— Боже мой, я совсем не хотел…
— Ничего, сейчас встану.
— Дай-ка я тебе помогу. Боже, да у тебя кровь течет!
— Ничего страшного. Просто содрала коленку. Так, говоришь, в теннис играл всего раз или два в жизни?
— Ну да. Мы даже очки не считали — просто перекидывались мячом. Но, похоже, удар у меня не слабый.
— Не то слово! Интересно, с какой скоростью летел этот мяч? Наверное, не меньше девяноста миль в час. Обалдеть можно!
— Извини, пожалуйста. Я совсем забыл, что играю с женщиной.
— Что-о?
— Ну, я хочу сказать… Конечно, играешь ты лучше меня, но ведь я сильнее!
— Та-ак. Вот теперь ты меня по-настоящему разозлил!
— Вижу.
— Вали на свою сторону, и посмотрим, кто кого уделает!
— Ладно-ладно, иду.
— И прекрати смеяться!
— Все. Уже даже не улыбаюсь, видишь?
— Отлично. Начали!
Ну, я таки заставила его побегать! За моими мячами он носился по всему корту, спотыкаясь и неуклюже размахивая ракеткой — игрок из него, в самом деле, слабый, и по мячу он почти не попадал. Но когда попадал… боже, это нечто! Какой удар! Какая подача! И каждый пущенный им мяч — словно снаряд, нацеленный прямиком мне в душу.
Дождь прекратился, и вокруг нас собралась кучка зевак.
— Эй, кто побеждает?
— Я! — заорали мы оба.
Час спустя мы оба, мокрые от пота и дождя, совершенно выдохлись.
— Какой счет? — спросил он.
— Не помню.
— Не помнишь или сказать не хочешь? — Ха-ха!
— Мужик выиграл! — крикнул какой-то парень.
— Что, правда? Вот здорово! Никогда еще не побеждал чемпионку школы!
— Эй, леди, а вы были чемпионкой школы?
— Ну да, сам слышал.
— Играет-то он так себе, — подал голос еще один зритель, — просто мужик всегда победит, коли с бабой играет. И потом, он американец, а янки никогда не проигрывают. Это мы слабаки — только ныть и умеем.
— Слышала?
— Слышала. Он прав.
— Ладно, давай-ка отдохнем.
— Закончим на сегодня?
— Ладно.
Мы подошли к машине с запотевшими стеклами. Перед тем как завести мотор, он обернулся ко мне, улыбнулся, легко сжал мою руку выше локтя.
— Без обид?
— Никаких обид.
— Знаешь, — сказал он тогда, — а ты просто класс.
Дома у Сэма и Мелани моя невестка поинтересовалась:
— Ну, как все прошло?
— Этот ублюдок меня просто сделал!
— Хорошо играет?
— Играет отвратительно, но чертовски сильно бьет по мячу.
— Что ж, Алике, ты терпеть не можешь проигрывать, так что, надеюсь, на этом все кончено? Он тебя больше не интересует?
— Наоборот, Мел.
— Глупо соревноваться с мужчинами.
— А кто сказал, что я с ними соревнуюсь?
Стук в дверь. Лицо, еще раскрасневшееся после нашего поединка, и по шее стекают капельки пота. Он стоит, высокий, мощный, заполонив собой весь дверной проем: рука упирается в косяк, я вижу кожаный ремешок часов и курчавые волосы на запястье.
— Привет, Мелани, как поживаешь? Надеюсь, хорошо. А Алике здесь?
— Она…
— Да, я здесь. Хочешь сыграть еще раз?
— Боюсь, теннис не для нас с тобой. Я тут подумал: а что, если нам куда-нибудь залезть?
— Залезть? На гору, что ли?
— Нет-нет-нет. Просто сходить куда-нибудь прогуляться.
— Знаешь, для меня слово «лазить» прочно связано с альпинизмом. Если хочешь просто погулять — почему прямо не сказал?
— Наверное, потому, что я тупой янки.
— Точно. Ладно, поедем в Эйнсдейл.
— А что это?
— Что-то такое, чего ты не можешь себе представить.
— Люблю сюрпризы.
— Я умываю руки, — говорит Мелани, когда он выходит за дверь.
— И отлично. Что там у нас в холодильнике? Пора готовить ужин. Что-то у меня вдруг разыгрался зверский аппетит.
Оставшись одна, я пытаюсь собраться с мыслями. Конечно, глупо верить, что мой неуклюжий партнер по теннису в самом деле пал жертвою моих жгучих чар. Но вот вопрос: безобидна ли эта иллюзия или, обманывая себя, я наношу себе серьезный вред? А с другой стороны… что, если правда? Что, если одинокой постели, да и одиночеству как таковому, пришел конец? Быть может, мне наконец-то встретился мой мужчина, о котором я тщетно мечтала долгие годы. Лучше, как говорится, поздно, чем никогда?
На этой стадии знакомства я всегда начинаю остро ощущать ограничения своего пола. Кто делает первый шаг? Разумеется, мужчина. Мужчины терпеть не могут, когда за ними гоняются. Быть может, у нынешних молодых все иначе, быть может, мой племянник Саймон не шарахается от активных женщин: его мать воспитывала не так, как воспитывали Сэма и меня. «Помни, — говорила она ему, — то, что ты старший, не дает тебе никаких особых прав. И не воображай, что ты чем-то лучше сестер только потому, что ты мальчик, а они девочки. Понял?» — «Понял». А какой скандал она устроила, когда обнаружила в доме журнальчик с голыми девушками! «Нечего этой дряни делать в нашем доме, слышишь? И не воображай, что я старомодная зануда или ханжа — не в этом дело. Просто терпеть не могу, когда женщин унижают, превращая их в орудия для…»
Хотелось бы надеяться, что Саймон что-то вынес из этих лекций и его поколение будет строить жизнь по более разумным правилам. Но для меня ничего не изменилось. Все, чему научились современные женщины (и чем привыкли восхищаться современные мужчины вроде Сэма и Джозефа), — быть откровенной, всегда говорить, что думаешь, не опускаться до дешевых бабьих трюков, до манипуляций, лести, смирения, пассивности — обо всем этом приходится на время забыть. На ранней стадии отношений ведущим должен быть мужчина. А мы сидим и ждем звонка, как ждали его с самого изобретения телефона. Вы не представляете, как это меня бесит, я просто не могу сидеть и ждать.
…Сюда мы ездили по воскресеньям, когда были детьми. Над нами открывалось высокое небо. Перед нами — море, за нами — песчаные дюны, поросшие клочьями грубой жесткой травы, холмы, на которые мы взбирались и с которых скатывались мячиками. Погода в это утро просто потрясающая: высокий купол неба, под которым, словно машины на шоссе, сплошным потоком движутся облака. Над морем суматошно носятся чайки — словно самолеты над аэродромом, лишенные диспетчера и ищущие подходящую площадку для приземления. Сейчас отлив: берег оголился, вытянувшись в сторону Ирландии, и вдали, в море, видны проплешины отмелей. На горизонте тарахтит паром, везет народ в Дублин. Бурые волны, полные песка, бьют в берег там, где полощутся на ветру красные флажки. По песку ползают жучки с изумрудными головами и сложенными сзади бронзовыми крыльями. Трава колышется на ветру, и гордо вздымают головы странные, словно доисторические красные цветы на колючих стеблях. Жабы, ящерки. Соль на губах — вкус моря.
Мне удалось его поразить. Несколько минут он не говорил ни слова — только оглядывался кругом, словно всматривался во что-то, видимое только ему. Снова и снова спрашивал:
— Скажи еще раз, как это место называется?
— Эйнсдейл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94