«Ага, значит, церемония вручения гранта ООН прошла удачно», — автоматически отметила про себя она.
— Света, — воскликнул Соколов, — я вас ищу!
— Я вам нужна?
— Вы заняты в ближайшие час-два? — деловито осведомился министр.
— Нет!
— Как вы полагаете, что скажет ваш шеф, если я вас ненадолго похищу?
— Ничего не скажет, — раздался низкий голос Ермолаева за спиной Соколова, — идите, молодые люди, гуляйте!
Лана высоко подняла брови, но лицо Ермолаева выражало такое безмятежное добродушие, что не знакомые с ним люди вполне могли бы принять его за доброго заботливого дядюшку. Лана растерянно моргнула и пробормотала:
— Я не против, Андрей Александрович, через пять минут я буду готова.
Берлин, «Николаусфиртелъ», 12 октября, 11.10-12.00
— Куда направимся сегодня? — осведомилась Лана, выходя в сопровождении Соколова из дверей отеля.
— Как скажешь. Наша вчерашняя экскурсия мне очень понравилась. — Соколов открыл дверцу ближайшего такси.
— Тогда едем сегодня в другую сторону, на запад.
— Нет, если можно, продолжим экскурсию по восточной части города. Экскурс в вашу студенческо-молодежную жизнь гораздо интереснее.
— Ну что же, — развела руками Светлана, — тогда едем на Алекс — знаменитую Александерплац.
Уловив знакомое название, таксист кивнул и мягко тронул машину с места.
— Что это в городе так много медведей? — Соколов нетерпеливо обернулся к Лане, указывая на огромные фигуры разноцветных медведей, которые лежали, сидели, стояли на голове, прикладывали лапу к козырькам фуражек, несли подносы с пивом.
— Это символ города, — пояснила Светлана, — мне они нравятся, такие симпатичные!
— Но цвета у них иногда просто дикие! Разве вы видели когда-нибудь фиолетового медведя?
Лана рассмеялась.
— Строго говоря, происхождение слова «Берлин» более относится к обитателям болот, нежели к медведям. Хотя слово «бер» по-немецки и означает «медведь», название города имеет славянские корни. Возьмите для сравнения наше слово «берлога». А вон там сохранилось старинное здание суда. Рядом с ним остатки крепостной стены и трактирчик «Последняя инстанция».
— А это что за чудеса? Почему «Последняя инстанция»?
— В средние века, перед тем как пойти на судебное заседание, люди приходили в трактирчик, пили за успех своего дела и отправлялись в суд в надежде на справедливый приговор. Так что трактир скорее всего был предпоследней инстанцией. А сейчас, когда будем выезжать на Алекс, обрати внимание на телебашню. — Лана легко коснулась плеча Соколова, сидевшего рядом с шофером.
— А что в ней интересного? Башня как башня.
— Конечно, башня башней, но рядом с ней сохранилась старая церковь — Мариенкирхе. Ее не хотели оставлять на центральной площади социалистической столицы. Церковь была недействующей, там выставлялись различные поучительные экспозиции. Ага, вот мы и подъезжаем. Посмотри на шар телебашни!
— Что-то я ничего не вижу, — упорствовал Соколов, выходя из машины.
— Как же так? Видишь, крест церкви отражается прямо на шаре телебашни, и так бывает всегда, когда светит солнце.
— А действительно! Надо же! — удивился Соколов, когда они уже стояли на площади, и приложил ко лбу ладонь козырьком. — Не сдалась церквушка, а?
— Не сдалась. Пойдем дальше?
— Куда теперь?
— В самое сердце Берлина — Николаусфиртель. Это «точка ноль» — здесь зародилась жизнь города.
Они вышли на площадь перед старой красной ратушей. Лучи теплого осеннего солнца резвились в фонтане, где в окружении бронзовых наяд стоял грозный Нептун, поздние розы источали едва ощутимый аромат, многочисленные туристы без устали фотографировали друг друга на фоне ратуши, поедая типичное берлинское лакомство — блинчики с ореховой и шоколадной начинкой. Было так тепло, что Светлане стало жарко в ее костюме от Шанель из буклированной ткани в серо-голубую полоску.
— Хорошо! — выдохнул Соколов. — Дышится легко!
— Это так кажется. А мы ведь находимся в окружении самых оживленных магистралей города. Но я сама люблю эту площадь. Здесь ощущаешь дыхание, ритм столицы. А дальше начинается собственно сам квартал Николауса — дома сохранились еще со старых, довоенных времен.
— Настоящие пряничные домики. Так и кажется, что отсюда выйдут Гензель и Гретель, — задумчиво обронил Соколов.
— Давай немного пройдемся по набережной, — предложила Лана.
— Согласен. — Андрей Александрович решительно подхватил ее под руку и повел к реке.
— Недалеко отсюда река Шпрее разделяется на два русла. На берегу каждого давным-давно первые поселенцы основали два города — Берлин и Кельн. Через сто лет два города объединились в один — Берлин. Ты слушаешь меня? — обернулась Светлана.
— Когда я смотрю на тебя, то вспоминаю бабушку, впрочем, я уже это говорил, — задумчиво ответил Соколов.
Лана решила сменить «архитектурную» тему.
— Расскажи о ней, — попросила она.
— Она была уникальной. Репрессии, голод, нужда, смерть братьев, мужа, ребенка сплошные беды. И несмотря на все это, она продолжала жить. По-настоящему! Радоваться самому незатейливому: солнцу, весне, чьей-то чужой улыбке… И дожила до девяноста с лишним лет. И в тебе я чувствую такую же внутреннюю силу. Знаешь, ты сейчас похожа на ветку сирени в цвету… А в период цветения у растений самая мощная энергетика, — уже озорно прибавил Андрей.
Они остановились у перил набережной и склонились над водой.
На серебристо-зеленой поверхности реки играли солнечные блики.
Пальцы Андрея скользнули по ее руке, Лана чувствовала, как нежно покалывает кожу от прикосновения его рук.
— Когда я прикасаюсь к твоей руке, мне кажется, что я это делал всю жизнь… — прошептал Андрей, — она такая гладкая и теплая…
Он на секунду блаженно закрыл глаза, упиваясь мыслью о том, что Света — это само солнце золотое, дарящее жизнь и тепло.
Он склонил свое лицо над Светланой, щеки ее зарозовели.
«Что я делаю, — подумала она, — зачем? Как все это похоже на сцену из мыльной оперы!»
Но вместо поцелуя Соколов обнял Лану за плечи.
— Не будем торопить события.
— Не будем, — кротко согласилась она.
— Постоим у реки. — Он крепче обнял Лану и прошептал: — Девушка моей мечты! Frau meiner Traume!
— Что? Вы говорите по-немецки? И все это время скрывали?! Ну да, бабушка-немка! Как я могла это упустить! Почему же ты скрывал? — Она отстранилась от Андрея.
— Да я и не скрывал… — он потер лоб, — а вообще-то немецкий — это язык моего детства. На нем говорила бабушка Кристель, рассказывала сказки. Тот язык, на котором говорите вы, совсем другой. Официальный. Сухой. Чужой.
— Господи, представляю себе! — Она всплеснула руками. — А мы бегали, суетились, переводили, пытались тебе все растолковать. А ты сидел и забавлялся тем, как мы пытаемся угодить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40