это заставило Доротею крепко призадуматься. Затем она призналась, что ей было бы все-таки менее тяжело в первый раз войти туда с Эмилией, чем с кем-нибудь другим. В конце концов она обещала Эмилии показать ей картину.
Между тем становилось поздно; Эмилия была слишком взволнована рассказом событий, происходивших в этих апартаментах, чтобы пожелать осматривать их в час ночи. Но она попросила Доротею прийти завтра вечером, когда никто не может их увидеть, и свести ее туда.
Помимо желания взглянуть на портреты, ее разбирало жгучее любопытство увидеть ту комнату, где скончалась маркиза и где, по словам Доротеи, все осталось по-старому, в том же самом виде, как было после того, как оттуда вынесли тело маркизы для погребения. Печальные чувства, возбужденные ожиданием увидеть эти грустные места, гармонировали с настоящим настроением ее духа, удрученного тяжким горем. Веселые впечатления скорее могли бы усилить, чем разогнать ее сердечную тоску; в самом деле она, может быть, слишком поддавалась своему меланхолическому настроению и безрассудно скорбела о несчастье, которого не могла избегнуть; но никаким усилием воли ей не удавалось принудить себя смотреть равнодушно на унижение человека, которого она когда-то так любила и уважала.
Доротея обещала прийти завтра вечером с ключами от запертых комнат и, пожелав Эмилии покойной ночи, удалилась. Эмилия, однако, продолжала сидеть у окна, размышляя о печальной судьбе маркизы, и с трепетом ожидала снова услышать музыку. Но тишина ночная долго ничем не нарушалась, кроме шелеста ветра в листве; затем далекий колокол монастыря прозвонил один раз. Эмилия отошла от окна, и пока она сидела у своей постели, погруженная в печальные грезы, навеянные глухим часом ночным, тишина была внезапно прервана, но уже не музыкой, а какими-то странными, невнятными звуками, исходившими не то из соседней комнаты, не то снизу. Страшная катастрофа, рассказанная Доротеей в совокупности со слухами о таинственных явлениях, происходивших после того в замке, так сильно поразили ее, что она на один миг отдалась суеверной слабости. Звуки, однако, не повторились, и Эмилия легла в постель, чтобы позабыть во сне плачевную историю бедной маркизы.
ГЛАВА XLII
Пришла полночная пора,
Зияют все могилы;
И к храму духи мертвецов
Скользят толпой унылой.
На другой день вечером в назначенный час Доротея пришла к Эмилии с ключами от анфилады покоев., когда-то принадлежавших исключительно хозяйке замка. Комнаты эти тянулись по северному фасаду, образуя часть старого здания; а так как спальня Эмилии была обращена на юг, то обеим женщинам пришлось пройти почти по всему замку и мимо спален многих членов семейства, внимания которых Доротея отнюдь не желала привлекать, так как это могло возбудить толки, неприятные графу. Вот почему она потребовала, чтобы Эмилия подождала с полчаса, прежде чем пуститься в экспедицию; надо было выждать, чтобы все слуги улеглись спать. Наконец около часу ночи водворилась полная тишина; Доротея нашла, что теперь им можно отважиться выйти из комнаты Эмилии. В этот промежуток времени старуха, размышляя о пережитых горестях и о том, что ей сейчас придется увидеть те места, где все это происходило и где она не была уже много лет, пришла в сильнейшее волнение. Эмилия тоже была в возбужденном состоянии; у нее было грустно на душе, но страха она не испытывала.
Наконец, обе очнулись от своих невеселых дум и отправились в путь. Сперва Доротея несла лампу, но рука ее так сильно дрожала, что Эмилия взяла у нее лампу, а самой предложила опереться на ее руку.
Им пришлось спуститься по главной лестнице и, пройдя почти по всему пространству замка, подняться по другой лестнице, ведущей в тот ряд покоев, которые они задумали посетить. Осторожно пробрались они по длинному, открытому коридору, огибавшему главные сени и куда выходили спальни графа, графини и Бланш; оттуда спустились по главной лестнице и пересекли сени. Пройдя по людской, где тлели в очаге остатки головней, а стол с остатками ужина был еще окружен стульями, загораживавшими путь, обе женщины достигли задней лестницы. Здесь старая Доротея остановилась и пугливо оглянулась.
— Послушаем, — сказала она, — не слышно ли чего? Барышня, вы не слышите голосов?
— Ничего не слышу! — отозвалась Эмилия, — конечно, теперь все спят в замке, кроме нас с вами.
— Дело в том, барышня, что я никогда здесь не бывала в такой поздний час, и после того, что я узнала, не мудрено трусить!
— Что же вы такое узнали? — спросила Эмилия.
— Ах, барышня, некогда теперь об этом рассуждать; пойдемте дальше. Вот эту дверь по левую руку нам и надо отпереть.
Поднявшись по лестнице, Доротея вложила ключ в замок.
— Ах, — молвила она, — столько лет не отпиралась эта дверь! Я, право, боюсь, не заржавел ли замок.
После некоторых стараний Эмилии, однако, посчастливилось отпереть дверь, и обе вошли в просторный, старинный покой.
— Ах, Боже мой! — воскликнула Доротея, — как подумаешь, что в последний раз я проходила в эти двери, следуя за телом моей бедной госпожи!
Эмилия молчала, пораженная этим замечанием и унылым, мрачным видом комнаты; обе женщины прошли по длинному ряду хором, наконец достигли одной комнаты, еще обширнее остальных и сохранившей остатки увядшей роскоши.
— Отдохнем здесь немного, — предложила Доротея слабым голосом, — сейчас мы войдем в опочивальню, где скончалась моя госпожа! Вот эта самая дверь ведет туда… Ах, барышня, и зачем вы только уговорили меня прийти сюда?
Эмилия, придвинув одно из массивных кресел, которыми была обставлена комната, просила Доротею сесть и успокоиться.
— Как все здесь напоминает былые времена! — проговорила старуха, — право, точно вчера все это случилось!..
— Слышите, Доротея! что это за шум? — встревожилась вдруг Эмилия.
Доротея порывалась вскочить с кресла, со страхом озираясь и прислушиваясь, но кругом все было тихо; тогда старуха опять вернулась к предмету своей печали:
— При жизни маркизы этот салон был самым роскошным во всем замке и убран по ее вкусу. Вся эта великолепная мебель… теперь нельзя разглядеть ее сквозь густой слой пыли, да и освещение у нас тусклое, — вся эта великолепная мебель нарочно выписана из Парижа и сделана по фасону обстановки Луврского дворца; все вывезено из Парижа, кроме вот этих огромных зеркал (те привезены из какого-то другого края) и этих богатых ковров! А как полиняли краски с тех пор, как я в последний раз была здесь!
— Вы говорили… это было двадцать лет тому назад? спросила Эмилия.
— Около того, сударыня, уж я-то твердо помню! но только это долгое время иногда кажется мне одним мигом! Смотрите, этими ковровыми обоями бывало все восхищались: на них изображены сцены из какой-то знаменитой книги, да я позабыла— какой!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
Между тем становилось поздно; Эмилия была слишком взволнована рассказом событий, происходивших в этих апартаментах, чтобы пожелать осматривать их в час ночи. Но она попросила Доротею прийти завтра вечером, когда никто не может их увидеть, и свести ее туда.
Помимо желания взглянуть на портреты, ее разбирало жгучее любопытство увидеть ту комнату, где скончалась маркиза и где, по словам Доротеи, все осталось по-старому, в том же самом виде, как было после того, как оттуда вынесли тело маркизы для погребения. Печальные чувства, возбужденные ожиданием увидеть эти грустные места, гармонировали с настоящим настроением ее духа, удрученного тяжким горем. Веселые впечатления скорее могли бы усилить, чем разогнать ее сердечную тоску; в самом деле она, может быть, слишком поддавалась своему меланхолическому настроению и безрассудно скорбела о несчастье, которого не могла избегнуть; но никаким усилием воли ей не удавалось принудить себя смотреть равнодушно на унижение человека, которого она когда-то так любила и уважала.
Доротея обещала прийти завтра вечером с ключами от запертых комнат и, пожелав Эмилии покойной ночи, удалилась. Эмилия, однако, продолжала сидеть у окна, размышляя о печальной судьбе маркизы, и с трепетом ожидала снова услышать музыку. Но тишина ночная долго ничем не нарушалась, кроме шелеста ветра в листве; затем далекий колокол монастыря прозвонил один раз. Эмилия отошла от окна, и пока она сидела у своей постели, погруженная в печальные грезы, навеянные глухим часом ночным, тишина была внезапно прервана, но уже не музыкой, а какими-то странными, невнятными звуками, исходившими не то из соседней комнаты, не то снизу. Страшная катастрофа, рассказанная Доротеей в совокупности со слухами о таинственных явлениях, происходивших после того в замке, так сильно поразили ее, что она на один миг отдалась суеверной слабости. Звуки, однако, не повторились, и Эмилия легла в постель, чтобы позабыть во сне плачевную историю бедной маркизы.
ГЛАВА XLII
Пришла полночная пора,
Зияют все могилы;
И к храму духи мертвецов
Скользят толпой унылой.
На другой день вечером в назначенный час Доротея пришла к Эмилии с ключами от анфилады покоев., когда-то принадлежавших исключительно хозяйке замка. Комнаты эти тянулись по северному фасаду, образуя часть старого здания; а так как спальня Эмилии была обращена на юг, то обеим женщинам пришлось пройти почти по всему замку и мимо спален многих членов семейства, внимания которых Доротея отнюдь не желала привлекать, так как это могло возбудить толки, неприятные графу. Вот почему она потребовала, чтобы Эмилия подождала с полчаса, прежде чем пуститься в экспедицию; надо было выждать, чтобы все слуги улеглись спать. Наконец около часу ночи водворилась полная тишина; Доротея нашла, что теперь им можно отважиться выйти из комнаты Эмилии. В этот промежуток времени старуха, размышляя о пережитых горестях и о том, что ей сейчас придется увидеть те места, где все это происходило и где она не была уже много лет, пришла в сильнейшее волнение. Эмилия тоже была в возбужденном состоянии; у нее было грустно на душе, но страха она не испытывала.
Наконец, обе очнулись от своих невеселых дум и отправились в путь. Сперва Доротея несла лампу, но рука ее так сильно дрожала, что Эмилия взяла у нее лампу, а самой предложила опереться на ее руку.
Им пришлось спуститься по главной лестнице и, пройдя почти по всему пространству замка, подняться по другой лестнице, ведущей в тот ряд покоев, которые они задумали посетить. Осторожно пробрались они по длинному, открытому коридору, огибавшему главные сени и куда выходили спальни графа, графини и Бланш; оттуда спустились по главной лестнице и пересекли сени. Пройдя по людской, где тлели в очаге остатки головней, а стол с остатками ужина был еще окружен стульями, загораживавшими путь, обе женщины достигли задней лестницы. Здесь старая Доротея остановилась и пугливо оглянулась.
— Послушаем, — сказала она, — не слышно ли чего? Барышня, вы не слышите голосов?
— Ничего не слышу! — отозвалась Эмилия, — конечно, теперь все спят в замке, кроме нас с вами.
— Дело в том, барышня, что я никогда здесь не бывала в такой поздний час, и после того, что я узнала, не мудрено трусить!
— Что же вы такое узнали? — спросила Эмилия.
— Ах, барышня, некогда теперь об этом рассуждать; пойдемте дальше. Вот эту дверь по левую руку нам и надо отпереть.
Поднявшись по лестнице, Доротея вложила ключ в замок.
— Ах, — молвила она, — столько лет не отпиралась эта дверь! Я, право, боюсь, не заржавел ли замок.
После некоторых стараний Эмилии, однако, посчастливилось отпереть дверь, и обе вошли в просторный, старинный покой.
— Ах, Боже мой! — воскликнула Доротея, — как подумаешь, что в последний раз я проходила в эти двери, следуя за телом моей бедной госпожи!
Эмилия молчала, пораженная этим замечанием и унылым, мрачным видом комнаты; обе женщины прошли по длинному ряду хором, наконец достигли одной комнаты, еще обширнее остальных и сохранившей остатки увядшей роскоши.
— Отдохнем здесь немного, — предложила Доротея слабым голосом, — сейчас мы войдем в опочивальню, где скончалась моя госпожа! Вот эта самая дверь ведет туда… Ах, барышня, и зачем вы только уговорили меня прийти сюда?
Эмилия, придвинув одно из массивных кресел, которыми была обставлена комната, просила Доротею сесть и успокоиться.
— Как все здесь напоминает былые времена! — проговорила старуха, — право, точно вчера все это случилось!..
— Слышите, Доротея! что это за шум? — встревожилась вдруг Эмилия.
Доротея порывалась вскочить с кресла, со страхом озираясь и прислушиваясь, но кругом все было тихо; тогда старуха опять вернулась к предмету своей печали:
— При жизни маркизы этот салон был самым роскошным во всем замке и убран по ее вкусу. Вся эта великолепная мебель… теперь нельзя разглядеть ее сквозь густой слой пыли, да и освещение у нас тусклое, — вся эта великолепная мебель нарочно выписана из Парижа и сделана по фасону обстановки Луврского дворца; все вывезено из Парижа, кроме вот этих огромных зеркал (те привезены из какого-то другого края) и этих богатых ковров! А как полиняли краски с тех пор, как я в последний раз была здесь!
— Вы говорили… это было двадцать лет тому назад? спросила Эмилия.
— Около того, сударыня, уж я-то твердо помню! но только это долгое время иногда кажется мне одним мигом! Смотрите, этими ковровыми обоями бывало все восхищались: на них изображены сцены из какой-то знаменитой книги, да я позабыла— какой!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119