Час спустя она вышла из редакции на улицу. В лицо ударил холодный ноябрьский ветер. Кругом темно и тихо, все учреждения давно закрыты. Она прибавила шагу, а когда дошла до угла улицы, у обочины, рядом с ней, притормозил сияющий лаком черный «Мерседес».
Из нее вышел священник в черном дождевике, из-под которого виднелся белый воротничок-стойка.
— Сестра Элизабет?
— Да?
— Папа прислал за вами машину. Прошу вас. — И он распахнул перед ней дверцу.
— Папа?...
— Прошу вас, сестра. Времени у нас очень мало.
Он подхватил ее под локоток, она шагнула в машину и уселась на заднее сиденье. Священник сел рядом с водителем. Машина отъехала.
— Но Ватикан совсем в другой стороне. Что происходит, отец?
Он обернулся и мрачно кивнул.
— Простите, но нам по пути придется заехать еще в одно место.
— Куда?
— Скоро увидите, сестра.
Машина, набирая скорость, катила по каким-то окраинным улицам, где было темно и безлюдно. Они направлялись к Тибру.
Водитель дал гудок, свет фар выхватил из тьмы целую стаю бродячих кошек. Они бросились врассыпную, спасая свои жизни.
4
Дрискил
Я все еще пытался сообразить, почему оказался здесь, как вдруг дверь отворилась и в просторную скудно обставленную комнату ввели сестру Элизабет. В комнате было холодно, пыльно и присутствовали лишь трое: Данн, Д'Амбрицци и я. Вдоль длинного исцарапанного стола были расставлены стулья, в углу был еще один стол, поменьше, письменный. Никто почти ничего не говорил.
Элизабет сопровождал священник, втолкнул ее в комнату и ушел, притворив за собой дверь. На ней было пальто с поясом, через плечо свисала на ремне сумка. Она выжидательно взглянула на нас, хотела что-то сказать, но затем увидела Д'Амбрицци и передумала. Он подошел к ней, улыбаясь, проводить к столу. Секунду-другую она упиралась, но он оказался настойчив.
— Прошу, садитесь, сестра. — Он не был похож на самого себя в этом сером костюме в полоску. Все в нем изменилось. Даже в самой его позе — обычно он стоял, слегка покачиваясь на каблуках и скрестив руки на широкой груди — читалась какая-то неуверенность, точно теперь он не знал, что делать со своими руками и ногами. И оттого выглядел он особенно невинно и обезоруживающе. Отец Данн перехватил мой взгляд на кардинала, и на лице его заиграла улыбка. Вот сукин сын, подумал я.
— Нижайше прошу простить меня за то, друзья мои, — начал Д'Амбрицци, — что привез вас сюда едва ли не силком, без предупреждения или объяснения. Но времени у нас в обрез, и вскоре вы поймете причину. Вряд ли стоит напоминать вам о том, что время сейчас... ну, скажем, необычное. И требует столь же неординарных мер. Примите глубочайшие мои извинения. — Все мы уже сидели за столом, он подошел, со скрипом придвинул к нему свой стул. Как-то непривычно было видеть его без верного помощника, Санданато. — И еще простите, что взял на себя здесь роль хозяина. Мне надо так много рассказать вам. Постараюсь предугадать все ваши возможные вопросы... надеюсь, вы понимаете, как я ограничен во времени. А поговорить предстоит о многом. — Он несколько неуверенно взглянул на наручные часы, обычно за временем следил у него Санданато. Затем оперся о спинку стула. — Ладно. Итак, начнем. Отец Данн — близкий и преданный мне друг. Это он поведал мне о ваших приключениях, Бенждамин. Египет, Париж, Ирландия, Авиньон. Он рассказал мне о найденной в Нью-Пруденсе рукописи. Знаю и о том, что вы считаете Августа Хорстмана убийцей. И, разумеется, он сообщил мне, почему именно Эрих Кесслер считает меня Саймоном Виргинием, сыгравшим столь важную роль во всей этой истории. Так что осведомлен я хорошо.
Однако считаю, вы заслуживаете объяснений. Почему я сказал заслуживаете? Вы, Бенджамин, заслужили право знать правду потому, что погибла ваша сестра. Вы, Элизабет, заслуживаете ее, потому что сами едва не стали жертвой. Вы оба заслужили правду благодаря решительности, которую проявили. Глупой, впрочем, решительности, на грани безумия, и все ради того, чтобы выяснить правду о событиях, похороненных под пылью времен. Честно говоря, я не предполагал, что в данных обстоятельствах можно проделать столь блестящую детективную работу. Но вы проявили упорство. — Он немного печально покачал головой, толстый нос смешно нависал над подбородком. — И тем самым затруднили мне задачу по отгадыванию головоломок, усложнили еще одну задачу — положить конец убийствам и тем самым, говоря словами верного моего Санданато, «спасти Церковь».
Он выдержал паузу, словно искал ответа, могущего удовлетворить всех нас, затем сдался. Глубоко вздохнул и уселся за стол.
— Да, — глухо произнес он, — я был Саймоном Виргинием. Я был тем человеком, которого Папа Пий послал в Париж в помощь Торричелли, чтобы организовать там группу партизан, борцов, защищающих интересы Церкви. Надо было завоевать доверие и поддержку со стороны нацистов с тем, чтобы Церковь могла получить свою долю награбленных сокровищ. Непростая, прямо скажем, задача, особенно если учесть, что такие люди, как Геринг и Геббельс, хотели прибрать к рукам все. И еще, должен признать, неугодная Богу задача. Но вы должны понять, что приказ исходил от самого Папы Пия, что придавало ему особую значимость, и миссия моя держалась в строжайшей тайне. Он сам сказал мне это... сказал, что доверяет мне работу, имеющую решающее значение для выживания Церкви. Вы даже не представляете всей значимости Папы тогда, особенно в глазах простого священнослужителя... И так получилось, что он выбрал именно меня, счел, что я достоин выполнить столь важный его приказ. Как же больно теперь говорить об этом! Но я по натуре своей был прагматиком и еще изучал историю. История, доложу я вам, не слишком приглядное место. История, если хотите выжить, это место обитания прагматика. Дом мирской Церкви. Я был еще и сторонником светской школы. Какой тогда из меня священник, скажете вы. Что ж, может, вы и правы. А может, нет. Но я был самым подходящим человеком для этой работы. И был готов делать что угодно, лишь бы это пошло на благо Церкви.
Он откашлялся.
— Простите, если что выпускаю. Просто пытаюсь сказать самое главное... Да, это я убил отца Лебека на кладбище. Почти не помню его лица, давно это было. К тому же он оказался настоящей свиньей. И шла война. Убить его... это было все равно, что казнить предателя, человека, выдавшего нас нацистам. — Он резко поднял голову, глаза из-под тяжелых складчатых, как у крокодила, век смотрели испытующе. — Ждете раскаяния? Боюсь, напрасно, не дождетесь... Как вы уже, наверное, выяснили из различных источников, меня в роли Саймона никак не устраивало сотрудничество с нацистами, в какой бы то ни было форме... Я просто делал свою работу, но вскоре начал активно работать с движением Сопротивления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200