Единственная разница между нашей и вражеской техникой, успокоил он себя, состоит в том, что их должна быть еще в худшем состоянии. Среднеазиаты всегда были никудышными механиками, и Бабрышкин ожидал получить преимущество за счет большего количества действующих автоматических систем. «На сей раз мы можем победить», — подумал командир.
— Всем дать подтверждение, — закончил он.
Соблюдая очередность, роты размером со взводы и батальоны, численностью не превышавшие роты, подтвердили полученный приказ.
Слушая чередование позывных, Бабрышкин вглядывался в окуляры оптического прибора.
Он не мог не сознавать, что вспышки неподалеку означали человеческие страдания, гибель его сограждан, его соплеменников. Не до конца отдавая себе отчет в своих чувствах, он рвался вперед — не только затем, чтобы уничтожить людей в форме, но и чтобы двигаться дальше, неся смерть их женам и детям, отплатить им их же монетой, довести до неминуемого конца эту войну между детьми Маркса и Ленина.
Увлекшись игрой с колонной беженцев, мятежники приближались медленно. Люди Бабрышкина долгие часы сидели в полной готовности, глядя, как ослепительные вспышки выстрелов сменялись кострами горевших машин беженцев. Бабрышкин физически ощущал, насколько натянуты у всех нервы. Через стальные стены машин, через земляные груды укреплений до него доходили мучившие их чувства. Они балансировали на грани между яростью и смертельной усталостью, сгорая от желания сделать хоть что-нибудь, пусть даже во вред самим себе. Они не думали о гибели, ибо уже не думали и о жизни. Они едва существовали. Но враг… враг существовал даже более зримо, нежели замерзшая земля или пятнистые стальные корпуса боевых машин. Враг стал центром их мироздания.
Посреди ночи, в час, когда теряется чувство времени, кто-то яростно заколотил по наружной броне танка Бабрышкина. Первый удар так резко прозвучал в тишине, что Бабрышкин решил было, что в них попал снаряд. Но удары наносила рука человека.
Бабрышкин шепотом приказал экипажу сидеть тихо. Затем он распахнул командирский люк, сжимая в руке пистолет.
При свете звезд он увидел спину человека, стоявшего на коленях на платформе танка. Потом человек перестал стучать и медленно повернулся к Бабрышкину. Он рыдал.
Шум далекого боя стих, сменившись теперь треском стрелкового оружия, и участок дороги между флангами бабрышкинской бригады обезлюдел.
Человек был стар. Он задыхался, хватая воздух широко раскрытым ртом. Когда Бабрышкин осветил его ручным фонариком, он увидел седые волосы, голубой комбинезон рабочего, измазанный в крови лоб.
В темноте старик внимательно вглядывался в лицо Бабрышкина, стараясь встретиться с ним глазами.
— Трусы, — прокричал он, плача. — Трусы, трусы, трусы!
Бабрышкин клевал носом, не в силах больше бороться со сном. Через час горизонт начнет светлеть, но мятежники по-прежнему оставались вне пределов досягаемости. Они не спеша, с чувством, с толком, с расстановкой разбирались с беженцами. «Они пресытятся, — успокоил себя Бабрышкин. — Есть предел количеству крови, которое может пролить человек. Они пьяны от крови». Он снова подумал, не застать ли их врасплох неожиданной атакой, и снова подавил свое нетерпение. Придерживайся плана, придерживайся плана. Перед его смыкающимися глазами проплывали картины прошлого.
Свежеиспеченным лейтенантом он вытянул фантастически несчастливую карту — получил назначение в Кушку, знаменитую базу на самом юге Туркменистана. Его преподаватели были поражены. Если уже на то пошло, на Кушку, как правило, посылали провинившихся офицеров. А выпускник училища младший лейтенант Бабрышкин относился к числу лучших на курсе и не имел никаких дисциплинарных взысканий.
Однако что тут поделаешь? Системе требовался младший лейтенант на Кушке, где летом температура поднималась до пятидесяти градусов, а ядовитые змеи кишели в пустыне, как пассажиры в метро в часы пик. Говоря слова утешения, преподаватели тем не менее не могли сдержать улыбку. Ведь назначение на Кушку всегда было темой для шуток — если только посылали туда не тебя самого.
В точном соответствии с рассказами, Кушка оказалась Богом забытой дырой. К тому же местное население вело себя враждебно по отношению к русским — если они не обладали твердой валютой или не тащили на черный рынок ворованное военное имущество. Но Бабрышкин многое открыл там для себя. Он осознал, сколько лжи вдалбливали ему в голову с кафедр училища и каким наивным дурачком он был. Местные чувствовали себя гораздо ближе к своим партнерам — контрабандистам из лежащего по ту сторону афганской границы Торагунда и к не столь уж удаленным от них иранцам. Уже тогда лейтенант с тонкой полоской светлых усов понял, что перекройка границ и прежних связей неминуема. «Да пусть они забирают свою чертову дыру», — говорил он себе.
Однако он, естественно, надеялся, что восстание произойдет не во время его дежурства, что неизбежное случится позже, когда у него не будет болеть об этом голова. «После нас — хоть потоп», — думал он саркастически, сидя в танке почти десять лет спустя. Такая уж у нас национальная черта — пусть беда случится не при нас, пусть ответственность ляжет на чужие плечи. Теперь он сам стыдился тех своих мыслей.
Но уже ничего нельзя изменить. Только поджидать врага. И драться.
Неожиданный треск в наушниках отогнал от него дремоту.
— «Волга», вас вызывает «Амур». Вы меня слышите?
— Слушаю вас, — ответил Бабрышкин.
— Автоматика засекла какое-то движение передо мной. Мое главное орудие стоит на предохранителе, но ему не терпится пострелять. Множество целей. Они настолько скучены, что я не могу отделить их одну от другой на экране. Прием.
Отлично. Этого он от них и ждал. Настрелялись всласть. Сбились в кучу. Потеряли бдительность. Пресыщены кровью и убийствами.
— Сколько их? — потребовал Бабрышкин. — Хотя бы приблизительно. — До боли в глазах он уставился в окуляры оптического прибора, но враг по-прежнему оставался вне зоны видимости. Как обидно, что его бортовая электроника вышла из строя. Как обидно, что ему так и не хватило настойчивости и энергии, чтобы перенести командное оборудование в машину, находящуюся в лучшем состоянии.
— Говорит «Амур». Похоже, там по крайней мере тридцать тяжелых танков. А может, и больше. Они идут, как пьяная толпа. Один наступает на пятки другому.
— Хорошо. Дистанция?
— Семь тысяч пятьсот метров до головной машины.
Ближе, чем Бабрышкин ожидал.
— Всем экипажам. Всем экипажам. Приготовиться к бою на дистанции пять тысяч метров. — Он хотел, чтобы они подошли поближе. Теоретически он мог открывать огонь и сейчас — из ракетных установок и скорострельных крупнокалиберных орудий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179
— Всем дать подтверждение, — закончил он.
Соблюдая очередность, роты размером со взводы и батальоны, численностью не превышавшие роты, подтвердили полученный приказ.
Слушая чередование позывных, Бабрышкин вглядывался в окуляры оптического прибора.
Он не мог не сознавать, что вспышки неподалеку означали человеческие страдания, гибель его сограждан, его соплеменников. Не до конца отдавая себе отчет в своих чувствах, он рвался вперед — не только затем, чтобы уничтожить людей в форме, но и чтобы двигаться дальше, неся смерть их женам и детям, отплатить им их же монетой, довести до неминуемого конца эту войну между детьми Маркса и Ленина.
Увлекшись игрой с колонной беженцев, мятежники приближались медленно. Люди Бабрышкина долгие часы сидели в полной готовности, глядя, как ослепительные вспышки выстрелов сменялись кострами горевших машин беженцев. Бабрышкин физически ощущал, насколько натянуты у всех нервы. Через стальные стены машин, через земляные груды укреплений до него доходили мучившие их чувства. Они балансировали на грани между яростью и смертельной усталостью, сгорая от желания сделать хоть что-нибудь, пусть даже во вред самим себе. Они не думали о гибели, ибо уже не думали и о жизни. Они едва существовали. Но враг… враг существовал даже более зримо, нежели замерзшая земля или пятнистые стальные корпуса боевых машин. Враг стал центром их мироздания.
Посреди ночи, в час, когда теряется чувство времени, кто-то яростно заколотил по наружной броне танка Бабрышкина. Первый удар так резко прозвучал в тишине, что Бабрышкин решил было, что в них попал снаряд. Но удары наносила рука человека.
Бабрышкин шепотом приказал экипажу сидеть тихо. Затем он распахнул командирский люк, сжимая в руке пистолет.
При свете звезд он увидел спину человека, стоявшего на коленях на платформе танка. Потом человек перестал стучать и медленно повернулся к Бабрышкину. Он рыдал.
Шум далекого боя стих, сменившись теперь треском стрелкового оружия, и участок дороги между флангами бабрышкинской бригады обезлюдел.
Человек был стар. Он задыхался, хватая воздух широко раскрытым ртом. Когда Бабрышкин осветил его ручным фонариком, он увидел седые волосы, голубой комбинезон рабочего, измазанный в крови лоб.
В темноте старик внимательно вглядывался в лицо Бабрышкина, стараясь встретиться с ним глазами.
— Трусы, — прокричал он, плача. — Трусы, трусы, трусы!
Бабрышкин клевал носом, не в силах больше бороться со сном. Через час горизонт начнет светлеть, но мятежники по-прежнему оставались вне пределов досягаемости. Они не спеша, с чувством, с толком, с расстановкой разбирались с беженцами. «Они пресытятся, — успокоил себя Бабрышкин. — Есть предел количеству крови, которое может пролить человек. Они пьяны от крови». Он снова подумал, не застать ли их врасплох неожиданной атакой, и снова подавил свое нетерпение. Придерживайся плана, придерживайся плана. Перед его смыкающимися глазами проплывали картины прошлого.
Свежеиспеченным лейтенантом он вытянул фантастически несчастливую карту — получил назначение в Кушку, знаменитую базу на самом юге Туркменистана. Его преподаватели были поражены. Если уже на то пошло, на Кушку, как правило, посылали провинившихся офицеров. А выпускник училища младший лейтенант Бабрышкин относился к числу лучших на курсе и не имел никаких дисциплинарных взысканий.
Однако что тут поделаешь? Системе требовался младший лейтенант на Кушке, где летом температура поднималась до пятидесяти градусов, а ядовитые змеи кишели в пустыне, как пассажиры в метро в часы пик. Говоря слова утешения, преподаватели тем не менее не могли сдержать улыбку. Ведь назначение на Кушку всегда было темой для шуток — если только посылали туда не тебя самого.
В точном соответствии с рассказами, Кушка оказалась Богом забытой дырой. К тому же местное население вело себя враждебно по отношению к русским — если они не обладали твердой валютой или не тащили на черный рынок ворованное военное имущество. Но Бабрышкин многое открыл там для себя. Он осознал, сколько лжи вдалбливали ему в голову с кафедр училища и каким наивным дурачком он был. Местные чувствовали себя гораздо ближе к своим партнерам — контрабандистам из лежащего по ту сторону афганской границы Торагунда и к не столь уж удаленным от них иранцам. Уже тогда лейтенант с тонкой полоской светлых усов понял, что перекройка границ и прежних связей неминуема. «Да пусть они забирают свою чертову дыру», — говорил он себе.
Однако он, естественно, надеялся, что восстание произойдет не во время его дежурства, что неизбежное случится позже, когда у него не будет болеть об этом голова. «После нас — хоть потоп», — думал он саркастически, сидя в танке почти десять лет спустя. Такая уж у нас национальная черта — пусть беда случится не при нас, пусть ответственность ляжет на чужие плечи. Теперь он сам стыдился тех своих мыслей.
Но уже ничего нельзя изменить. Только поджидать врага. И драться.
Неожиданный треск в наушниках отогнал от него дремоту.
— «Волга», вас вызывает «Амур». Вы меня слышите?
— Слушаю вас, — ответил Бабрышкин.
— Автоматика засекла какое-то движение передо мной. Мое главное орудие стоит на предохранителе, но ему не терпится пострелять. Множество целей. Они настолько скучены, что я не могу отделить их одну от другой на экране. Прием.
Отлично. Этого он от них и ждал. Настрелялись всласть. Сбились в кучу. Потеряли бдительность. Пресыщены кровью и убийствами.
— Сколько их? — потребовал Бабрышкин. — Хотя бы приблизительно. — До боли в глазах он уставился в окуляры оптического прибора, но враг по-прежнему оставался вне зоны видимости. Как обидно, что его бортовая электроника вышла из строя. Как обидно, что ему так и не хватило настойчивости и энергии, чтобы перенести командное оборудование в машину, находящуюся в лучшем состоянии.
— Говорит «Амур». Похоже, там по крайней мере тридцать тяжелых танков. А может, и больше. Они идут, как пьяная толпа. Один наступает на пятки другому.
— Хорошо. Дистанция?
— Семь тысяч пятьсот метров до головной машины.
Ближе, чем Бабрышкин ожидал.
— Всем экипажам. Всем экипажам. Приготовиться к бою на дистанции пять тысяч метров. — Он хотел, чтобы они подошли поближе. Теоретически он мог открывать огонь и сейчас — из ракетных установок и скорострельных крупнокалиберных орудий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179