— Мой возлюбленный брат, могущественный вождь толтеков, изволит гневаться. Берегись, Тедди!
Агвилла слегка нахмурился, видимо, ему пришлась не по душе шутка Анди. Но он тут же взял себя в руки.
— Видите, сеньор Искров, какими непочтительными становятся младшие братья, если старшие в детстве не колотили их хорошенько? — с улыбкой сказал он. Доктор Маяпан с горечью произнес: — Увы, у моих сыновей не было времени ни для драк, ни для детских игр… Они расстались рано — один уехал на север, другой на восток, к морю, и долгие годы были разлучены. Зато теперь не перестают спорить по любому поводу: кому первому отправиться в рискованную разведку по Теоктану, кому взвалить на себя мешок потяжелее и даже, представьте себе, сеньор, кому бить штрафной в футболе. Агвилла улыбнулся краешком губ: — Отцы не всегда видят собственных детей в истинном свете. Лично мне наше детство представляется откуда более интересным, чем у других мальчишек. Но не будем больше об этом говорить. Если не возражаете, сеньор Искров, пойдемте, я покажу вам нашу мастерскую.
Я не заставил себя ждать.
“Мастерская” оказалась современным, полностью автоматизированным предприятием. Агвилла познакомил меня с производственным процессом, который, впрочем, так и остался для меня тайной. Я с детства ненавидел химические формулы и из всего школьного курса запомнил лишь О2 и Н2О, да и то потому, что вынужден ежемесячно выкладывать за них немалые деньги. Но одно я усвоил: именно здесь гремучий песок превращается в зерна, которые, растворяясь в воде, становятся высокооктановым горючим. И еще кое-что стало мне ясно: чтобы достичь этого, Доминго Маяпану пришлось трудиться двадцать два года, Агвилле — двенадцать, а Алехандро помог им тем, что сумел прочесть письмена Эль Темпло.
— Сразу после Кампо Верде, — рассказал Агвилла, — отец занялся химией. До той поры он был простым крестьянином, выращивал кукурузу, одно время работал мотористом на нефтяных промыслах. Вообразите, сеньор Искров, в тридцать лет засесть за учебники! Без единого цента в кармане отец отправился в Штаты и поступил в Институт Эдисона. Я поехал с ним. По ночам он работал в одной из лабораторий “Тексико-нефть”, а днем учился. Из последних сил. Жили мы в крохотной каморке на окраине Далласа, стряпали на плитке, чаще всего гороховую похлебку. До сих пор не выношу ее запаха! Я тоже хотел работать, чтобы помочь отцу, но он не позволил. Единственное, что от меня требовалось, — отличные оценки в школьном дневнике, и я как послушный сын приносил их. Хотя один я знаю, чего мне это стоило… особенно в первые годы, когда перед глазами неотступно стояли картины пережитого в Кампо Верде… Они преследовали меня во сне, голова раскалывалась от кошмаров, днем они мерещились мне в школе. Особенно тяжело было видеть, как мои одноклассники хвастались своими мамами или выходили с ними на прогулку… Кампо Верде! Опять это Зеленое поле!
— Годам к шестнадцати я немного успокоился, — продолжал Агвилла. — К тому времени отец стал дипломированным химиком и возглавил одну из лабораторий “Альбатроса”.
— А где был Алехандро?
— Он оставался на попечении Педро Коломбо. Какое-то время жил здесь, в Эль Темпло, а когда подрос, уехал на Остров, где занялся языками, историей, археологией. За четыре года сумел получить два университетских диплома. Он у нас способный… Жаль только, что помимо знаний, набил себе голову политикой.
— Тебе бы тоже не помешало пожить там несколько месяцев… — ввернул Анди.
— Мое место здесь! — резко бросил Агвилла и, обращаясь ко мне, продолжал: — Пока Анди зубрил санскрит и другие древние языки, мы с отцом перебрались из Далласа в Америго-сити. Там, в лаборатории "Альбатроса”, он и открыл формулу нового вещества. С той же отцовской нежностью, с какой он накануне представлял мне своих сыновей, доктор Маяпан обнял Агвиллу и взъерошил его золотистые волосы: — Наш Белый Орел скромничает. Формулу открыл он. Я лишь провел подготовительную работу, синтезировал реагент для обогащения гремучего песка. Долгих пять лет бились мы над этим с доктором Зингером, провели свыше трех тысяч опытов. Все они записаны в дневнике…
— …который своевременно исчез из секретного сейфа Мак-Харриса, открывавшегося шифром 77 77 22! — заключил я, осененный догадкой.
— Именно так оно и было, — подтвердил Маяпан. — Вот этот дневник. — Он вынул из-под груды бумаг несколько толстых тетрадей с выцветшими обложками. — Все свое свободное время мы отдавали гремучему песку. Проводили в лаборатории субботние и воскресные дни, праздники, оставались там даже под Новый год — так были увлечены фантастической задачей. Казалось, вот-вот блеснет разгадка. Но до нее было еще далеко.
— Мак-Харрис не чинил вам препятствий?
— Эдуардо очень доверял Бруно Зингеру. К тому же он полный профан в химии. Он полагал, что мы заняты поиском новых способов синтезирования углеводородов. Как ни странно, это было не так уж далеко от истины.
— А чем в это время занимался Агвилла? — Мне хотелось узнать от него как можно больше.
— Учился на химическом факультете в Америго-сити. Но, разумеется, этого было недостаточно, и последние два курса с ним занимался сам Бруно Зингер.
— Когда же вам, наконец, удалось найти нужную формулу, доктор Маяпан “покончил с собой”!
— Совершенно верно. На берегу Рио-Анчо мы обнаружили полуразложившийся труп — должно быть, один из тех, кто пал жертвой стайфлита, он ведь очень быстро делает свое дело. Нам пришла в голову мысль одеть мертвеца в мое платье, в карман положили мои документы и сбросили тело в реку.
Я как сейчас помню тот вечер. Удушливый смог проникал во все щели, все живое попряталось под крышу. В лаборатории остались мы трое: Бруно, Агвилла и я. И когда из трубки закапали первые капли долгожданного энергана, мы с Бруно не смогли удержать слез. Клянусь честью, сеньор Искров, мы плакали от радости.
Агвилла устоял. Он вообще никогда не плачет. Только однажды — тогда, в Кампо Верде… А в тот вечер, в лаборатории, он не сводил глаз с пробирки, где набралось граммов десять зеленоватой жидкости, и, словно заклинание, твердил:“Берегись, Мак-Харрис, твой час пробил…”
— И, разумеется, ошибся, — вздохнул Агвилла. — Ровно на двенадцать лет. На долгих двенадцать лет… Это произошло второго августа нынешнего года.
— Почему же потребовалось столько времени?
— Потому что десятью граммами нового горючего Мак-Харриса не сломить, — ответил Агвилла. — Он добывает сотни миллионов тонн нефти и диктует свою волю миллионам людей. Требовалось наладить массовое производство энергана, а мы понятия не имели, где взять гремучий песок.
— Но ведь первые граммы вы из него получили? — недоумевал я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Агвилла слегка нахмурился, видимо, ему пришлась не по душе шутка Анди. Но он тут же взял себя в руки.
— Видите, сеньор Искров, какими непочтительными становятся младшие братья, если старшие в детстве не колотили их хорошенько? — с улыбкой сказал он. Доктор Маяпан с горечью произнес: — Увы, у моих сыновей не было времени ни для драк, ни для детских игр… Они расстались рано — один уехал на север, другой на восток, к морю, и долгие годы были разлучены. Зато теперь не перестают спорить по любому поводу: кому первому отправиться в рискованную разведку по Теоктану, кому взвалить на себя мешок потяжелее и даже, представьте себе, сеньор, кому бить штрафной в футболе. Агвилла улыбнулся краешком губ: — Отцы не всегда видят собственных детей в истинном свете. Лично мне наше детство представляется откуда более интересным, чем у других мальчишек. Но не будем больше об этом говорить. Если не возражаете, сеньор Искров, пойдемте, я покажу вам нашу мастерскую.
Я не заставил себя ждать.
“Мастерская” оказалась современным, полностью автоматизированным предприятием. Агвилла познакомил меня с производственным процессом, который, впрочем, так и остался для меня тайной. Я с детства ненавидел химические формулы и из всего школьного курса запомнил лишь О2 и Н2О, да и то потому, что вынужден ежемесячно выкладывать за них немалые деньги. Но одно я усвоил: именно здесь гремучий песок превращается в зерна, которые, растворяясь в воде, становятся высокооктановым горючим. И еще кое-что стало мне ясно: чтобы достичь этого, Доминго Маяпану пришлось трудиться двадцать два года, Агвилле — двенадцать, а Алехандро помог им тем, что сумел прочесть письмена Эль Темпло.
— Сразу после Кампо Верде, — рассказал Агвилла, — отец занялся химией. До той поры он был простым крестьянином, выращивал кукурузу, одно время работал мотористом на нефтяных промыслах. Вообразите, сеньор Искров, в тридцать лет засесть за учебники! Без единого цента в кармане отец отправился в Штаты и поступил в Институт Эдисона. Я поехал с ним. По ночам он работал в одной из лабораторий “Тексико-нефть”, а днем учился. Из последних сил. Жили мы в крохотной каморке на окраине Далласа, стряпали на плитке, чаще всего гороховую похлебку. До сих пор не выношу ее запаха! Я тоже хотел работать, чтобы помочь отцу, но он не позволил. Единственное, что от меня требовалось, — отличные оценки в школьном дневнике, и я как послушный сын приносил их. Хотя один я знаю, чего мне это стоило… особенно в первые годы, когда перед глазами неотступно стояли картины пережитого в Кампо Верде… Они преследовали меня во сне, голова раскалывалась от кошмаров, днем они мерещились мне в школе. Особенно тяжело было видеть, как мои одноклассники хвастались своими мамами или выходили с ними на прогулку… Кампо Верде! Опять это Зеленое поле!
— Годам к шестнадцати я немного успокоился, — продолжал Агвилла. — К тому времени отец стал дипломированным химиком и возглавил одну из лабораторий “Альбатроса”.
— А где был Алехандро?
— Он оставался на попечении Педро Коломбо. Какое-то время жил здесь, в Эль Темпло, а когда подрос, уехал на Остров, где занялся языками, историей, археологией. За четыре года сумел получить два университетских диплома. Он у нас способный… Жаль только, что помимо знаний, набил себе голову политикой.
— Тебе бы тоже не помешало пожить там несколько месяцев… — ввернул Анди.
— Мое место здесь! — резко бросил Агвилла и, обращаясь ко мне, продолжал: — Пока Анди зубрил санскрит и другие древние языки, мы с отцом перебрались из Далласа в Америго-сити. Там, в лаборатории "Альбатроса”, он и открыл формулу нового вещества. С той же отцовской нежностью, с какой он накануне представлял мне своих сыновей, доктор Маяпан обнял Агвиллу и взъерошил его золотистые волосы: — Наш Белый Орел скромничает. Формулу открыл он. Я лишь провел подготовительную работу, синтезировал реагент для обогащения гремучего песка. Долгих пять лет бились мы над этим с доктором Зингером, провели свыше трех тысяч опытов. Все они записаны в дневнике…
— …который своевременно исчез из секретного сейфа Мак-Харриса, открывавшегося шифром 77 77 22! — заключил я, осененный догадкой.
— Именно так оно и было, — подтвердил Маяпан. — Вот этот дневник. — Он вынул из-под груды бумаг несколько толстых тетрадей с выцветшими обложками. — Все свое свободное время мы отдавали гремучему песку. Проводили в лаборатории субботние и воскресные дни, праздники, оставались там даже под Новый год — так были увлечены фантастической задачей. Казалось, вот-вот блеснет разгадка. Но до нее было еще далеко.
— Мак-Харрис не чинил вам препятствий?
— Эдуардо очень доверял Бруно Зингеру. К тому же он полный профан в химии. Он полагал, что мы заняты поиском новых способов синтезирования углеводородов. Как ни странно, это было не так уж далеко от истины.
— А чем в это время занимался Агвилла? — Мне хотелось узнать от него как можно больше.
— Учился на химическом факультете в Америго-сити. Но, разумеется, этого было недостаточно, и последние два курса с ним занимался сам Бруно Зингер.
— Когда же вам, наконец, удалось найти нужную формулу, доктор Маяпан “покончил с собой”!
— Совершенно верно. На берегу Рио-Анчо мы обнаружили полуразложившийся труп — должно быть, один из тех, кто пал жертвой стайфлита, он ведь очень быстро делает свое дело. Нам пришла в голову мысль одеть мертвеца в мое платье, в карман положили мои документы и сбросили тело в реку.
Я как сейчас помню тот вечер. Удушливый смог проникал во все щели, все живое попряталось под крышу. В лаборатории остались мы трое: Бруно, Агвилла и я. И когда из трубки закапали первые капли долгожданного энергана, мы с Бруно не смогли удержать слез. Клянусь честью, сеньор Искров, мы плакали от радости.
Агвилла устоял. Он вообще никогда не плачет. Только однажды — тогда, в Кампо Верде… А в тот вечер, в лаборатории, он не сводил глаз с пробирки, где набралось граммов десять зеленоватой жидкости, и, словно заклинание, твердил:“Берегись, Мак-Харрис, твой час пробил…”
— И, разумеется, ошибся, — вздохнул Агвилла. — Ровно на двенадцать лет. На долгих двенадцать лет… Это произошло второго августа нынешнего года.
— Почему же потребовалось столько времени?
— Потому что десятью граммами нового горючего Мак-Харриса не сломить, — ответил Агвилла. — Он добывает сотни миллионов тонн нефти и диктует свою волю миллионам людей. Требовалось наладить массовое производство энергана, а мы понятия не имели, где взять гремучий песок.
— Но ведь первые граммы вы из него получили? — недоумевал я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82