штат работать в соответствии с издавна принятыми в доме высокими требованиями, а затем отправил на покой, назначив такое содержание, что парижские знакомые Эдуарда взмолились. До слуг всегда все доходит, говорили они, ради бога, остановитесь, а то вся прислуга потребует пособий а-ля Шавиньи. Эдуард разводил руками:
– Они оставались при отце в годы войны, поэтому никакие пенсии не будут для них слишком велики.
Виноградники, что в департаменте Луара, перепахали и засадили здоровой, не пораженной вредителем лозой. Наняли нового управляющего, прошедшего выучку в поместьях барона Филипа Ротшильда. Эдуард подумывал сменить бутылочные этикетки на винах де Шавиньи, с тем чтобы этикетку для партий вин каждого нового урожая разрабатывал какой-нибудь крупный художник, как было заведено у Ротшильда. Но отказался от этой затеи: одно дело – набираться опыта у барона Филипа, другое – беззастенчиво ему подражать. В конце концов, содержимое бутылки важнее этикетки. Через пять лет производство вин выросло по сравнению с довоенным уровнем в два раза, и качество их постоянно улучшалось. В первый же год, как они получили приемлемое вино, он отправил дюжину ящиков на выдержку к старому управляющему и пригласил его на дегустацию. У него на глазах старик старательно понюхал вино, пригубил, подержал во рту. Эдуард ждал.
– Не идеально… – нахмурил брови старик.
– Разве бывают идеальные вина?
– Годика через четыре, да, тогда, пожалуй… – старик ухмыльнулся, – я бы мог его пить, мсье де Шавиньи. Точно. Без труда.
Эдуард обнял его.
– Et voila. Je suis content.
К средоточию отцовской империи Эдуард подошел с большой осторожностью. Ювелирное дело де Шавиньи по-прежнему не имело себе равных, когда речь шла о качестве драгоценных камней, идущих на украшения, о совершенстве и искусстве их огранки и оправления.
В наследство от отца остались четыре главных салона – в Нью-Йорке, Париже, Риме и Лондоне; ни один из них не пострадал от войны, все они располагались на видном месте, и все пришли в упадок по причине запущенности. Отдавая много сил и времени восстановлению домов, Эдуард, однако, первым делом обновил залы. Он пригласил нового художника по интерьерам, Жислен Бельмон-Лаон; на реконструкции салонов де Шавиньн она заработала себе имя. Мадам Бельмон-Лаон благоразумно оставила в неприкосновенности строгое убранство помещений девятнадцатого века, включая витрины и шкафы из красного дерева, но, используя цвета и освещение, ухитрилась придать комнатам современную элегантность. Она обратилась к приглушенным синим тонам и к цвету, получившему впоследствии название «серый де Шавиньи». В холодных аскетических залах драгоценности и серебро смотрелись как нельзя лучше. На пышном приеме по случаю повторного открытия магазина на улице Фобур-Сет-Оноре Эдуард гордо посматривал по сторонам, понимая, однако, что это всего лишь начало. Одно важное свершение за плечами – оборудована блистательная витрина для изделий де Шавиньи. Ему не терпелось расширить дело, перейти к производству других предметов роскоши, которые его конкуренты Картье и Оспри уже успешно освоили. Мир изменился. Де Шавиньи не могли позволить себе ограничиться удовлетворением запросов тех, кто уже богат; следовало принять в расчет и тех, кто только начал обогащаться.
Кожаные товары, письменные и курительные принадлежности, столовая посуда – игрушки явно богатых, – украшенные именем и гербом де Шавиньи, Эдуард был уверен, могут пойти по высоким ценам и завоевать куда более широкий рынок сбыта, чем самые непревзойденные драгоценности на свете.
Эдуард поручил изучить возможность открытия новых салонов де Шавиньи в Женеве, Милане, Рио-де-Жанейро и в перспективе на Уилширском бульваре в Лос-Анджелесе. Но он знал: чтобы расширить сферу деятельности, необходимо, во-первых, изыскать дополнительные капиталы и, во-вторых, найти гениального ювелира-художника.
С капиталами, как он полагал, трудности не возникнут. Французские и швейцарские банкиры де Шавиньи заявили о готовности содействовать расширению деятельности компании. Его главный советник по финансовым вопросам Саймон Шер, молодой англичанин, обучавшийся после окончания Кембриджа в Школе бизнеса Гарвардского университета, настоятельно советовал акционировать компанию.
– Если завтра мы выбросим акции де Шавиньи на свободный рынок, – сказал он Эдуарду, – спрос вчетверо превысит предложение. Свободные деньги имеются, доверие к компании есть; на дворе – пятидесятые, началось оживление.
Но Эдуард не собирался акционироваться. Он был намерен сохранить де Шавиньи как частную компанию, каковой она всегда пребывала, и удерживать всю полноту власти в одних руках – своих собственных. Он считал, что сумеет обойтись без услуг французских и швейцарских банков с их высоким процентом на ссуду. Джон Макаллистер, его американский дед по материнской линии, в свое время продал семейные акции сталелитейных предприятий и железных дорог накануне великой паники на нью-йоркской бирже. Дед умер в конце войны, пережив жену всего на несколько месяцев. Все свое состояние, свыше ста миллионов долларов по самым скромным подсчетам, он завешал возлюбленной дочери Луизе. Капиталом управляла одна видная фирма с Уолл-стрит; она в высшей степени предусмотрительно поместила почти все деньги в государственные облигации, гарантированные ценные бумаги и земельные участки в разных штатах, от Орегона до Техаса.
Луизу не интересовали финансовые проблемы. Американские вложения приносили ей в год миллион с лишним чистого дохода, не считая процентов с капитала и вкладов, непосредственно завещанных покойным бароном. Поскольку Луиза могла приобретать все что угодно и когда угодно – а ей и в голову не могло прийти вести себя по-другому, – она была довольна.
Эдуард уже начал кампанию с целью уговорить мать вложить какую-то часть принадлежащих ей основных капиталов в программу развития империи де Шавиньи, однако он понимал, что действовать следует осмотрительно. Луиза и без того пошла навстречу, открыв ему доступ к своим бумагам и портфелю акций; сейчас они с Саймоном Шером как раз с ними работали. Но он знал, как бесполезно давить на мать, чтобы заставить ее принять важное решение. Она уклонялась от любых обязательств, как денежных, так и человеческих. Эдуард не сомневался, что чем разумнее будут его доводы, тем скорее она их отвергнет. Собственная прихоть была для нее законом.
Но, если ему не удастся убедить ее к тому времени, когда придет пора действовать, это получится у Жан-Поля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76