ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Хэнк оттолкнул и Джо, и табакерку.
— Черт! — прогремел он. — Я не собираюсь ни давиться, ни чихать! У меня просто прострел в пояснице, ко Джо, кажется, забил его до смерти.
— Ты уверен, что все в порядке? — спросила Вив. — Что значит прострел?
— Да, уверен. — Он упрямо подтвердил, что с ним все замечательно, и, к моему глубокому разочарованию, проигнорировал ее второй вопрос. Вместо ответа он встал из-за стола и направился к холодильнику. — У нас есть холодное пиво?
— Никаких банок никакого пива, — покачал головой старик. — Ни пива, ни вина, ни виски, и у меня кончается табак — вот так-то, если тебя интересуют поистине трагические известия.
— А в чем дело? Я думал, мы заказывали Стоуксу?
— Ты, наверное, еще не слышал, — ответила Джэн. — Стоукс, старый дружок Генри, отказал нам. Прекратил поставки.
— Дружок? Этот старый хрыч? Он мне больше не друг…
— Прекратил поставки? Каким образом?
— Он сказал — из-за того, что в нашем направлении никто не делает заказов для автолавки, — ответила Джэн, опустив глаза. — Но на самом деле, конечно…
Хэнк захлопнул холодильник.
— Да, на самом деле… — Он взял часы и взглянул на циферблат. Все ждали, когда он продолжит, даже дети перестали есть и тайно обменивались взглядами, свойственными малышне, когда поведение взрослых кажется им смешным. Но Хэнк решил не углубляться в истинные причины. — Ладно, пойду завалюсь в койку, — заметил он, ставя часы на место.
— И не будешь смотреть Уэллса Фарго? — изумленно приподняв брови, спросила Пискля. — Ты же никогда не пропускаешь Уэллса Фарго, Хэнк.
— Сегодня Дейлу Робертсону придется сражаться с Фарго без меня, Пискун.
Девочка поджала губы, и брови поползли у нее еще выше: ну и ну, взрослые и вправду ведут себя сегодня смешно.
Не дожидаясь ухода Хэнка, Вив кинулась к нему и приложила руку ко лбу, но он сказал, что единственное, что ему надо, — это спокойно выспаться без телефонных звонков, и загрохотал в сапогах вверх по лестнице. Вив осталась стоять, в тревожном молчании глядя ему вслед.
И это ее тревожное молчание вселило беспокойство и в меня. Особенно то, что она промолчала относительно сапог Хэнка: такого еще не бывало, чтобы шипованные сапоги коснулись первой ступени, а Вив бы не вскрикнула: «Сапоги!», как не случалось еще и того, чтобы Уэллс Фарго начинался по телевизору без Хэнка и Пискли, сидящей у него на коленях. Я мог объяснить странное поведение своего брата не лучше, чем Пискля (единственное, что я знал точно, — оно вызвано не недостатком сна и не застрявшей в горле костью; его реакция на известие о смерти этого владельца киношки была таким классическим образцом причастности, что не грех было бы и Макдуфу у него поучиться), зато я прекрасно понимал озабоченность Вив.
— Да, сил у него побольше, чем у меня, — с доброй завистью заметил я.
— Вот я бы не отказался от массажа.
Похоже, она не слышала.
— Да. Ничего не остается, как восхищаться его здоровьем. — Я поднялся со стоном. — Он даже лестницу шутя преодолевает.
— Ты тоже ложишься, Ли? — наконец повернулась она ко мне.
— Попробую. Пожелайте мне удачи. Вив снова отвернулась к лестнице.
— Я загляну к тебе, — с отсутствующим видом заметила она и добавила:
— Хорошо бы найти этот градусник.
И несмотря на таинственные призывы БЕРЕГИСЬ, звучавшие в голове, я поклялся, что час пробил. Без сомнений, завтра меня ждал День Победы. И если я не понимал, что означают мои приступы сомнения, я прекрасно сознавал, что Вив не может потерять бдительность надолго. Моих мозгов хватало, чтобы понять, — если и ковать железо, то пока оно горячо. Для этого я не нуждался в градуснике…
В доме шумно и без телевизора. Шепчутся дети, с улицы им таким же шепотом отвечает дождь, и в полную глотку орут гуси. Хэнк лежит и слушает… (Даже газету не захватил почитать. Я сразу заваливаюсь в кровать. Я почти засыпаю, когда слышу, как поднимается и проходит в свою комнату Малыш. Он кашляет, звучит очень натурально, почти как Бони Стоукс, практикующий это дело уже тридцать лет. Я прислушиваюсь, не идет ли кто-нибудь за ним, но в это время над домом пролетает такая крикливая стая, что мне ничего не удается расслышать. Тысячи птиц, тысячи и тысячи. Как будто вьются кругами прямо над домом. Тысячи, и тысячи, и тысячи. Ударяясь о крышу, проламывая стены, пока весь дом не заполняется серыми перьями, кричат и выклевывают мне уши, грудь, лицо, хлопают крыльями тысячи и тысячи, громче, чем…)
Я проснулся с ощущением, что что-то не так. В доме было темно и тихо, светящийся циферблат часов в ногах кровати показывал половину второго. Я лежал, пытаясь понять, что меня разбудило. На улице дул ветер, и дождь так хлестал по окнам, что казалось — река поднялась, как змея, и теперь, шипя и раскачиваясь, пыталась сокрушить дом. Но я проснулся не от этого: если бы ветер был в состоянии будить меня, я бы давным-давно умер от изнурения.
Сейчас, оглядываясь назад, легко определить, что это было: просто внезапно замолчали гуси. Наступила полная тишина — ни гиканья, ни криков. И дыра, оставленная их криками в ночи, казалась огромным гудящим безвоздушным пространством — такое любого бы разбудило. Но тогда я еще не понимал этого…
Я выскользнул из-под одеяла, стараясь не будить Вив, и нащупал фонарик. Судя по погоде, неплохо было бы проверить фундамент, к тому же вечером я туда не заходил. Я подошел к окну, прижался к стеклу и посветил фонариком по направлению к берегу. Не знаю почему. Лень, наверное. Ведь я прекрасно знал, что из этого окна даже в ясный день укрепления невозможно увидеть из-за изгороди. Наверное, я до того дошел, что надеялся, что на этот раз все будет иначе, и я увижу берег, и там все будет в порядке…
За окном не было видно ничего, кроме длинных тонких простынь дождя, которые колыхались, как знамена ветра. Я просто стоял, поводя фонариком туда и обратно, все еще в полусне, и вдруг увидел лицо! Человеческое лицо! С широко раскрытыми глазами, встрепанными волосами и искаженным от ужаса ртом. Оно плыло в дожде, словно призрак, пойманный в ловушку его мокрых сетей!
Не знаю, как долго я не мог оторвать от него глаз — может, пять секунд, может, пять минут, — пока наконец не издал дикий вопль и не отскочил от окна. И только тут я увидел, что лицо повторило мою мимику. О Господи! О Господи!.. Это же отражение, просто мое отражение…
Но упаси меня Господь, я ничего страшнее в жизни не видел — никогда я еще так не боялся. Хуже, чем в Корее. Хуже, чем когда я увидел, как на меня валится дерево и я, споткнувшись, рухнул за пень, на который оно опустилось с таким грохотом, как двухтонная кувалда на сваю: пень на добрых шесть дюймов вбило в землю, но он спас меня, так что я пострадал не больше, чем от потери завтрака. Это происшествие настолько потрясло меня, что я лежал неподвижно минут десять, но говорю:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210