Она действительно была четвертой жертвой параноика, в течение двух недель терроризировавшего районы Ховрино и смежный с ним Железнодорожный.
Артем долго не шел на поправку, несмотря на интенсивный курс лечения, температура то падала, то вновь подскакивала до критической отметки. Он оклемался лишь через полтора месяца и то с огромным трудом. Вернулся домой, глянул на себя в зеркало – там стоял обтянутый кожей скелет с пустым, равнодушным лицом. Резко упало зрение, но его это не особо волновало – он не хотел ничего вокруг себя видеть.
Учебный семестр начался, нужно было идти в институт, но Артем не мог. Сидел дома и даже на улицу не показывался. Мать сначала ходила на цыпочках, не трогала его, носила в комнату еду, к которой Артем не притрагивался. Потом спустя месяц стала пилить: дескать, нельзя так, нужно жить, мертвых не воротишь, вины его в том, что случилось, нет.
Он слушал ее и не слышал. Ему казалось, что виноват в Аниной смерти он один, и вина его непростительна, чудовищна. Ведь она не хотела оставаться на берегу, он, по сути, заставил ее сделать это. Почему-то вспоминались ее слова, сказанные в воде: «Русалки мертвые, а я живая». Как будто она предчувствовала, что произойдет всего через час, в безобидном сравнении увидела неприятный для себя смысл.
В институте Артему оформили академотпуск – врач районной поликлиники, едва взглянув на него, без „слов выдал справку о том, что он нуждается в периоде реабилитации после тяжелой болезни и нервного стресса.
Через полгода был суд. «Сердечника» признали вменяемым и приговорили к высшей мере. Там на суде Артем впервые после Аниной гибели увидел ее бабку и деда. Старуха, вся в черном, молча прошла мимо, кажется даже не узнав его. Враз постаревшее, заострившееся лицо деда точно окаменело. Он глянул на Артема в упор, и в глазах старика тот прочел такую испепеляющую ненависть, что невольно отшатнулся.
– Ты! – Дед брезгливо поджал и без того тонкие губы, словно видел перед собою ползучую гадину. – Ты всему виной. Как чувствовал я… не хотел ехать в этот чертов профилакторий! Хорош гусь! Оставил ее этому выродку, а сам… – он поперхнулся, схватился за кадык, отвернулся резко, отошел.
Слова старика не показались Артему чрезмерно жестокими. Он лишь повторил то, что Артем твердил сам себе днями и ночами. Особенно ночами, потому что спать он почти перестал. По ночам его посещала одна и та же мысль: несправедливо, что Ани нет, а он живет, дышит воздухом, ест, пьет, будет учиться, встретит другую девушку, женится, станет растить ребенка. Эта несправедливость доводила его до ручки, иногда ему даже казалось, что еще чуть-чуть, и он просто тронется.
Видно, матери стало казаться то же самое, потому что она засуетилась, стала тайком за закрытой дверью названивать кому-то, думая, что Артем ее не слышит. Он слышал, но ему было плевать.
Наконец мать сказала, что им нужно серьезно поговорить.
– Больше так продолжаться не может, – она старалась быть сдержанной, но голос ее предательски звенел, а глаза то и дело наполнялись слезами. – Времени прошло достаточно, чтобы прийти в себя. Если ты болен, надо лечиться, если здоров, вести себя, как подобает мужчине. Мне тут посоветовали… один человек… – она замялась на секунду, потом слегка понизила голос. – Ну, в общем, он этот, как его… вроде колдуна, только с образованием. Кандидат наук.
Каких наук кандидатом был колдун, мать толком не разобралась. Рассказала лишь, что тот, выслушав ее историю о несчастье, произошедшем с сыном, посоветовал Артему попытаться полностью изменить жизнь. Начисто распрощаться с прошлым, со всеми привычками, окружением, прежней учебой и даже внешним видом.
Артема слова матери даже развеселили. Что-то было во всем этом киношное, шпионское – герой бреет бороду, наклеивает усы, надевает парик, учит иностранный язык и переправляется в тыл врага. Он высказал все, что думает по поводу колдунов с учеными степенями, и вышел с кухни, где происходила их беседа, хлопнув дверью и оставив мать в слезах.
Однако где-то в мозгу колдовской совет все же засел. Попросту говоря, другого выхода и не оставалось – заставить себя идти в институт, туда, где теперь никогда не будет Ани, Артем не мог. И надо было чем-то заняться, чтобы не раскалывалась голова от безжалостных, ярких, как луч прожектора, воспоминаний.
Через пару недель он решился, и первое, что сделал, позвонил приятелю, у которого отец работал в клинике Федорова. Запись там была на годы вперед, но друг постарался. Артема прооперировали через месяц. Еще полгода ему нельзя было сильно напрягаться и носить тяжести, потом все нормализовалось, только не стало больше очков. Зрение восстановилось почти стопроцентно.
Выждав положенный срок, Артем пришел в тренажерный зал, который раньше практически не посещал. Теперь он доводил себя до полного изнеможения многочасовыми упражнениями на всевозможных снарядах. Другие посетители спорткомплекса и сам тренер смотрели на него с плохо скрытым недоумением, но Артем не обращал на них никакого внимания. Тренажеры помогали – после них не оставалось сил ни на какие размышления, только принять душ и лечь спать. Ему и надо было именно это.
В институт он так и не вернулся, а через год сдал экзамены на вокальное отделение ГИТИСа и был зачислен на первый курс. Занятия в спортзале продолжались, а первые результаты были налицо: вместо худого, долговязого очкарика возник высокий, широкоплечий молодой человек с приличными бицепсами и вечно серьезным лицом.
Первыми эту перемену отфиксировали девушки. Если Королька любили лишь в узком кругу однокашников, и то за определенные заслуги, то теперь, идя по улице или стоя в вагоне метро, Артем ловил на себе заинтересованные взгляды представительниц прекрасного пола. Институтские девчонки откровенно клеились, он видел: многие из них на все готовы и согласны. Пальцем помани – и слов не надо.
Раньше наверняка такие успехи привели бы его в восторг. Но сейчас женское внимание оставляло Артема равнодушным. Он был лишь оболочкой, притягательной, симпатичной оболочкой, внутри которой по-прежнему жили отчаяние, ужас, пустота. Другое дело, что он научился как-то справляться с этим, запрятывать боль глубоко в себя, существовать, общаться с людьми, постигать новую профессию.
Примерно тогда же ему впервые приснился этот сон. Дело было в августе. Сон был таким ярким и реальным, что Артем проснулся от своего собственного крика. Ему показалось, что все происходило наяву, он вновь видел перекошенное болью лицо «сердечника», слышал Анин голос, полный ужаса и мольбы, ощущал под руками мокрый песок. После этого Артем неделю не мог петь и не ходил на занятия.
С тех пор сон продолжал преследовать его ежегодно, всегда именно в августе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83