И рассчитываю я только на тебя, Рокко. Надавай им оплеух, пинков и что там еще требуется, чтоб за предстоящие мне тридцать дней нервного срыва, которые именуются отпуском и на которые, по словам шефа, я имею полное право, все пришло в норму и к моему возвращению отдел работал с опережением графика. Если нет, то…
Линда решила не раскрывать до конца все карты и не назвала Мэкси в качестве источника всех обрушившихся на отдел бед. Пусть, решила она, сам все узнает. Так сказать, учеба без отрыва от производства.
– Знаешь, ты чертовски мила, Линда, когда в твоем голосе начинает звенеть металл.
– Из-за того я и брала тебя на работу, из-за того мы весь уик-энд просидели над этим чертовым завалом, который у нас образовался, что тебе, Рокко, не обязательно быть «милым» с людьми.
– А мне казалось, что я тебе нравлюсь.
– Да ты мне и нравишься, – буркнула она, проклиная себя за свою ирландскую любвеобильность, лишавшую ее способности трезво оценивать собственные возможности при виде молодого и совершенно недосягаемого Рокко Сиприани.
Она пристально посмотрела на него, пытаясь решить для себя: и как это такому великолепному красавцу удается вызывать к себе не только любовь, но и уважение? Копна черных курчавых волос на голове была просто неприлична в своей роскоши, взгляд темных, полуприкрытых веками глаз казался одновременно сонным и в то же время сверкающе-пронзительным, а гордый профиль заставлял вспомнить о лицах, типичных для благородного семейства Медичи. В этих мужественных чертах Линда при всем желании не могла бы обнаружить ни единого недостатка. А рот! Она даже не решалась опустить глаза, чтобы как следует его рассмотреть. В конце концов, бывают вещи, перед которыми пасует любая женщина. Все в Рокко било в одну точку – с методичной и безжалостной последовательностью. Не поддаться его чарам было просто невозможно. Больше всего, решила Линда, он напоминает образы святых на полотнах великих живописцев эпохи Возрождения: именно с такого, как он, написан св. Себастьян, и единственное, чего ему недостает, так это стрел, впивающихся в самые пикантно-уязвимые места его тела. Словом, Рокко Сиприани мог дать представление о расцвете итальянского искусства ничуть не меньше, чем поход в музей Метрополитен.
При всем при том в свои двадцать три года (всего только) он сумел занять у Конде Наста такое положение, что не приходилось сомневаться: еще немного времени, немного закалки – и он наверняка получит место художественного редактора в своем собственном журнале. Линда прекрасно знала, что в «Эмбервилл пабликейшнс» он не задержится. Для Рокко это всего лишь один из тех внезапных стратегических обходных маневров, на которые решаются некоторые из наиболее талантливых и честолюбивых художественных редакторов, чтобы быстрее сделать карьеру, а не торчать всю жизнь на одном месте. В свое время так поступила и она сама. В результате тебя начинают ценить куда выше, чем ценили раньше за всю твою преданность делу. Конечно, в уходе со старой работы есть свой риск, если только ты действительно не один из самых-самых… Впрочем, тут Рокко не о чем было беспокоиться.
Художественных редакторов на Манхэттене ровно столько же, сколько там изданий, агентств и коммерческих вестников. И все они не похожи друг на друга. Но Рокко выделялся даже среди них как однолюб: ничего крбме журналов, для него не существовало. Его никогда не тянуло идти в рекламу, хотя огромные деньги, которые зарабатывали так называемые «творческие директора», не могли его не прельщать. Ведь на них неизбежно давили там требования клиентов, в то время как единственным, что лимитировало Рокко, были рамки собственного творческого воображения. Самой большой радостью для него представлялись белые полосы еще не заполненного номера журнала. О, как прекрасно казалось ему это пустое белое пространство; пространство, поистине бесконечное; пространство, возникающее каждый месяц словно по мановению волшебной палочки, в роли которой выступал их отдел рекламы. Это пространство жаждало, чтобы он, Рокко, организовал его, создав такие макеты, о каких до сих пор не мог мечтать еще никто в мире. Оно ждало от него новых сочетаний шрифтов, которых еще не видели с того дня, как изобрели типографский станок; графических решений, которым предстоит войти в учебники полиграфии; фотографий, немыслимых в прошлом и скадрированных так, как до него никто не делал; рисунков, заказанных художникам, которых никогда в этом качестве не привлекали, считая, что их место – галереи и музейные стены. Каждая страница редакционного пространства была для него холстом, к которому еще не прикоснулась рука живописца, возможностью воплотить свое собственное видение мира, того, каким бы он мог быть: ведь, как всякий истинный художник, Рокко никогда не бывал полностью удовлетворен тем, каким он действительно получался.
Словом, Рокко Сиприани был все еще не насытившимся своими победами Александром Македонским журнального мира, яростно-неистовым – с той лишь разницей, что в распоряжении у того находилась бездна людей, а у Рокко – бездна таланта. Работал он не менее десяти часов в день, сидя за своим рабочим столом, затем спешил домой, чтобы поскорее открыть почтовый ящик, битком набитый журналами со всего света: он пролистывал каждый из них, страница за страницей, разражаясь потоками ругани всякий раз, когда видел воплощенной идею, почему-то не пришедшую в голову ему самому, и безжалостно вырывая те страницы, которые предполагал потом изучить более подробно. Ими оказались постепенно оклеены все стены его большой, в стиле а-ля Сохо, чердачного типа комнате – от пола до высоты человеческого роста, причем со временем одни страницы наклеивались на другие, так что находиться в гостях у Рокко было все равно что находиться внутри коллажа, составленного из работ самых лучших журнальных графиков и дизайнеров мира.
В этом мире существовало лишь двое людей, которым Рокко Сиприани завидовал: одним из них был Александр Либерман, гениальный художественный редактор у Конде Наста, и вторым – Пэвка Мейер. Настанет день – он верил в это, – когда ему выпадет случай заменить одного из них, но, чтобы мечта стала явью, надо еще очень многому научиться, и он это тоже знал. Вот почему работа, предложенная Линдой Лэфферти, имела для него дополнительную привлекательность. Ведь Рокко впервые придется работать на Пэвку Мейера, пусть, правда, не непосредственно, но это все равно открывало возможность позаимствовать кое-что из его великих идей.
В «Житейскую мудрость» Рокко пришел в понедельник, в середине июля. Линда, не выдержав, в конце недели позвонила ему, чтоб узнать, как идут дела.
– Все в порядке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154
Линда решила не раскрывать до конца все карты и не назвала Мэкси в качестве источника всех обрушившихся на отдел бед. Пусть, решила она, сам все узнает. Так сказать, учеба без отрыва от производства.
– Знаешь, ты чертовски мила, Линда, когда в твоем голосе начинает звенеть металл.
– Из-за того я и брала тебя на работу, из-за того мы весь уик-энд просидели над этим чертовым завалом, который у нас образовался, что тебе, Рокко, не обязательно быть «милым» с людьми.
– А мне казалось, что я тебе нравлюсь.
– Да ты мне и нравишься, – буркнула она, проклиная себя за свою ирландскую любвеобильность, лишавшую ее способности трезво оценивать собственные возможности при виде молодого и совершенно недосягаемого Рокко Сиприани.
Она пристально посмотрела на него, пытаясь решить для себя: и как это такому великолепному красавцу удается вызывать к себе не только любовь, но и уважение? Копна черных курчавых волос на голове была просто неприлична в своей роскоши, взгляд темных, полуприкрытых веками глаз казался одновременно сонным и в то же время сверкающе-пронзительным, а гордый профиль заставлял вспомнить о лицах, типичных для благородного семейства Медичи. В этих мужественных чертах Линда при всем желании не могла бы обнаружить ни единого недостатка. А рот! Она даже не решалась опустить глаза, чтобы как следует его рассмотреть. В конце концов, бывают вещи, перед которыми пасует любая женщина. Все в Рокко било в одну точку – с методичной и безжалостной последовательностью. Не поддаться его чарам было просто невозможно. Больше всего, решила Линда, он напоминает образы святых на полотнах великих живописцев эпохи Возрождения: именно с такого, как он, написан св. Себастьян, и единственное, чего ему недостает, так это стрел, впивающихся в самые пикантно-уязвимые места его тела. Словом, Рокко Сиприани мог дать представление о расцвете итальянского искусства ничуть не меньше, чем поход в музей Метрополитен.
При всем при том в свои двадцать три года (всего только) он сумел занять у Конде Наста такое положение, что не приходилось сомневаться: еще немного времени, немного закалки – и он наверняка получит место художественного редактора в своем собственном журнале. Линда прекрасно знала, что в «Эмбервилл пабликейшнс» он не задержится. Для Рокко это всего лишь один из тех внезапных стратегических обходных маневров, на которые решаются некоторые из наиболее талантливых и честолюбивых художественных редакторов, чтобы быстрее сделать карьеру, а не торчать всю жизнь на одном месте. В свое время так поступила и она сама. В результате тебя начинают ценить куда выше, чем ценили раньше за всю твою преданность делу. Конечно, в уходе со старой работы есть свой риск, если только ты действительно не один из самых-самых… Впрочем, тут Рокко не о чем было беспокоиться.
Художественных редакторов на Манхэттене ровно столько же, сколько там изданий, агентств и коммерческих вестников. И все они не похожи друг на друга. Но Рокко выделялся даже среди них как однолюб: ничего крбме журналов, для него не существовало. Его никогда не тянуло идти в рекламу, хотя огромные деньги, которые зарабатывали так называемые «творческие директора», не могли его не прельщать. Ведь на них неизбежно давили там требования клиентов, в то время как единственным, что лимитировало Рокко, были рамки собственного творческого воображения. Самой большой радостью для него представлялись белые полосы еще не заполненного номера журнала. О, как прекрасно казалось ему это пустое белое пространство; пространство, поистине бесконечное; пространство, возникающее каждый месяц словно по мановению волшебной палочки, в роли которой выступал их отдел рекламы. Это пространство жаждало, чтобы он, Рокко, организовал его, создав такие макеты, о каких до сих пор не мог мечтать еще никто в мире. Оно ждало от него новых сочетаний шрифтов, которых еще не видели с того дня, как изобрели типографский станок; графических решений, которым предстоит войти в учебники полиграфии; фотографий, немыслимых в прошлом и скадрированных так, как до него никто не делал; рисунков, заказанных художникам, которых никогда в этом качестве не привлекали, считая, что их место – галереи и музейные стены. Каждая страница редакционного пространства была для него холстом, к которому еще не прикоснулась рука живописца, возможностью воплотить свое собственное видение мира, того, каким бы он мог быть: ведь, как всякий истинный художник, Рокко никогда не бывал полностью удовлетворен тем, каким он действительно получался.
Словом, Рокко Сиприани был все еще не насытившимся своими победами Александром Македонским журнального мира, яростно-неистовым – с той лишь разницей, что в распоряжении у того находилась бездна людей, а у Рокко – бездна таланта. Работал он не менее десяти часов в день, сидя за своим рабочим столом, затем спешил домой, чтобы поскорее открыть почтовый ящик, битком набитый журналами со всего света: он пролистывал каждый из них, страница за страницей, разражаясь потоками ругани всякий раз, когда видел воплощенной идею, почему-то не пришедшую в голову ему самому, и безжалостно вырывая те страницы, которые предполагал потом изучить более подробно. Ими оказались постепенно оклеены все стены его большой, в стиле а-ля Сохо, чердачного типа комнате – от пола до высоты человеческого роста, причем со временем одни страницы наклеивались на другие, так что находиться в гостях у Рокко было все равно что находиться внутри коллажа, составленного из работ самых лучших журнальных графиков и дизайнеров мира.
В этом мире существовало лишь двое людей, которым Рокко Сиприани завидовал: одним из них был Александр Либерман, гениальный художественный редактор у Конде Наста, и вторым – Пэвка Мейер. Настанет день – он верил в это, – когда ему выпадет случай заменить одного из них, но, чтобы мечта стала явью, надо еще очень многому научиться, и он это тоже знал. Вот почему работа, предложенная Линдой Лэфферти, имела для него дополнительную привлекательность. Ведь Рокко впервые придется работать на Пэвку Мейера, пусть, правда, не непосредственно, но это все равно открывало возможность позаимствовать кое-что из его великих идей.
В «Житейскую мудрость» Рокко пришел в понедельник, в середине июля. Линда, не выдержав, в конце недели позвонила ему, чтоб узнать, как идут дела.
– Все в порядке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154