Ах, кто мог бы тогда предвидеть, что случилось после? Но, как я уже говорила вам, маркиза, несмотря на свое улыбающееся, милое личико, не казалась счастливой. Это я сейчас же и сказала мужу, а он отвечал мне, что это пустые фантазии, так что я замолчала, но не переставала наблюдать про себя. Маркиза была в то время приблизительно ваших лет и замечательно похожа на вас. И вот маркиз стал вести открытую жизнь, пошли в замке пиры да веселье, — после ничего подобного уже не бывало. Тогда я сама была помоложе теперешнего, барышня, и превеселая такая! Помню, раз я танцевала с Филиппом, дворецким, в розовом платье с желтыми лентами и в наколке, не такой, как теперь носят, а высокой, с лентами кругом; вы не поверите, как она была мне к лицу… В тот раз еще маркиз заметил меня. Ах, какой он был тогда добрый, обходительный. Вот подите ж, кто бы мог подумать…
— Но что же вы хотели рассказать про маркизу, Доротея, — прервала ее Эмилия, — вы начали говорить…
— Ах, да, маркиза… вот я и думала про себя, что она в душе несчастлива; и раз, вскоре после свадьбы, я застала ее плачущей в спальне. Увидев меня, она сейчас же вытерла глаза и принужденно улыбнулась. Тогда я не посмела спросить ее, что с ней такое; но во второй раз, когда я опять увидела ее в слезах, я спросила ее напрямик, и ей это не понравилось, так что я больше и не совалась. Впоследствии я узнала, в чем дело. Отец ее, видите ли, силою заставил ее выйти замуж за маркиза из-за его богатства, а был другой господин, которого она больше любила, и тот тоже души в ней не чаял; вот она и тосковала по нем, но ни слова никому не говорила. Маркиза всегда старалась скрыть свои слезы от супруга: я часто сама видела ее после таких припадков грусти; она бывало старалась казаться спокойной и кроткой, как только он войдет в комнату. Но вот и маркиз вдруг ни с того ни с сего стал таким мрачным, раздражительным и часто очень сурово обходился с барыней. Это ее сильно огорчало, как видно, но она никогда не жаловалась; она кротко старалась угождать ему, развеселять его, а у меня сердце болело, на это глядючи… маркиз же хмурился и резко отвечал на ее тихие речи… Заметив, что все ее старания тщетны, она уходила к себе и горько плакала! Я сама это слыхала, сидючи в прихожей, бедняжка моя! но редко когда решалась войти к ней. Стала я догадываться, что маркиз ревнует. Разумеется, его супругой многие восхищались, но она была слишком добродетельна, чтобы заслуживать подозрения. В числе многих кавалеров, посещавших замок, был один, как мне казалось, словно созданный под пару моей барыне: учтивый, любезный, благородный… все его речи, все движения отличались какой-то особенной прелестью… Я всегда замечала, что, когда он бывал в замке, маркиз становился еще мрачнее, а его супруга еще задумчивее. Мне приходило в голову, что за этого самого господина моя барыня и предполагала выйти замуж, но так ли это— не знаю наверное…
— Как звали этого кавалера, Доротея? — спросила Эмилия.
— Ну, уж этого я не скажу даже вам, барышня, чтобы не вышло чего дурного. Раз я слышала от одной особы, ныне уже умершей, будто маркиза не была законной женой маркиза, так как она уже раньше была тайно обвенчана с любимым человеком и будто она боялась сознаться в этом суровому отцу, но все это мне представляется невероятным и я никогда этому не верила. Как я уже говорила, маркиз бывал постоянно не в духе в то время, как в замке гостил тот господин, и наконец от дурного обращения с ней мужа бедная барыня стала совсем несчастной. Он терпеть не мог видеть гостей в замке и жену заставлял жить почти отшельницей. Я была постоянно при ней и видела все, что она выстрадала; но по-прежнему она никогда не жаловалась ни единым словом, ни единым звуком… Так шли дела почти с год; барыня моя вдруг захирела; мне думалось, что это больше от неприятностей, а на поверку-то было гораздо хуже…
— Хуже, Доротея? — прервала ее Эмилия, — что это значит?
— Боюсь, что был тут тяжкий грех, по крайней мере признаки я видела самые подозрительные. Но я не стану приводить своих догадок… Так вот маркиз…
— Тсс, Доротея, что это за звуки? — прервала ее вдруг Эмилия.
Доротея изменилась в лице; обе насторожились и услыхали в тиши ночной мелодию необыкновенной прелести.
— Мне кажется, я когда-то уже слышала этот голос! — вымолвила наконец Эмилия.
— А я так часто слыхала его, и все в один и тот же час, — торжественным тоном произнесла Доротея, — наверное, это музыка духов!
Между тем звуки приближались, и Эмилия убедилась, что это те самые, которые она слышала после смерти отца. И вот теперь, под влиянием ли воспоминаний, воскресивших это печальное событие, или под влиянием суеверного страха, но ее охватило такое волнение, что она почти теряла сознание.
— Я, кажется, уже рассказывала вам, сударыня, — начала опять Доротея, — что в первый раз слышала эту музыку после кончины моей доброй госпожи: уж как памятна мне эта ночь!
— Слышите! вот опять пение! — воскликнула Эмилия, — отворим окно и послушаем.
Так они и сделали; но вскоре звуки стали постепенно замирать в отдалении, потом все замолкло: звуки как будто пропали в лесу, кудрявые макушки которого виднелись на ясном горизонте, тогда как все другие черты далекого пейзажа тонули в прозрачной тьме, причем, однако, можно было смутно различить предметы в саду.
Эмилия высунулась из окна и с трепетом устремила взор во мрак ночи; затем перевела глаза на безоблачный купол небес, усыпанный звездами. Доротея между тем тихим голосом продолжала свой рассказ.
— Да, живо помнится мне тот момент, когда я в первый раз услышала эту самую музыку. Случилось это ночью, вскоре после смерти моей госпожи, и я не ложилась спать дольше обыкновенного и все думала о моей бедной покойнице и о ее печальной судьбе. В замке стояла тишина, а я сидела в комнате, довольно отдаленной от людской; под влиянием одиночества, а отчасти и печальных мыслей у меня было так мрачно на душе: я часто прислушивалась, стараясь уловить малейший шум в замке. Сами знаете, барышня, когда слышишь движение и возню людей, тогда все не так жутко на сердце. Но слуги улеглись спать, а я все сидела да думала, так что наконец мне страшно стало оглянуться в комнате. Лицо моей бедной госпожи часто рисовалось передо мною такое, каким я видела его на смертном одре. Раза два мне почудилось, будто я вижу его въявь— вдруг слышу эту сладкую музыку близенько, точно под самым окном! Никогда не забуду, что я тогда почувствовала. У меня не было сил шевельнуться; но потом, когда я подумала, что это голос моей дорогой, бедной госпожи, к глазам моим подступили слезы. При жизни я часто слышала ее пение, у нее был чудесный голос; не раз он заставлял меня плакать, когда бывало она сидела вечером у окна в нише и пела такие грустные песни, акомпанируя себе на лютне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119