Мила подавленно молчала, глядя в свою рюмку.
– Прости, – Ларисе стало неловко за свою невольную грубость. – Я даже не заметила, что у тебя новое увлечение.
– Где тебе заметить! – язвительно проговорила Мила. – Ты так увлечена своими делами, что ничего вокруг себя не видишь!
Внезапно Ларисе показалось, что Мила не так уж и пьяна и в ее словах заключен какой-то двойной смысл. Зеленоватые, чуть вытянутые к вискам глаза Милы смотрели на Ларису внимательно, пристально и со странным выражением. Кажется, это было осуждение, но Лариса могла поклясться, что причиной того, за что сердилась на нее Мила, было вовсе не ее безразличие к новому роману подруги. Причина была другой, гораздо более важной и серьезной.
Ларисе на мгновение вспомнилось окаменевшее лицо подруги в зеркале гримерки. Неужели Мила тоже что-то скрывает от нее? Простая, своя в доску Мила? Не может быть. Но что тогда значит этот странный взгляд и непривычно холодный тон Милиного голоса?
– Прости, пожалуйста, – повторила Лариса. – Я действительно так замоталась, что перестала глядеть вокруг себя. Не хочешь мне рассказать о своих проблемах?
– Представь себе, нет, – резко проговорила Мила. – Так же, как не хочешь это сделать ты.
«Если бы она знала, что наши проблемы нельзя сравнивать!» – с тоской подумала Лариса, чувствуя, как между ней и Милой нарастает отчуждение. Нечего сказать, посидели! Того и гляди, вспыхнет ссора, первая с момента их дружбы. Или сегодня день такой особенный, повышенно конфликтный?
– Я хочу, но не могу, – мягко возразила Лариса, пытаясь разрядить обстановку.
– Ну а я могу, но не хочу, – глаза Милы сердито сверкнули и тут же погасли. – Извини, кажется, я перебрала лишку. Так и тянет пособачиться.
– Ничего, – Лариса через силу улыбнулась. – Иногда пособачиться полезно. Выпускаешь желчь, накопившуюся внутри.
– Хорошо, что ты все правильно понимаешь. – Мила поглядела на часы. – Ого! Похоже, надо сматываться. Я ведь заскочила на часок, не более. Дома дел вагон и маленькая тележка.
– Ты доедешь-то до дому? – забеспокоилась Лариса, глядя, как Мила на нетвердых ногах направляется в прихожую.
– Да что мне сделается? – бодро ответила та и, пошатнувшись, ухватилась за дверной косяк.
– Я бы тебя подбросила, но в таком виде за руль нельзя, – вздохнула Лариса.
– Не бери в голову, – Мила уже натягивала туфли. – Я до своей квартиры добираюсь из любой точки Москвы и с закрытыми глазами. Чао!
Она кивнула Ларисе, и той опять показалось, что взгляд у Милы трезвый и укоризненный. В этот самый момент ей стало совершенно ясно, что Мила приходила сюда не случайно. Она что-то хотела сказать ей, что-то очень важное и нужное. Но не сказала. Не смогла или… не захотела. Об этом остается лишь гадать.
– Чао, – Лариса махнула Миле рукой на прощанье. Закрыла за ней дверь, вернулась на кухню, включила чайник.
Гнева на Глеба уже не было. Он то ли частично выдохся под влиянием выпитого, то ли просто Лариса не могла долго злиться на него. На смену гневу пришло сожаление. Зачем она сорвалась, не сдержала себя? Глеб, в сущности, не сделал ничего плохого по отношению к ней, просто отстаивал свое право быть таким, какой он есть. Ведь и она, Лариса, боролась за это право, боролась с Павлом, родителями, друзьями, соседями.
Стоп! О каком праве она говорит. Она забыла о Леле Коптевой, которую Глеб, следуя своим пристрастиям, вычеркнул из жизни, не испытав при этом ни малейшего раскаяния! Неужели она готова простить ему это?
Она была готова. Она презирала себя, но с каждой минутой все яснее осознавала, что Глеб нужен ей любым. Пусть даже употребляющим анашу, пусть не сознающимся в своем преступлении, исчезающим, врущим. Любым!
Надо вернуть его. Позвонить. Сказать, что она жалеет, что так вышло.
Как только Лариса выговорила про себя эти слова, ей сразу стало на удивление легко. Тяжесть, давившая на нее весь день, прошла, совесть, растревоженная разговором с Бугрименко и Верой Коптевой, уснула. Лариса в который раз за день набрала телефон Глеба. Он должен ответить, трубка в его квартире больше не валяется на полу. Лариса подняла ее и вернула на место.
Раздались длинные, тягучие гудки. Нет дома? Куда он исчез? А вдруг Ларисины слова вывели его из себя? Что могло прийти ему в голову в таком состоянии?
Лариса дрожащей рукой набрала мобильный, заранее зная, что ответа не будет. Она не ошиблась. Телефон молчал.
Идиотка! Что она наделала! Как можно было оставлять Глеба одного, всерьез принимать его слова, обижаться на него! Ведь он просто больной человек, отчаянно нуждающийся в ее помощи. И вместо этого она явилась к нему, точно судья, обвиняла, требовала признаний!
Теперь остается лишь надеяться, что ничего страшного не произошло, и ждать завтрашнего дня.
Лариса ушла в спальню, легла на кровать, не расстилая ее. Невыносимо болела голова, во рту было противно и сухо. Как она завтра будет петь? Как вообще встанет и выйдет из дому?
Она прикрыла глаза. Не нужно ни о чем думать. Нужно постараться уснуть. Она увидит Глеба на репетиции, поговорит с ним, все объяснит…
Постепенно мысли смешивались в Ларисиной голове, теряя ясность, перед глазами возникали причудливые картины, никак не связанные с событиями минувшего дня.
Она не могла определить, сколько пролежала в этой полудреме, может, час, а может, и все три. В чувство ее привел телефонный звонок, прогремевший над самым ухом.
«Глеб!» – сонной одури как не бывало, Лариса вскочила, схватила трубку.
– Да, я слушаю!
– Ну, здравствуй, сучка!
Лариса вздрогнула, рука, державшая трубку, дернулась, чтобы опустить ее на рычаг. Но не опустила, замерла, продолжая сжимать ставшую сразу горячей и мокрой пластмассу.
Мужской голос, который она только что услыхала, был низкий, чуть хрипловатый и отдаленно знакомый. Но где именно Лариса его слышала, она понять не могла.
Сердце забилось где-то в горле, мешая дышать.
– Ждала меня? – В трубке раздался приглушенный, низкий смешок. – Еще бы! Интересуешься, что за негодяй сбил несчастную малышку? Хочешь восстановить справедливость? Ну, чего молчишь, точно язык проглотила?
Лариса услышала шум своего дыхания и осторожно сглотнула. Боже мой! Кто это?
– Вот что я тебе скажу, красавица! Не вздумай влезать в это дело, не то судьба обойдется с тобой крайне несправедливо. Тебе ясно?
Лариса продолжала молчать, изо всех сил сжимая трубку побелевшими пальцами.
– Ясно? – громче повторил голос. – Я думаю, что да. Запомни, ты ничего не видела. Ни машины. Ни краба. Ни-че-ro! Усвоила? Вот и славно! А чтобы тебе не было скучно, дорогая, я буду позванивать. Гуд бай! – Голос одновременно ласково и зловеще протянул, точно пропел последнее слово.
Она так и стояла, слушая гудки, точно приросшая к трубке, не в силах пошевелиться, опустить онемевшую руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83