Поэтому не строй из себя обманутую жертву!
Лариса ничего не отвечала. Она знала, что в словах, которые сейчас бросил ей Глеб, есть доля справедливости. Что в какой-то мере она заслужила их.
– Помнится, ты желала мне не сойти с ума, – язвительно проговорил Глеб. – Так вот, смотри, чтобы у тебя самой крыша не съехала от своей правильности и духовного здоровья! – Он снова повернулся и на этот раз быстро скрылся из виду между темными деревьями.
Окно на первом этаже распахнулось, и из него пьяно и нестройно грянула «Ой, цветет калина», исполняемая на два голоса. Верхний женский голос визгливо и тоненько выводил мелодию, а густой мужской бас пел второй.
«Свадьба, – машинально решила Лариса. – Или именины. А может, кого-то в армию провожают».
Она последний раз окинула взглядом тьму, в которой исчез Глеб. Подошла к подъезду, села на лавочку.
Кажется, звезд на небе еще прибавилось. Отчетливо прослеживались Большой и Малый Ковш, ярко и тревожно горела Полярная звезда.
Павел очень любил ходить в Планетарий и пытался Ларисе привить эту любовь к звездному небу. Но так и не привил. Ей никогда не нравилось смотреть на маленькие солнца, разбросанные на миллиарды световых лет друг от друга по всей Вселенной. При взгляде на них Ларису охватывала непонятная тоска. Хотелось убежать из этой черноты и пустоты, от холодного блеска равнодушных светил, окунуться с головой в белый день, солнечный свет, шум города, суету. Павел сердился, пытался, как всегда, что-то доказать…
Ларисе, вдруг стало ясно, что, в сущности, они с мужем никогда до конца не понимали друг друга. Да что там до конца, они просто были разными, совершенно разными, как вот эти удаленные друг от друга звезды. И чем больше проходило времени, тем дальше они становились. Ссорились, обижались, мучили друг дружку, стараясь каждый переубедить другого на свой лад. Зачем?
Когда-то вначале у них была любовь. Она зарождалась с юности, когда оба еще не были сложившимися личностями, крепла и служила общим для них языком, неким универсальным эсперанто, позволяющим общаться двум полярно противоположным существам. Когда любви не стало, не стало и языка, на котором можно было общаться…
Почему сейчас, сидя здесь на лавочке в темноте, только что расставшись с Глебом, она думала о Павле? Наверное, потому, что все это время и не переставала думать о нем. Любя Глеба, на самом деле она продолжала любить Павла, старательно цепляясь за то, что давно изжито, стремясь повернуть время вспять. Она придумала Глеба сама, придумала, чтобы заменить потерянное счастье, спастись от одиночества. Он казался ей таким ярким, таким веселым и радостным, так манил этой яркостью! Знать бы, что весь его облик окажется лишь оболочкой, красивой оболочкой дорогой игрушки, за которую нужно платить.
Что ж, кого теперь винить, как не себя. Мир, который Лариса так тщательно и кропотливо создавала, тот мир, где она сама себе казалась независимой и свободной и где основным маяком ей служил театр, рухнул. Она полагала, что искусство – волшебная сила, то, ради чего стоит жить и чему стоит поклоняться. Неужели она ошиблась? Неужели искусство – такая же грязь, предмет купли-продажи, как бизнес, политика, журналистика? Но политику положено быть жестким и расчетливым, бизнесмену – корыстолюбивым и торгующимся. А певцу, артисту, музыканту необходима искренность, самоотверженность, незащищенность. Иначе грош цена их ремеслу.
Раскрутиться, пробиться, сделать карьеру любой ценой, пусть посредством унижений, потери себя, чтобы потом стать признанным, известным, завоевать право беспрепятственно заниматься любимым делом и получать за это деньги, – стоит ли свеч такая игра? И кто толкает на это великое множество молодых и талантливых людей, доведенных до отчаяния нищетой, беспомощностью, удаленностью от Москвы, города, где могут сбыться самые смелые желания?
Возможно, никто. Каждый делает свой выбор сам. Но иногда этот выбор помогают сделать те, кто старше, умудренней опытом, кто уже достиг всего и получил право вершить чужие судьбы. Им доверяют, на них надеются, от них зависят, и платой за свою помощь и участие некоторые из них выбирают то, что выбирал старичок профессор, совмещающий успешное преподавание с другим, далеким от музыки, занятием…
«Калина» сменилась на «Ой, то не вечер да не вечер». Теперь к пению добавились взвизги и хохот. Пьяный женский голос настойчиво звал какого-то Петю, перемежая свои возгласы изощренной матерщиной. Окно распахнулось шире, в него высунулась рука в светлом пиджачном рукаве и выкинула на асфальт сигарету.
Лариса встала и понуро побрела в подъезд. Квартира выглядела сиротливо и неуютно: отклеившиеся повсюду обои, так и непросохшая окончательно мягкая мебель, запах сырости, витающий в комнатах.
Лариса сняла жакет, повесила его на вешалку, медленно прошла в гостиную. Взгляд ее сразу упал на телефон. Как она привыкла за эти дни бояться его, прямо-таки ужас испытывать при виде банального куска пластмассы, внутри которого скрывается низкий, угрожающий голос. Больше таинственный незнакомец никогда сюда не позвонит.
Она прослушала автоответчик. Два раза звонил Бугрименко, рассчитывал, видно, застать ее дома. На пленке оба раза: «Лариса Дмитриевна, позвоните мне на работу. Петр Данилович».
Затем еще какой-то звонок. Звонивший не оставил никаких сообщений.
Дальше, совсем недавно, примерно час назад, взволнованный голос Лепехова: «Лара, где ты? Срочно позвони, как придешь. Слышишь, срочно!»
И наконец, мама. Тон одновременно обиженный и заискивающий: «Доченька, ну как же можно так? Тебя не застать, сама не объявляешься. Я уж не знаю, что и думать. Целую, жду».
Лариса почувствовала, как сердце сжимается от жалости к матери и от стыда перед ней и отцом. Господи, живет в одном с ними городе, а не видит месяцами, не хочет видеть, тяготится их обществом. А ведь они абсолютно правы, особенно отец. Он много раз повторял, что ее работа не доведет до добра. Так оно и вышло. Именно на работе она встретила Глеба, втрескалась в него по уши и чуть не погибла из-за него. Хорошо, что ни мать, ни отец ничего не знают об этом и, надо полагать, не узнают.
Лариса поспешно набрала номер и почти сразу же услышала голос матери:
– Але, я вас слушаю.
– Мама, – Лариса сглотнула вставший в горле комок. – Мамочка! Это я.
– Ларочка! Милая! Наконец-то! Я вся извелась, два дня, как в Москве, позвонила тебе сразу, и ни слуху ни духу. Целыми днями трубку никто не берет. Все работаешь?
– Работаю. Как папа?
– Ничего, помаленьку. Помидоры давно собрали, недели две как. Я восемь банок закрыла да еще салат сделала, по новому рецепту. Мне Шура дала, очень оригинальный, и уксуса совсем немного надо. Отцу-то уксус нельзя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Лариса ничего не отвечала. Она знала, что в словах, которые сейчас бросил ей Глеб, есть доля справедливости. Что в какой-то мере она заслужила их.
– Помнится, ты желала мне не сойти с ума, – язвительно проговорил Глеб. – Так вот, смотри, чтобы у тебя самой крыша не съехала от своей правильности и духовного здоровья! – Он снова повернулся и на этот раз быстро скрылся из виду между темными деревьями.
Окно на первом этаже распахнулось, и из него пьяно и нестройно грянула «Ой, цветет калина», исполняемая на два голоса. Верхний женский голос визгливо и тоненько выводил мелодию, а густой мужской бас пел второй.
«Свадьба, – машинально решила Лариса. – Или именины. А может, кого-то в армию провожают».
Она последний раз окинула взглядом тьму, в которой исчез Глеб. Подошла к подъезду, села на лавочку.
Кажется, звезд на небе еще прибавилось. Отчетливо прослеживались Большой и Малый Ковш, ярко и тревожно горела Полярная звезда.
Павел очень любил ходить в Планетарий и пытался Ларисе привить эту любовь к звездному небу. Но так и не привил. Ей никогда не нравилось смотреть на маленькие солнца, разбросанные на миллиарды световых лет друг от друга по всей Вселенной. При взгляде на них Ларису охватывала непонятная тоска. Хотелось убежать из этой черноты и пустоты, от холодного блеска равнодушных светил, окунуться с головой в белый день, солнечный свет, шум города, суету. Павел сердился, пытался, как всегда, что-то доказать…
Ларисе, вдруг стало ясно, что, в сущности, они с мужем никогда до конца не понимали друг друга. Да что там до конца, они просто были разными, совершенно разными, как вот эти удаленные друг от друга звезды. И чем больше проходило времени, тем дальше они становились. Ссорились, обижались, мучили друг дружку, стараясь каждый переубедить другого на свой лад. Зачем?
Когда-то вначале у них была любовь. Она зарождалась с юности, когда оба еще не были сложившимися личностями, крепла и служила общим для них языком, неким универсальным эсперанто, позволяющим общаться двум полярно противоположным существам. Когда любви не стало, не стало и языка, на котором можно было общаться…
Почему сейчас, сидя здесь на лавочке в темноте, только что расставшись с Глебом, она думала о Павле? Наверное, потому, что все это время и не переставала думать о нем. Любя Глеба, на самом деле она продолжала любить Павла, старательно цепляясь за то, что давно изжито, стремясь повернуть время вспять. Она придумала Глеба сама, придумала, чтобы заменить потерянное счастье, спастись от одиночества. Он казался ей таким ярким, таким веселым и радостным, так манил этой яркостью! Знать бы, что весь его облик окажется лишь оболочкой, красивой оболочкой дорогой игрушки, за которую нужно платить.
Что ж, кого теперь винить, как не себя. Мир, который Лариса так тщательно и кропотливо создавала, тот мир, где она сама себе казалась независимой и свободной и где основным маяком ей служил театр, рухнул. Она полагала, что искусство – волшебная сила, то, ради чего стоит жить и чему стоит поклоняться. Неужели она ошиблась? Неужели искусство – такая же грязь, предмет купли-продажи, как бизнес, политика, журналистика? Но политику положено быть жестким и расчетливым, бизнесмену – корыстолюбивым и торгующимся. А певцу, артисту, музыканту необходима искренность, самоотверженность, незащищенность. Иначе грош цена их ремеслу.
Раскрутиться, пробиться, сделать карьеру любой ценой, пусть посредством унижений, потери себя, чтобы потом стать признанным, известным, завоевать право беспрепятственно заниматься любимым делом и получать за это деньги, – стоит ли свеч такая игра? И кто толкает на это великое множество молодых и талантливых людей, доведенных до отчаяния нищетой, беспомощностью, удаленностью от Москвы, города, где могут сбыться самые смелые желания?
Возможно, никто. Каждый делает свой выбор сам. Но иногда этот выбор помогают сделать те, кто старше, умудренней опытом, кто уже достиг всего и получил право вершить чужие судьбы. Им доверяют, на них надеются, от них зависят, и платой за свою помощь и участие некоторые из них выбирают то, что выбирал старичок профессор, совмещающий успешное преподавание с другим, далеким от музыки, занятием…
«Калина» сменилась на «Ой, то не вечер да не вечер». Теперь к пению добавились взвизги и хохот. Пьяный женский голос настойчиво звал какого-то Петю, перемежая свои возгласы изощренной матерщиной. Окно распахнулось шире, в него высунулась рука в светлом пиджачном рукаве и выкинула на асфальт сигарету.
Лариса встала и понуро побрела в подъезд. Квартира выглядела сиротливо и неуютно: отклеившиеся повсюду обои, так и непросохшая окончательно мягкая мебель, запах сырости, витающий в комнатах.
Лариса сняла жакет, повесила его на вешалку, медленно прошла в гостиную. Взгляд ее сразу упал на телефон. Как она привыкла за эти дни бояться его, прямо-таки ужас испытывать при виде банального куска пластмассы, внутри которого скрывается низкий, угрожающий голос. Больше таинственный незнакомец никогда сюда не позвонит.
Она прослушала автоответчик. Два раза звонил Бугрименко, рассчитывал, видно, застать ее дома. На пленке оба раза: «Лариса Дмитриевна, позвоните мне на работу. Петр Данилович».
Затем еще какой-то звонок. Звонивший не оставил никаких сообщений.
Дальше, совсем недавно, примерно час назад, взволнованный голос Лепехова: «Лара, где ты? Срочно позвони, как придешь. Слышишь, срочно!»
И наконец, мама. Тон одновременно обиженный и заискивающий: «Доченька, ну как же можно так? Тебя не застать, сама не объявляешься. Я уж не знаю, что и думать. Целую, жду».
Лариса почувствовала, как сердце сжимается от жалости к матери и от стыда перед ней и отцом. Господи, живет в одном с ними городе, а не видит месяцами, не хочет видеть, тяготится их обществом. А ведь они абсолютно правы, особенно отец. Он много раз повторял, что ее работа не доведет до добра. Так оно и вышло. Именно на работе она встретила Глеба, втрескалась в него по уши и чуть не погибла из-за него. Хорошо, что ни мать, ни отец ничего не знают об этом и, надо полагать, не узнают.
Лариса поспешно набрала номер и почти сразу же услышала голос матери:
– Але, я вас слушаю.
– Мама, – Лариса сглотнула вставший в горле комок. – Мамочка! Это я.
– Ларочка! Милая! Наконец-то! Я вся извелась, два дня, как в Москве, позвонила тебе сразу, и ни слуху ни духу. Целыми днями трубку никто не берет. Все работаешь?
– Работаю. Как папа?
– Ничего, помаленьку. Помидоры давно собрали, недели две как. Я восемь банок закрыла да еще салат сделала, по новому рецепту. Мне Шура дала, очень оригинальный, и уксуса совсем немного надо. Отцу-то уксус нельзя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83